Побег из пасти Левиафана: как одесские евреи «социалистический рай» покидали и кто на этом нажился. Часть первая  

«Думская» обращается к малоизвестному и не самому приятному эпизоду нашей истории, серьезно изменившему национальный состав населения Одессы, — исходу евреев из СССР. Почему они бежали из «социалистического рая», как это происходило, что эти люди оставляли на родине и кто нажился на чужой беде? Ответы на эти вопросы пытается дать наш специальный корреспондент Дмитрий Жогов. Итак, часть первая.

Наша Родина прекрасна,

И цветет, как маков цвет:

Окромя явлений счастья —

Никаких явлений нет.

Частушка времен СССР

УПЫРИ

Они и сейчас среди нас. Постаревшие, поседевшие, с планками наград. Скорее всего, одеты по гражданке. Им лет по 60-70. Они голосуют за мэра, выбирают депутатов, спорят о политике, некоторые обучают (и поучают) молодежь. «Они» — это тихари, гэбэшники, стукачи. Те, кто тридцать-сорок лет назад мучил, издевался, сажал, ловил, обыскивал, допрашивал людей, зная, что они невиновны. Или «закладывал», «стучал» на своих друзей, близких, соседей. Они постарались уничтожить все данные о своей деятельности. Сжечь документы, вымарать свои фамилии из архивных дел. Но мы постараемся найти их. И в этой статье предоставим слово тем, кто в свое время настрадался от их деятельности.

САНАЦИЯ

Февраль 1983 года. В моей школе началась санация. Что это такое? Это ад. Мрак. Скрежет зубовный. Сейчас расскажу.

Мы бесились на большой перемене и наперегонки мчались к классу, где проходил следующий урок, швыряя портфели под двери, соревнуясь, кто кинет первым. Но в пылу портфельных сражений краем глаза заметили, что происходит что-то неладное. Мы видели, как младшеклашек шеренгой повели в актовый зал. Они были бледны и встревожены. Вела их классная, нервно улыбаясь, и рядом тяжело шагала тетенька с кирпичным лицом, вовсе без эмоций и в белом халате. Но мы не придали этому значения. С санацией мы раньше не сталкивались.

Урок математики вел Петр Израилевич, небольшого росточка, лысоватый, в вечно запачканном мелом пиджаке. Из-за уродливых очков с диоптриями его глаза казались маленькими, как у мыши. Он яростно стучал мелом по доске и бубнил себе под нос что-то неразборчивое. Изредка отходил в ряды парт и спрашивал: «Все всё поняли?». Мы, третьеклашки, дружно отвечали: «Нет!». Он вздыхал, смотрел сквозь нас и принимался бубнить снова. Он спешил. Он смотрел на часы, словно опаздывал на поезд. Ему явно хотелось бежать от нас и от школы. Когда он нервничал, то у него начинались непроизвольные подергивания плечом.

Нам он не нравился. Мы чувствовали, что он отрабатывает часы. Для него сидение с нами — это рутина и обязаловка. И мы с удовольствием незаметно мазали его мелом сзади, когда он проходил по рядам между парт и брызгали на него чернилами из ручек, когда он не видел. Он даже ругаться не умел. Если уж совсем ничего не знаешь, он скажет: «Нехорошо, что ты не выучил урок», — и все.

В середине урока до нас донесся истошный детский вопль, заглушенный дверьми. А потом еле слышные рыдания. Мы притихли, настороженно навострив уши. По коридору процокали каблуки, дверь открылась и зашла завуч Звероида Петровна. Она вела у нас украинский язык и литературу. Ее волосы были собраны в тугой пучок. И ни грамма косметики. За бездушие и квакающий голос мы звали ее вместо Зинаиды Звероидой.

- Класс на выход! — квакнула она. — Петр Израилевич, сопроводите на санацию в актовый зал.

Израилевич положил мел на специальную полочку возле доски. Откашлялся, дернул плечом и произнес:

- Я бы не хотел туда вести детей. У них плохая анестезия и нехороший персонал.

Звероида помолчала, глядя на него, и потом сказала:

- Вы что, хотите в последние дни демарш устроить?

Снова издалека донесся детский вопль. Вопили в школе. И еще какой-то неприятный звук. Железный. Мы здорово испугались. Особенно неприятным было слово «анестезия».

- Вы что, решили, что вы Корчак? — презрительно спросила Звероида.

- Я не хочу участвовать в издевательствах над детьми…

- Ах ты пархатый… — Звероида задохнулась от возмущения.

- Вы не имеете права! — взвизгнул Петр Израилевич.

Она многозначительно посмотрела на него и зычно заклекотала:

- Строиться!

Нас, изрядно напуганных, Звероида отвела в актовый зал. Там нам предстала такая картина. Сцену обрамляли тяжелые багровые шторы. Тут же, на сцене, был гипсовый бюст Ильича, смотрел, одобрительно сощурившись, на санацию. На сцене стояли три бормашины, возле каждой тетка в белом халате, и к ним тянулась очередь из перепуганных детей. Бормашины нещадно зудели и жужжали, вонзаясь в судорожно раззявленные рты.

Мне запомнилась девчачья тощая ножка, обтянутая колготами, которая торчала из кресла под прямым углом и дергалась. Саму девчонку перегородила врачиха, был слышен только тоненький вопль: «И-и-и-и-и!». Никакого обезболивающего!

В зале, сидя в креслах, ждали своей очереди и корчились от ужаса школьники. Комсорг с важным выражением лица выводил из зала первоклашку, который описался.

Нам с ребятами хватило нескольких секунд , чтобы оценить ситуацию.

- Тикаем!

Пока Звероида, квакая, выстраивала покорный, притихший класс в очередь к садистам, я с двумя друзьями тихонько двигался к выходу. Мы незаметно выскользнули из актового зала и тут же наткнулись на Петра Израилевича. Впрочем, он нас не заметил. Он стоял, понуро склонив голову, маленький, сгорбленный человечек, а рядом хлопотала, заламывая руки, наша учительница биологии Майя Моисеевна:

- Петя, надо было только немножечко потерпеть! Что теперь будет, Петя? Пойди извинись! — и чистила его пиджак от мела.

Мы не знали, что Петр Израилевич сидел на чемоданах. Он вот-вот должен был эмигрировать. Как ему удалось остаться в школе после того, как ему пришел вызов, — загадка. Но мы слышали шепоток у него за спиной, видели презрительные взгляды других учителей и испытывали к нему неопределенную неприязнь.

Больше я его не видел. Из школы Петра Израилевича турнули. Я же почувствовал, что прикоснулся к какому-то чужому, запретному миру, о котором не говорили по телевизору, не печатали в газетах. И до нас, детей, доходили лишь смутные обрывки разговоров и слово — вязкое, жирное, исполненное презрения и насмешки слово «жиды».

АНТИСЕМИТИЗМ

Я ехал со знакомым водителем в одесский музей контрабанды. Договорились с директором, что он расскажет о том, что творилось на нашей таможне в начале восьмидесятых, когда в связи с войной в Афганистане и ссылкой Сахарова власти решили «закрыть» эмиграцию. Напомню: и до этого решение эмигрировать рассматривалось со стороны властей как предательство.

- Ох! - мотнул головой пожилой водитель, узнав о теме будущей статьи. — У нас в нефтегазовом техникуме девочка была, еврейка. Отличница. Как узнали, что она собралась уехать… Что там было! Как ее травили! Ставили двойки и тройки. Организовывали бойкот всей группой. Не подходить. Не здороваться. А она мне нравилась. Я все хотел к ней подойти, да так и не решился… «Ушли» ее.

- А кто травил, не помните? Фамилии?

- Нет. Давно дело было…

Рассказывает директор музея контрабанды Александр Отдельнов:

- Почему моя прекрасная знакомая Леночка Волович родилась и выросла в Одессе, в семье чудесных врачей, но поступала в мединститут в Барнауле? Ближе никто не брал. Она шутила, что у них в Барнауле по улицам вместо такси ходят медведи с «шашечками».

- Власти разжигали антисемитизм?

- Да. Создавалась с помощью КГБ атмосфера нетерпимости, чтобы неповадно было уезжать. Человека выматывали до такой степени, что он все бросал. Квартиру, мебель, только чтобы уехать отсюда. Давили постоянно. Начиная с момента, когда ты говорил: «Я собираюсь уехать», — жизнь становилась невыносимой.

Свидетельствует израильский писатель, журналист, политический деятель Давид Шехтер:

- Я сам этого не помню, но мне мама рассказывала. Я пришел из детского садика и спросил, что такое «шестиконечное говно»? Что и говорить, антисемитизм преследовал нас с самого рождения. Я не мог поступить на журфак, хотя я в 15 лет опубликовал свои первые статьи. Тогда в одесской «Школе молодого журналиста» преподавал Евгений Голубовский. Я пошел к нему и спросил: «Что мне делать?». Он сказал: «Ты не поступишь с фамилией Шехтер. Уезжай куда-нибудь в Сибирь. Там поступишь в технический вуз, получишь специальность, диплом инженера и возвращайся в Одессу. И тогда пробуй поступать на журналиста». Я всю жизнь свою сталкивался с антисемитизмом. Сейчас в Украине нет государственного антисемитизма. Бытовой никуда не делся, а государственного нет.

Говорит Анна Мисюк — одесский литературовед, краевед, искусствовед:

- На работе проводили собрания. Человека, которому пришел вызов, буквально сгрызали, мало кто отказывался в них участвовать. В 1978 году учительница математики, номер школы не помню сейчас, на Черемушках, пережила потрясение, слушая, какую грязь льют на нее коллеги, с которыми она много лет проработала и вроде даже дружила! За нее вступилась только одна молодая учительница биологии. Через много лет эмигрантка приехала в Одессу только с одной целью — найти и поблагодарить эту учительницу, которая буквально спасла ее разум. К сожалению, ее найти не смогли. Второй случай был в музыкальном училище. 15-летнюю девочку на таком собрании довели до нервного срыва, от которого она лечилась уже в Канаде. Мне кажется, что часто эта злость окружающих была, видимо, от подавленного собственного желания уехать.

Давид Шехтер:

- Мы ждали, когда мама выйдет на пенсию. Ее бы уволили из школы, сообщи она в ОВИР о грядущей эмиграции, оставили бы без средств к существованию. Каждый человек, который подавал документы на выезд, должен был уведомить свою работу. С этого момента начинались «товарищеские суды», собрания трудового коллектива или комсомольские собрания. У меня их было четыре. Одно в райкоме комсомола. Меня исключили из комсомола с формулировкой, которой я горжусь до сих пор: «за измену социалистической Родине». А это, между прочим, была расстрельная статья. Я когда приезжаю в Одессу, то еду мимо джутовой фабрики, возле нее и был райком комсомола, и каждый раз вспоминаю, как они кричали мне: «Ты будешь убивать наших матерей!». Присутствовали все те, кого я хорошо знал. И все они проклинали меня. Потом говорили: «Ты же понимаешь, мы к тебе хорошо относимся, но нам сказали так говорить».

Я показываю Давиду Шехтеру фрагмент из фильма «Стиляги», когда на комсомольском собрании песочат стилягу Мэла. А потом все запевают хит Наутилуса Помпилиуса «Скованные одной цепью».

Спрашиваю: похоже на то, что творилось тогда?

– В «Стилягах» все воспринимается «понарошку», а у меня все было по-настоящему и серьезно.

«ПРИЕМЩИК СТЕКЛОТАРЫ»

В травле участвовали наши мамы и папы. Или считали ее само собой разумеющейся. Мне тоже заглядывали в глаза, проникновенно спрашивая: «Тебе обязательно дружить с этим Аликом? Мой тебе совет: держись от него подальше».

Я искренне не понимал «дружеских» советов. Мы с Аликом в школе были закадычными друзьями. Вместе казенили уроки, вместе сбегали с санации. Слушали рок-музыку. Алик был огненно-рыж и конопат. Один раз в переполненном троллейбусе мы ожесточенно спорили на задней площадке о том, кто из учителей самый «гонимый» (модное тогда слово, аналог нынешнего «отстойный»), как вдруг рядом возникла фигура взрослого мужика, по виду приемщика стеклотары. Небритый и нетрезвый, он распахнул рот и заявил на весь троллейбус, буквально выплевывая слова:

- Когда вы, жиды, уже уедете все отсюдава? Вас четвертовать надо! Продажные твари! — после чего зло выматерился.  

Я был ошарашен. Я не мог понять причин такой лютой ненависти. Но что самое странное: остальные пассажиры молчали. Они вроде как одобряли! Дверь троллейбуса распахнулась, и Алик крикнул:

- Тикаем!

И мы бросились наутек. Уже позже, когда мы с друзьями провожали Алика на поезд в Москву, я его не спрашивал: «Зачем тебе уезжать? Что тебе, здесь не нравится?». Я запомнил «приемщика стеклотары».

Проводы еврейской семьи

ОТКАЗНИКИ

«Отказники» — это граждане, которым власти отказались разрешать выезд из СССР. Очень часто такого человека уже успевали уволить, и он буквально зависал между небом и землей. У него не было денег, не было работы. Он становился уголовным преступником: в СССР была статья за «тунеядство».

- Почему вам отказали в праве эмигрировать? — спрашиваю Давида Шехтера.

- У нас был «отказ по режиму», хотя никто из нас не работал на оборонку. Но мой тесть работал на заводе химических препаратов, где делали лекарства. Потом стало известно, что мы стали «отказниками» из-за него.

Этот завод делал витамин В12. Какой может быть секрет в том, что он делал витамины в далеком городе Курган? Оказывается, предприятие спешно построили после атомных учений на Тоцком полигоне, в 1954 году. Под командованием маршала Жукова прошло испытание ядерного оружия. Рельеф местности очень напоминал Европу, вот и решили попробовать, каково это - жахнуть бомбой по войскам противника. В результате облучению подверглись 45 тысяч советских военнослужащих и 10 тысяч гражданских. Жители были подвергнуты ядерному облучению тоже в качестве эксперимента, целью которого являлось выяснение того, как радиация влияет на человека. Выяснили. Херово влияет. Участники эксперимента подписали бумагу о неразглашении. И начали помирать. Их дети рождались уродами.

- Им никто не ставил диагноз «лучевая болезнь», — рассказывает Давид Шехтер. — Но для лечения нужен был витамин В12. Для этого и построили завод под Челябинском. Это была одна из самых ужасных тайн Советского Союза. Но мой тесть об этом не знал. Когда я уже прочел публикации о Тоцком полигоне, я понял, в чем было дело. Уже когда наша семья получила разрешение на выезд, тестю с тещей отказали. Мы сказали, что без них не уедем. И тогда моего тестя на улице отловил мой куратор из КГБ, лейтенант Мацегора, которого я прозвал Йецер Гара («злой дух» на иврите), и говорит: «Передайте Давиду, что у него два пути: или в тюрьму, или он уезжает в Израиль». Собрали семейный совет. Спросили совета у тех, кто нас поддерживал. Нам сказали: «Уезжайте». И пришлось тестя с тещей оставить. Чтобы их отпустили, просили даже американские сенаторы и премьер Великобритании. Какое-то безумие было в том, что за двух нищих стариков заступилась Маргарет Тэтчер и потребовала их отпустить. Когда Горбачев прилетел в Англию, то преподнес Тэтчер букет из двух «отказников». Звучит совершенно сюрреалистически — то, что двух стариков пришлось вытаскивать таким образом.

Советские евреи прибывают в Израиль, 1972 год.

СТУКАЧИ И СЛЕЖКА

«Обыска в семье ждали, и все-таки он застал их врасплох. За этот год Шломо научился следить — есть ли «хвост». Сперва было даже интересно — живешь, как в детективе! Потом надоело, грузом легло на нервы. Все в их семье уже давно вздрагивали от неожиданных звонков в дверь. Подходя к дому, Шломо всегда осматривал двор — не притаилась ли где серая «Волга», не ждут ли незваные гости? Они снились ему ночами, он ждал их, готовился к встрече. Но… Полька сказала однажды: «Первый обыск, как первая любовь — читаешь про нее много, а переживаешь все равно по-своему…».

И вот в его комнате орудуют гебисты, а он сидит в халате на диване и беспомощно смотрит, как все переворачивают вверх дном. Следователь достал новый бланк. Заметил книгу, оставшуюся лежать на краю стола, перелистал.

— Так… «Библейские сказания»… В протокол!

— Секундочку! — остановил его Шломо. — Посмотрите на обложку — Москва, Политиздат.

Ткачук (следователь Жовтневого райотдела милиции) посмотрел.

— Не знаю. Раз библейское — значит, в протокол».

Из автобиографической повести Давида Шехтера «В краю чужом».

«Еврей – отказник — сионист — предатель» — нехитрая логическая цепочка, выстраиваемая чекистами и вдалбливаемая обывателю. Книжные магазины Одессы заполнили тогда издания типа «Осторожно, сионизм», «В чем обвиняется сионизм», «Иудаизм — прошлое без будущего».

Таких книжек было много

И таких карикатур тоже

Одесские евреи собирались у кого-то дома. Учили идиш и иврит, штудировали Тору и Талмуд, справляли религиозные праздники. Все это строжайше пресекалось властями. Целый отдел КГБ на Бебеля (Еврейской!) неустанно следил за жизнью отказников. Ходили слухи, что и в синагоге были агенты Комитета. Всюду была опасность. Гебисты врывались домой, забирали хозяев, срывали с дверных косяков мезузы — молитвы в специальных футлярах. Стукачи были везде.

- Мальчишка моряк мог за свою зарплату привезти 20 аудиокассет, а привозил из рейса тридцать, — рассказывает директор музея контрабанды Александр Отдельнов. — Десять из них автоматически становились контрабандой с санкцией от трех до десяти лет с конфискацией. Ему говорили: «Сынок, чего ты хочешь больше, пять лет валить лес или абсолютно добровольно помогать органам в пресечении противоправных действий? Ты готов, как настоящий Штирлиц, работать в глубоком тылу?». И получалось, что каждый первый стучал на каждого второго. И действовало это очень эффективно.  

- Я знаю, что стукачи были, — говорит Давид Шехтер. — КГБ имело о нас информацию, но мы никого ни разу не смогли отловить. Мы подозревали, конечно, кое-кого, но, как говорил один из наших: «Пока я не увижу подпись в ведомости КГБ, что он получает у НИХ зарплату, я не могу обвинять его в том, что он стукач»…

- За вами следили?

- Не скрываясь. Следили и прослушивали. Я помню, мы улетели самолетом в отпуск. И вдруг нахлынуло такое чувство облегчения. Ощущение, что за тобой никто не следит. Это было так странно вообще! — смеется он.

Отказники: Дэвид Шехтер и знаменитая Ида Нудель

Митинг отказников в Москве

КВАРТИРЫ

Свидетельствует Анна Мисюк:

- Мои родственники эмигрировали из Одессы в 1978-1979 годах. Уезжали через Вену. Там был пересыльный лагерь для беженцев. В Одессе их лишали советского гражданства, они еще за это платили 500 рублей (немалая сумма, семь минимальных зарплат, — Ред.). Весь багаж отправляли в больших коробках со станции на Пересыпи, там был пункт. Все было очень тяжело и сложно. Везде они были врагами народа. Квартиру они сдавали в ЖЭК, в основном эти квартиры себе забирали работники исполкомов, участковые. Ходили слухи, что те, у кого оставалась хорошая квартира, быстро получали разрешение на выезд, так как их квартиры распределялись по службам и начальству.

- Евреи квартиры не продавали, — говорит Александр Отдельнов. — Они сдавали их в ЖЭК. Их нельзя было продать. Самые хитрые и изворотливые делали обмен на меньшую жилплощадь с доплатой. Надо понимать, что как только ты заявлял о том, что хочешь ехать, шла «вказивка» в бюро обмена, которое находилось на улице Моисеенко (Мельницкой, — Ред.), и блокировались все попытки разменять квартиру. Я видел очень много таких квартир, и, как правило, это были прекрасные квартиры с хорошим ремонтом. В эти квартиры заселяли работников горкома и обкома, прокуратуру и суды. Те квартиры, что были похуже, на Молдаванке, Пересыпи, на поселке Котовского, отдавали просто очередникам. Были варианты уйти от этого. Прописывали дальних бесквартирных родственников.

 ТАМОЖНЯ

Давид Шехтер:

- Таможня все тщательно проверяла, что отправляли из СССР. Они даже нашли в подушках три иголки. За что мы им были очень благодарны. Когда у них на таможне заканчивался рабочий день, «скромные» грузчики в джинсовых костюмах выходили с работы, садились каждый в свою машину «Жигули» и ехали домой. Для того, чтобы заработать на «Жигули» с официальной зарплатой, им бы понадобилось лет 15.

Анна Мисюк:

- Это рассказывал человек, который лучился счастьем, так как ему удалось отправить багаж за одну попытку (обычно надо было приезжать на таможню несколько раз, стоять в очереди). Так вот, он говорил, что ему поведали волшебный рецепт! Нужно в авоське (авоська — это обязательно, чтобы было видно) преподнести старшему смены такой набор: литровую бутылку «медальной» водки, бутылку шампанского, коробку черной и коробку красной икры, две палки сырокопченой колбасы, головку сыра и коробку шоколадных конфет. Все это вручается со словами: «Это вам, ребята, за ваш нелегкий труд, после смены хоть отдохнете, расслабитесь». Знающие люди утверждали, что после этого подношения сдача багажа проходила с блистательной скоростью, а во-вторых, вещи доходили неповрежденными.

- Сколько разрешали с собой вывозить вещей и денег?

- 100 долларов на взрослого и 50 на ребенка, — говорит Давид Шехтер.

-  И все? Вы не пробовали вывезти с собой картины или драгоценности?

-  И все. Во-первых, у нас не было драгоценностей и картин. Во-вторых, ничего же не разрешалось вывозить! Даже книги! Я вывозил с собой книгу «Возвышенное и земное» о Моцарте и должен был провести ее через Литературный музей. Получить специальное разрешение на вывоз этой книги.

Александр Отдельнов:

- Я как-то спросил у евреев, заехавших в гости, как вы вывозили тогда контрабанду? И ответом была тишина. Они до сих пор боятся. Самый распространенный вариант — вывозили в прическах, приклеивали лейкопластырем драгоценные камни. Или к каким-то укромным частям тела. А вообще, на теле каждого человека есть 120 мест для тайного провоза контрабанды. Провозили достаточно много денег с помощью иностранных дипломатов. Те брали небольшой процент. Но в связи с тем, что дипломатов бдительно стерегла госбезопастность, это могло закончиться очень плохо.

Есть знаменитая история, которую я слышал трижды в разных вариациях. Некий зубной техник имел около трех килограммов золота, и в КГБ «стуканули», что он будет их вывозить. У нас на Сортировочной был склад, где проверяли вещи эмигрантов. За тарным заводом стояло небольшое одноэтажное здание. Там и проводили досмотр контейнеров уезжавших на ПМЖ. В народе этот склад назывался «Байконур», потому что оттуда «все стартуют». И вот когда зубной техник отправлял контейнеры со своими вещами, его там ждала оперативная группа. Они стали все разбирать. В контейнерах — старая мебель, барахло. Они все разобрали до иголочки, до ниточки. Ничего. Разбили, разломали мебель. Ничего. Один из оперативников резко повернулся на каблуках, собирался уже уходить и тут увидел, что гвоздь, торчавший из доски, на которой он развернулся, заблестел! Оказывается, техник отлил из золота гвозди и покрыл их затем сплавом хрома и никеля. А нихром похож на сталь. Насобирали больше двух килограммов таких гвоздей. И тут у него случился сердечный приступ. Даже до Еврейской больницы не довезли.

Человеку, которого задерживали с контрабандой, грозила статья 78 УК СССР — от трех до 10 лет с полной конфискацией. Боялись все. И угроза провести 7-8 лет не на Брайтоне, а на Колыме — она была весьма ощутимой. Так что, люди бросали все, лишь бы уехать без помех.

Были и те, кто рисковал — как упомянутый зубной техник. Была семья «цеховиков», которые одни из первых в Союзе начали производить газобаллонное оборудование. Они устанавливали его на легковые машины в Москве, Кишиневе и Одессе. Газ тогда вообще ничего не стоил. Комплект оборудования, по-моему, стоил 600-700 рублей. Это два цветных телевизора. То есть очень большая сумма на то время. И они на какую-то часть своего состояния купили серебряную брошь XIII века. Ювелир специально замаскировал им ее под дешевую бижутерию. Они ее на самое видное место прицепили и так прошли таможню. Израильский журналист привозил сделанную из мельхиора, нарочито дешевую брошь с куском янтаря. А в ней был контейнер, куда покидающие СССР прятали бриллианты. Зимой зашивали в ватные шапки. Они были ужасны. Плохо пахли. Они были пропотевшие, и никто из досматривавших не хотел иметь с ними дело. Вставляли бриллианты в зубы. То есть вместо пломбы вставлялся бриллиант. Но большинство покидало СССР полностью обобранными, и ступали на Землю Обетованную нищими и голыми.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ «РОДИНЫ»

Сын Давида Шехтера Иманнуэль, которого не хотели выпускать из СССР, и жена Хана

Спрашиваю у Давида Шехтера:

- В книге у Эдуарда Тополя описывается безобразная сцена в аэропорту. Инвалиду войны, эмигрирующему в Израиль, отпиливают деревянную култышку якобы с целью проверки. Скорее всего, просто для того, чтобы унизить старика, заставив его при помощи рук ползти в самолет. Такое могло быть? Или это авторское преувеличение?

- Нет. Это не преувеличение. Они издевались как хотели. Они обожали «курощать и низводить». Пример. Нам нужно было фотографироваться на визу. Была в ОВИРе чиновница Дмитриева, я ее спрашиваю: «У нас двое маленьких детей. Их нужно фотографировать?». Она говорит: «Нет. Только старшего. А младшему (ему три года, — Д.Ш.) фотография не нужна». Мы оформили визы с фотографиями, все-все прошли. Уже в Москве, в Шереметьево, подходим к последнему кордону. А пограничник говорит: «Я вас пустить не могу. Это ваш ребенок или нет? Почему его нет на фотографии?» — «Нам в нашем ОВИРе сказали, что фотография не обязательна!». Вышел какой-то чекист, полковник КГБ, и говорит: «Сейчас мы отправляем самолет, а вас снимаем с рейса». Затем он начал говорить с сыном: «Это твоя мама?». А мой ребенок отвечает: «Я с тобой говорить не буду». Чекист, хмыкнул, махнул рукой: «Под мою ответственность. Пропустите». Это, на мой взгляд, было сделано специально, чтобы потрепать нервы в последние секунды перед отъездом. Мы побежали к самолету. Двери были уже полузакрытыми. Мы забежали, и за нами их тут же закрыли.

Потом наша знакомая, когда оформляла документы в ОВИРе, пришла к этой чиновнице Дмитриевой и говорит: «Мне точно не нужно фотографировать детей? У семейства Шехтер была проблема…». На что чиновница скривилась и ответила: «То была специфическая проблема семьи Шехтер!»

- Когда вы выбрались из СССР, почувствовали облегчение?

- Я почувствовал счастье. После всех этих историй мне никогда не были понятны ностальгические стоны о прошлой жизни, березках, снеге и русской зиме. У меня никогда не было ни одной секунды ностальгии, я не знал, что это такое. Когда я уезжал, то плюнул на землю и сказал: «Прощай, империя зла». Через 15 лет после репатриации я впервые попал в Одессу. Я был советником министра алии и абсорбции и приехал по заданию министра. Я все ждал, шевельнется что-то во мне или нет. Ничего не шевельнулось. Никаких эмоций у меня Одесса не вызвала. Все уехали. Кроме могил, у меня ничего там нет. Вот такое у меня теплое отношение к «доисторической Родине».

P.S. Это грустно. И наверное, звучит обидно. А каково было этим людям? После всех этих общих собраний, товарищеских судов, «всенародного» осуждения, обысков, арестов. А каково должно быть нам? Ведь часть поколения 1970-80-х или участвовало в этой показательной травле, или делало вид, что это их не касается. Я спрашивал бывших диссидентов и отказников, а стоит ли искать ГБшников, таможенников, стукачей с тем, чтобы обнародовать их фамилии и имена. И они, те, кто должен был бы жаждать мести, не нашлись, что ответить. Может, не хотят, чтобы этих людей травили, как когда-то их самих?

- Можно ли найти сейчас этих героев таможни? «Прославить» их? - спрашиваю директора музея контрабанды.

- К сожалению «прославить» таких людей вряд ли получится. Они достаточно уже пожилые люди. 30 лет – это начало самостоятельной работы инспектора таможенной службы. В паре с ним должен был стоять опытный, проверенный сотрудник. Тем более, что большую часть таможни после создания украинского государства уволили. И даже сегодняшним ветеранам украинской таможни уже под семьдесят. Надо отдать должное, у таможенников корпоративная солидарность очень развита. И потом… Данных никаких нет. Документов нет. Советская таможня входила в структуру министерства внешней торговли, а все документы по «внешторгу» являлись прерогативой КГБ и сразу после развала Союза были вывезены из Одессы. То есть, архивов у таможни нет. Все они уехали в Москву. Я думаю, там было много интересного. Однако мы продолжаем искать.

Продолжение следует…

Автор — Дмитрий Жогов