С иглы — в социальные волонтеры, и ужасы ночного вокзала: истории одесского центра регистрации бездомных  

Когда слушаешь истории, происходившие в месте, о котором пойдет речь, то волосы становятся дыбом. Понимаешь, что твоя реальность — это просто красиво нарисованная картинка, натянутая над зловонной пропастью. А зло находится все время рядом. На расстоянии вытянутой руки. Все равно как обглоданный скелет под Потемкинской лестницей. Кто-то фотографировал Дюка, смеялся, покупал детям мороженое и сувениры «Я люблю Одессу» с забавным гипсовым морячком, а внизу под ногами, под ступеньками копошились бродяги, валялись человечьи кости и смрадный хлам.

Эту преисподнюю не видно лишь до поры до времени. Но иногда она выплескивается на поверхность. «Думская» продолжает рубрику «На дне». В этот раз мы расскажем вам о Центре регистрации бездомных БФ «Дорога к дому». Если честно, отдельные рассказы, которые мы услышали, кажутся нам неправдоподобными, но люди, поведавшие их (а это волонтеры, соцработники), утверждают, что это чистая правда.

«ТЕРЕМОК» ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ

На углу Мясоедовской и Мечникова было столпотворение. Шатались, подпирали стенки, сидели на бордюре грязные, опухшие, дурнопахнущие личности. Были, впрочем, и люди приличные, но сильно побитые жизнью. В серых плащах, пахнущих нафталином, в выцветших кофточках, застиранных советских штанах. Ждали. «Сарафанное радио» передало, что по этому адресу можно получить прописку! Все беспаспортные с «волчьими билетами», откинувшиеся, бедолаги, у которых отжали квартиру, все устремились сюда.

20 лет назад, в 1997 году, благотворительный фонд «Дорога к дому» открыл в Одессе Центр регистрации бездомных граждан.

- Мы были первые в Украине, кто стал прописывать бездомных, — вспоминает директор фонда Сергей Костин. — У нас на Мечникова, 120 прописались более 400 человек. А зарегистрировалось около 17 тысяч. Явных препонов со стороны государства с пропиской не было. Мы хорошо умели работать по горизонтали.

Я побывал там в то время. С трудом протиснулся сквозь источавшую амбре толпу и зашел внутрь. Волонтеры суетились вокруг колоритного бездомного. Есть старая милицейская загадка: дед во сто шуб одет, кто его раздевает, тот слезы проливает. Нет, не луковица. Бездомный в РОВД.

Но это было не смешно. Он зарос всклокоченной седой бородой под самые глаза, у него были черные, как у негра, щеки и лоб – то ли от грязи, то ли от обморожений. Он словно сросся, слипся с куртками и пиджаками, надетыми на него. Старик походил в этих многослойных нарядах на гоголевского Вия. Такой же «приземистый, дюжий и косолапый, весь был он в черной земле». С него свисали какие-то заскорузлые сосули. Попытка его раздеть напоминала вскрытие инопланетянина из фильма «Нечто». Казалось, бесчисленные грязные свитера и рубашки вросли в плоть. На нем копошились и ползали насекомые. У старика была, по-видимому, гангрена ноги. Густой смрад заполонил маленькое помещение фонда. Вызвали скорую.

На все причитания волонтеров: «Как можно было себя до такого довести?» — дед сверкал белками глаз, выделявшимися на черном, блестящем лице, и горделиво молчал. Приехавшая бригада скорой стала сетовать, что в больнице такой бездомный не выживет. По их словам, выходило следующее. Если этого человека забрать с улицы и, отмыв от грязи и вытравив насекомых, поместить в палату, на чистые простыни, которых он несколько лет не видел, то от смены ощущений, от отсутствия привычной среды он умрет! Их все же заставили забрать старика. «Теперь еще надо проследить, — говорили мне волонтеры, — чтобы его после операции сразу не выкинули. А то бывали случаи. Пока бедняга под наркозом, вывезли на пустырь и бросили в кусты». Врач с санитаром советовались: «Куда везти? В «греческий» разве что возьмут…»

В Еврейской больнице был так называемый «греческий зал». Маленькая комнатушка с деревянным топчаном, во все щели которого были напиханы корки хлеба. Запасы. Комната не отапливалась. И как правило, была занята больным бездомным.

Скорая увозила «Вия», а на его место являлся следующий. И начиналась новая морока.

Дом на Мечникова, 120 имел статус жилого. Было складское помещение и несколько маленьких: столовая, регистрация, юрист, врач и вещевая.

Как известно, вся система медицинских, социальных услуг, государственных гарантий связана с пропиской, переименованной теперь в регистрацию. И тогда, двадцать лет назад, единственным местом, где бездомный мог получить прописку и, соответственно, начать восстанавливаться в правах, был этот домик напротив Преображенского парка.

Сейчас тут Центр «Открытые двери». Социальные программы для молодежи. Но взрослые бездомные все равно заходят. Их регистрируют. Они получают одежду, которую иной раз тут же пытаются продать на Привозе.

Когда открылся Центр, он был единственным местом в Украине, где проявляли заботу о бездомных. В Центре тогда работало всего несколько человек.

КТО ТУТ РАБОТАЕТ?

Аббревиатура БОМЖ, т.е лицо без определенного места жительства, возникло не в 1990-е, как принято считать, а много раньше. Еще в 1971 году, в сериале «Следствие ведут ЗнаТоКи» в одной из серий, шпион укрывался под личиной бездомного алкоголика. Но это ему не помогло, и маска тунеядца была сдернута с империалистического рыла. Так вот, в этой серии и звучало непривычное уху слово «БОМЖ». Сами бездомные его стараются по отношению друг к другу не применять, словно это короткое и резкое слово отбирает у них последние крохи достоинства. Нам бы не понравилось, если бы к нам обращались «сомж» (с постоянным местом жительства)? Ведь верно? Причем СОМЖ может в один момент превратится в БОМЖ, как, впрочем, и наоборот.

История, достойная экранизации. Хотя Голливуд вряд ли взялся бы… Они такую мрачную чернуху не снимают. Хотя в конце, как и положено, хеппи-энд.

Инна всегда деловита. Всегда занята. Вокруг нее все время вьются ребята из неблагополучных семей. Бездомные, хулиганы, бродяги, наркозависимые ей всегда доверяли. Иной раз человек стоит возле входа, войти в Центр не решается. Боится. У него за спиной воровство, наркотики, бродяжничество. А поди ж ты, чиновников опасается. Вдруг зайдешь, а там какая то тетка заскрипит, закричит как нож по стеклу: «Куда прете, гражданин! Тут учреждение, а не «наливайка!»?  

Инна, ныне социальный работник, сама боялась когда-то сюда зайти. При разговоре с ней сперва не замечаешь, что у нее вместо левой руки протез. На нем кокетливо подкрашены пластмассовые ноготки.

- Как потеряли руку?  

- Тяжелая история, — вздыхает соцработник Инна Никифорова. — Хоть я очень сильная. Моя мама рассказывала, что я никогда не плакала. Даже маленькая. Но в то же время была глупой. Молодой. Доверчивой. Попала не в то время не в то место. Меня изнасиловали. Я была еще школьницей. Когда очнулась, еле дошла до дома. У меня была сильнейшая депрессия. Ведь это был позор! Село маленькое. Все друг друга знают. Я никому не говорила, боялась, что если узнают, то узнают все. Я не видела выхода и решила покончить жизнь самоубийством. И пошла к железной дороге. Дождалась поезда. Видела, как он несется. Слышала гудок. Повернулась к нему спиной. И все… Больше я ничего не помню. Когда я пришла в себя, то рядом в палате были мама и бабушка. Ампутацию руки сделали, поскольку опасались гангрены. Половина языка нет. Поэтому, когда говорю, иногда пропускаю буквы. Восемь операций на голове. Я была изуродована полностью. Как я тогда выжила, не знаю. А насильников всех посадили. Они начали меня запугивать в больнице. Звонили. Говорили, что я должна молчать. Но в больнице были бабушки-санитарки, которые прослушивали телефоны. Они вызвали милицию. Сказали, что, мол, нам не надо, чтобы было повторное самоубийство прямо в больнице. Милиция приехала, опросила меня. И их закрыли. Много времени с тех пор прошло. Они уже освободились. Все это в прошлом.

- А в 19 лет попробовала наркотики, — продолжает Инна. — Начала встречаться с парнем, который был «в системе». И пошло-поехало. Десять лет употребляла. Говорят, нет бывших наркоманов. Как нет? А я? Я бывшая! Срок получила за хранение. Взяли когда с «точки» выходила с дозой. Осудили. В тюрьме питание было ужасное. Хорошо кормили только тех, у кого был туберкулез. У них было даже масло. Мы у них выменивали. Покупали. А у нас что было… Хлеб черный, его выжимаешь, и вода с него льется. Люди умудрялись покупать картошку из супа. Ее в баночки прятали или в кульки. А суп пустой был. Водичка. Я научилась шить игрушки, чтобы заработать себе на хлеб. И все время приходилось сражаться за себя. С первого дня. Крутая, накачанная девочка кинула мне постель на верхнюю койку. Я объясняла ей, что мне как инвалиду положена нижняя койка. До драки дошло.

Когда вышла из тернопольской колонии, то денег не было. Паспорта не было, только справка об освобождении. Паспорт должен был быть в личном деле, но забыли переслать в колонию из одесского РОВД. Вышла. Никто не встречает. Зубную щетку поломала (это тюремная традиция, чтобы снова не попасть за решетку, — Ред.) и пошла. Меня не хотели пускать в поезд. Боялись. Наконец нашлись добрые люди. Сказали: «В Одессе, на конечной, уберешь вагон». Я согласилась на это. Помыла вагон и была рада, что я в Одессе.

Приехала по адресу, где жила с мужем. Выяснила, что квартира продана. Муж пропал. Где сын неизвестно. У меня истерика. Я ночевала первый день на улице. На второй день пошла к подружке. Но она кололась. Тут один мужик подсказал: есть, мол, организации, которые помогают таким, как я. И сказал адрес. Я на следующий день пошла. Стояла и боялась зайти. Наблюдала, как заходят бездомные. Я пришла сюда в тот период, когда совсем потеряла веру в людей.

Но на другой день решилась. И тут помогли. Им, оказывается, рассказали, что придет такая девушка. Я стала на учет. Забрала паспорт. Участковый округлил глаза: «А твой паспорт лежит у меня в сейфе. А что, нужен был?» Здесь мне дали крышу над головой. Комнату. А я взяла на себя много обязанностей. Я выдавала пайки тем, кто проходил реабилитацию. Делала уборку. В палисаднике во дворе наводила красоту. Организовывала субботники. Потом съездила домой, привела документы в порядок. Приехала обратно и решила, что буду работать в фонде. Через полтора месяца нашла сына. В интернате. Ему тогда было семь лет. Конечно, было очень тяжело, когда я пришла в интернат. Они меня в мое прошлое ткнули носом: «У тебя судимость! Наркозависимая! Квартиры нет!». Сказали, что ребенка мне не отдадут. Я приходила к малому два раза в неделю. Я обеспечивала его и помогала другим детям в приюте. Все, что зарабатывала, я вкладывала в сирот, которые лишились родителей.

- Сейчас сын взрослый, — улыбается Инна. — Работает автомехаником на СТО и помогает мне в Фонде. Снимаем квартиру. И собираем денюжку на дом в области…

Врач в Центре появился так. Пришел парень. Хорошо одетый, но весь какой-то помятый. Рука перевязана грязным бинтом. Рассказывает, что был врачом-терапевтом. Был женат. Квартира в кредит взята. Исправно выплачивали. Но как-то раз вернулся домой раньше, а там… Как в глупых анекдотах.

Узнав о измене жены, врач ушел в длительный запой. А когда протрезвел, то оказалось, что жена сбежала, с работы уволили, квартиру забрал банк. Еще и где-то руку поранил. Помыкался и пришел в Центр. Ему предложили сделать перевязку. Когда размотали заскорузлые бинты, увидели, что в ране копошатся черви.

Уже после выздоровления он работал в Центре на полставки фельдшером. Не пил вовсе.

Потом жизнь потихоньку стала налаживаться. И он ушел. Работал в скорой.

Или вот Роман Тимофеев, соцработник. Он еще недавно был апатрид, лицо без гражданства. Роман родился на острове Сахалин, в поселке Новоалександровка. До 12 лет жил там. С детства была инвалидность, слабые бронхи. И в школу не принимали. После развода мать переехала в город Опочка и сдала сына в интернат. После интерната — ПТУ, но Роман в нем недолго учился: не мог дышать цементной пылью. Бежал, забыв документы дома.

- А как оказались здесь?

- Хотел работать. У нас там работы нет. Совсем. Там только пьют.

В Одессе Роман сменил не одну специальность. Даже был замдиректора оптового рынка. А потом позвали волонтером в «Социальный патруль». Тут Роман и остался. Ездил по городу, раздавал бездомным еду, брошюрки о вреде наркотиков, устраивал в больницу. Семь лет пытался восстановить гражданство России. Даже Путину писал. Но все было бесполезно. У Романа нет никакой недвижимости в России, говорит, была хата у бабушки и та развалилась. Может поэтому, а еще потому как инвалид. Пенсию ему платить, еще жилье, не дай Бог, потребует… Вот и не давали. Только в 2014 году, как раз перед аннексией Крыма и войной на Донбассе, вызвали в консульство и срочно выдали паспорт.

«КЛИЕНТЫ»

Рассказывает бывший соцработник Центра Светлана Люшненко:

- Позвонили из Еврейской больницы: «Тут ваша бездомная поступила с обморожением обоих ног. Провели ей ампутацию. Она очнулась, а кто такая, откуда, не может вспомнить. Лазает на культях по палате и материт всех. Больные уже не знают, куда деваться! Забирайте ее и везите на Воробьева. В дурку». Я говорю: «Вы же врачи, вам же легче между собой договориться», — но они ни в какую. Забирайте ее, и все. В ту пору в Фонде коляски инвалидные были, взяла одну и поехала за больной. Женщине лет под 40. Действительно, ничего не помнит. Привожу ее на Воробьева, в психбольницу №1. А там как узнали, что женщина бездомная, так уперлись рогом: не хотят принимать. Я сделала вид, что звоню в Фонд и говорю с юристом. Говорю громко, что надо составить заявление в прокуратуру на больницу, потому что они отказывают в госпитализации. Быстро все оформили. Приняли.

Прошел где-то год. Звонит врач отделения, говорит: «У вашей мадам просветление. Вспомнила, кто она и откуда. Записывайте адрес ее мамы. Записала. Поехала на поселок Котовского. Оказалось, что у нее муж есть и дети. Диагноз «шизофрения». Она больше года назад ушла из дома. Искали. Спрашивали в больнице. Но кто же мог подумать, что она ноги потеряла? Говорят: «Есть с потерей памяти и без ног», — а у тех, понятно, и мысли нет, что это она.

ПОХИЩЕНИЕ

Лет семь назад в Центр пришел бездомный. Это был завсегдатай. Молодой, разбитной парень, которого тут уже хорошо знали. Он попросил «посвідчення» (документ, удостоверяющий личность, заверенный печатью Фонда), но не для себя, а для своей подруги.

- А где подруга? — спросила соцработник Татьяна Хорунжая.

- А она на улице. Стесняется зайти.

- Ты же знаешь, мы заочно удостоверение не даем. Надо на твою подругу посмотреть.

- Ну, смотри! — осклабился парень.

На улице стояла девчонка лет семнадцати. Татьяна говорит, что очень красивая. У нее была осиная талия. Прекрасные, хоть и грязные, кучерявые волосы. Кукольное личико. Никакой обычной для этой категории граждан одутловатости, алкогольной отечности. Одежда тоже грязная, но хорошая. Модная. И наполненные ужасом глаза. И еще она стояла, сжимая колени. Татьяна только посмотрела на нее и сразу мелькнула мысль, что девушка подверглась сексуальному насилию. Она как можно небрежнее сказала:

- Заходи. Поговорим, — и когда девушка проковыляла внутрь, быстро захлопнула под носом у бездомного дверь. Крикнула: — Нам с ней нужно поговорить. Наедине.

Тот стал возмущаться и стучать в дверь. А как назло Татьяна была в фонде одна. Хорошо, что окна с решетками. «Друг» девушки перестал стучать и браниться и куда-то убежал. У гостьи началась истерика. Она еле могла говорить сквозь слезы. Татьяна с ужасом выслушала ее рассказ.

Она гид-переводчик. Сама из Львова. Сопровождала группу туристов. Опоздала на поезд, и группа уехала без нее. Тогда она купила билет на следующий поезд, он уходил поздним вечером, и пошла в вокзальный буфет. Там к ней подошел мужчина. Слово за слово. Взяла себе и новому знакомому кофе.

Тут стоит сделать отступление. Одна моя знакомая рассказывает, что очутилась как-то на вокзале ночью. И к ней подошли. Она и не знала, что бездомные такие обаятельные. Ее смешили, показывали фокусы. Один даже затушил о свой язык сигарету. Но их прогнал проходивший полицейский.

– Вам, девушка, одной тут ночью не место, — сурово сказал страж закона.

Моей знакомой повезло. Девушке-переводчице — нет. В кофе незаметно было добавлено снотворное. Скорее всего, клофелин. На вокзалах это обычное дело. Жертву после этого отволакивают в темный угол и потрошат карманы. Но в этом случае одной лишь кражей дело не ограничилось. Девушку, которая была без сознания, оттащили на «приемку». Ту, что в остатках климовского квартала, напротив центрального входа на Привоз. В «приемку» нищие стаскивают металл, картон, пустые бутылки. Сама «приемка» — это вход в разрушенное здание. Все остальные подходы к нему ограждены забором. Там-то, огороженные от мира, и живут бездомные, бродяги, наркоманы. Девушку продержали там неделю. Паспорт, деньги, билет у нее отобрали.

Насиловали, по ее словам, несколько человек. Каждый день. Скорее всего, первый знакомый продавал ее всем желающим. Затем, наверное, задумал транспортировать «свою прелесть» дальше. А для этого понадобилось «посвідчення» бездомной, выписанное на вымышленную фамилию.

На этом месте я не выдерживаю и прерываю рассказ Татьяны:

- Почему вы тотчас не вызвали милицию?

Она невесело усмехается:

– Потому что я им не верю. Полиции верю. А той милиции — ни на грош. Я бы побоялась приводить им эту молодую девочку. У нас был за неделю до этого случай, когда женщина, зарегистрированная в фонде, привела в милицию двух своих дочерей. Писать заявление на отчима. Он домогался падчериц. Милиционер выслушал вполуха рассказ матери, окинул взглядом дочерей и сказал матери, чтобы шла домой. Он, дескать, снимет показания. Дочери появились только через несколько дней. Плакали, говорили: «Мама куда ты нас отдала?! Они нас на дачу к кому-то возили. На день рождения. Как подарок!»

Ну так вот…

Бедная девушка назвала номер телефона своей матери во Львове. Татьяна позвонила. Сказала, чтобы не волновались. У дочки с матерью разговора не вышло. Дочь захлебывалась рыданиями, ничего сказать не могла. Татьяна решила сама купить львовянке билет домой. На последние деньги. С матерью договорились, что та переведет потраченную сумму.

В дверь снова затарабанили. Бездомный явился еще с как минимум двадцатью людьми.

Женщины выбежали на задний двор центра, и полезли через забор. Потом ползли по крыше дома.

- Они стерегли нас на Мясоедовской, а мы выбежали на Лазарева, — вспоминает Татьяна. — Пробрались тайком на вокзал. Заплатили проводнице. Я проводнице говорю, что вот эту девочку надо довезти целой и здоровой. Заприте купе до самого Львова, чтобы и не подошел никто. А ей сказала: «Забудь. Все, что случилось в Одессе, забудь как страшный сон. И меня забудь. Не было ничего…»

Татьяна помолчала, а затем говорит:

- Не забыла. Звонила. Писала. Она долго лечилась после этого. А потом наладилась жизнь у нее. Даже замуж вышла. А «приемка» и сейчас работает.

СКОЛЬКО СТОИТ ПРЕЗЕРВАТИВ

- О воровстве я вообще молчу! — смеется Инна. – Здесь украли и планшет, и телефоны, и зарядки. Воруют…

Проходящий через кабинет в столовую парень просит посмотреть мой диктофон. Долго вертит его в руках. Изучает. «Панасоник»? Дорогой, наверное? Возвращает и ретируется хлебать суп. Сейчас в помещении Центра хорошо. Чисто. Светло. Людно. В основном приходят подростки — «дети улиц» из неблагополучных или малоимущих семей. Здесь можно поиграть в компьютер, пообщаться со сверстниками и поесть.

Инна Никифорова социальный работник:

- Дети есть дети. Они ломают, разрушают или резвятся, да вот хотя бы… — указывает на шкаф. В нем стоит вазочка с… презервативами. Любой шастающий туда-сюда подросток может запустить пятерню и выудить себе сколько захочет. Я лично давно эти изделия не покупал. Я примерный семьянин! И думал, что стоят они гривен 10-15! Оказалось, я безнадежно отстал от жизни. Еще в 2009 году цены на кондомы взлетели в три раза. Безопасный секс – дорогое удовольствие, которое себе может позволить не каждый подросток.

- Наши ребята взяли, в презервативы набрали воды и давай на улице кидаться друг в друга. А они сейчас стоят в среднем 60 гривен. А есть и по двести! Оштрафовали ребят, конечно, на баллы за такое поведение.

Баллы тут получают за то, что выполняешь задания. Проверился у врачей – получи баллы. Оформил документы – получи еще. Привел сюда друга – получи. То есть, такая нудная процедура, как собирание документов, здесь стимулирована. А в обмен на баллы можешь взять себе вкусняшек или что-то более солидное. Например, мобильный телефон.

Как раз ребята приводят новенькую. Молоденькая девчушка. Видно, что озорная. Инна садится с ней беседовать. Той любопытно. Она во время разговора с интересом осматривает помещение.

К сожалению, очень часто, после разговора, ребятам приходится выписывать направление в детский кожно-венерологический диспансер. Жуткое сочетание слов «детский» и «кожно-венерологический», не правда ли? Тамошний главврач Олег Ниточко очень участливо относится к пациентам из «Дороги к дому». Он один из немногих врачей, кто не бузит, не гонит больных на улицу, не требует взятку. Об этом заведении я расскажу в следующий раз.

Автор – Дмитрий Жогов, фото автора и Андрея Колисниченко