artville1

Тамила Афанасьева / 13 октября 2016, 10:53

Интервью Игумении Серафимы, члена Президиума Одесского областного Совета Мира


 «Я игумения с душой послушницы», — говорит о себе настоятельница Одесского Архангело-Михайловского женского монастыря игумения Серафима (Шевчик). 35 лет — в монашестве, из которых 15 лет была послушницей, и более 20-ти лет возглавляет знаменитый монастырь в самом центре Одессы. До сих пор матушке снится сон, что она на кухне подметает пол, моет грязную посуду и испытывает чувство вины за непослушание… Почему в монастыре нужно работать до изнеможения, что будет, если исповедовать помыслы настоятельнице и как удержать 100 женщин в четырех стенах, если за окном кипит жизнь во всех её проявлениях — об этом и многом другом наш разговор в продолжение дискуссии «Правмира».

 

 

·             —  Епископ Панкратий: Я не могу исправить все монастыри православного мира

·             -   Епископ Панкратий: Если плохой монастырь — разбегайтесь!

·             -  Явить собой свет, когда вокруг сгущается тьма

·             -   Потупив глаза, молятся о всех

·             -  Епископ Иона: Исповеди «бывших» всегда одинаковы

«15 лет послушничества дают мне право говорить»

— Матушка, мы договаривались, что беседа наша будет максимально откровенной. Потому что вопросов множество. Вы готовы?

— Да, спрашивайте. Читая исповедь Маши, я вспоминала свою жизнь. Она, эта девушка — во многом мой портрет. Я была очень строптива. Правда, есть то, что нас отличает: я бесконечно любила свой монастырь. Хотя страдала от собственного характера точно так же, как она. Надо сказать, что я постоянно находила какие-то острые углы, сама их себе создавала своим жёстким неуступчивым характером, но в то же время настолько любила монашеский образ жизни, что все искушения казались мелкими против того главного, что жило в моей душе – огромная любовь к монастырю.

— Чего не хватало Маше, чтобы всё вынести? Да и надо ли было терпеть?

— Не хватало, на мой взгляд, призвания. Монашество – это добровольное мученичество, не все могут этот крест понести. Нужна особая благодать Божия.

— А знаете, в обсуждении этой темы люди пишут, что община первых христиан была настолько полна любви, мира и радости, что это привлекало к ним всех. Господь заповедовал ученикам Своим быть в мире и любить друг друга. Для христиан это — главная заповедь. Описанное в «Исповеди» далеко от этого идеала!

— Несогласия в человеческих коллективах были во все времена. В некоторых посланиях апостолы упоминали о своих разногласиях с членами общины. Уже тогда их последователи начали разделяться: один говорил «я Павлов», другой — «я Аполосов», третий — «я Кифин» (то есть я Петров). А четвертый — «я Христов». И уже тогда Павел к ним обращался с увещевательными письмами.

Тем более, он писал, что разногласия, в принципе, «должны быть между вами», чтобы «открылись искусные». То есть апостол Павел на разногласия смотрел спокойно, считая, что это естественный ход развития любой общины, любого сообщества, даже христианского.

Но, говоря об «Исповеди бывшей послушницы», прочтя всё это множество обвинений в сторону матушки игумении и сестер, мне бы не хотелось их осуждать. Потому что пока всего не узнаешь, не сможешь вынести правильного суждения. Тем более, находясь за тысячи километров. И тем более, исходя из слов только одного человека.

Я не прокурор и судить не собираюсь. Просто, исходя из собственного 35-летнего опыта монашеской жизни, из которых 15 лет была послушницей, считаю, что могу смиренно что-то сказать, что-то объяснить.

Чтобы жить в монастыре, приходилось работать уборщицей в больнице

В монастырь поступила вначале 1981 года, на Сретение Господне. Мне было 17 лет.

Приехала к игумении, попросилась в обитель, она меня приняла.

— Сразу в Одессу приехали?

— Нет, в Киевский Покровский монастырь.

Абсолютно мирская девочка, вчерашняя комсомолка, я попала в совершенно закрытый патриархальный мир, где всё кардинально отличалось от того, где я жила раньше. И разных искушений, ситуаций нестандартных было чрезвычайно много.

Случались и конфликты… Характер у меня был непослушный, строптивый, я всегда имела собственное суждение. Вот и доставалось.

Порядки у нас в монастыре были очень строгие, но, тем не менее, я по монастырю не ходила — летала от счастья. Сама этого не замечала, пока одна пожилая монахиня не спросила у моей знакомой послушницы: «Подскажи, как мне Надю найти?» (Надежда — моё имя до пострига). «Какую Надю?» – та спрашивает. Монахиня отвечает: «А ту, которая все время улыбается».

Когда послушница мне об этом сказала, я присмотрелась, и действительно – да, хожу, и лыба такая на всё лицо. Счастье из меня буквально «пёрло». И это состояние, слава Богу, сохраняется до сего дня. Никогда ни одной минуты и ни одной секунды не пожалела, что избрала этот путь.

— Прочитавшему «Исповедь» может показаться, что описанные там жуткие порядки существуют во всех женских монастырях. Скажите, от чего реально страдают женские закрытые коллективы?

— Начну с игумении, потому что в монастырях она определяет всё.

Игуменией в Покровском монастыре была матушка Маргарита (Зюкина), духовная дочь Глинских старцев. У нас был чрезвычайно строгий устав. Шаг вправо, шаг влево – сразу изгнание из монастыря.

Но это было советское время. Вообще все годы моей жизни в Покровской обители приходились на советский период. И по тогдашним законам проживали мы в монастыре нелегально. Каждый месяц нас проверяли органы КГБ. Приезжали, устраивали облавы. Всех девушек ловили в буквальном смысле слова, как на охоте, сафари за нами устраивали. И матушке Маргарите приходилось принимать нас в обитель как поваров, дворников, уборщиц.

У меня хранится документ за 1981 год, в котором значится, что я принята в монастырь в качестве дворника.

— Ничего себе!

— Да, что мне выдан инвентарь: метла, ведро, еще что-то. Я расписалась, что обязуюсь его хранить, технику безопасности соблюдать. Даже стала членом профсоюза…

В советское время в монастырях не давали прописку лицам до 60 лет. Пытались таким образом маргинализовать монастыри, сделать их пристанищем бабушек, практически богадельнями, и крайне ограничивали приток новых людей, новых послушниц.

Матушка нестандартным образом решила этот вопрос: она брала нас под видом рабочих. И параллельно мы должны были где-то прописываться, ради чего искать работу в Киевской области или в Киеве. Паспортный режим тогда соблюдался очень строго, вплоть до тюремного заключения. Временную прописку лимитчицам давали на самых тяжелых работах. И молодые сестры, трудясь в монастыре, вынуждены были работать в больницах, на стройках, в колхозах. Ведь среди нас киевлянок было очень мало. В Покровском подвизалась молодежь из самых разных мест Советского Союза.

И знаете, что было для нас самое тяжелое? Не то, что сейчас Маша пишет — её скорби несоизмеримы с нашими тогдашними… Самая страшная скорбь – выйти из монастыря в мир.

Понимаете, я раньше никогда платочки не носила, в советское время — какие платочки? А тут ты в 18 лет выходишь в косыночке, в платье с длинным рукавом, на тебя все глаза пялят. Попадаешь в коллектив, где все спрашивают: «Что это у тебя такой постный вид? Что это ты крестик носишь?» Нас привечали в мирских учреждениях презрением и обструкцией, мы были изгоями.

От облав КГБ мы прятались по монастырским подвалам, чердакам, как мыши по норам. Проверяющие врывались в каждую келлию, отмечали количество живущих. Мы даже на нормальных кроватях не спали, потому что в любой момент могли прийти представители власти и по их количеству вычислить реальное число насельниц. Я, помню, спала на огромном кожаном диване, допотопном, 19 века. И самое смешное, когда впервые на нём, так сказать, опочила, проснулась вся в каких-то красных пятнах. Встаю и говорю послушницам, девочкам, которых со мной еще пять человек было: «Что это такое?» Они смеются: «А это клопы».

Но, вы знаете, нас невозможно было из монастыря выгнать! Как-то одна сестра проштрафилась. Матушка игумения сказала ей собирать вещи и уходить. Подумаешь, всего-то — уйти из монастыря! Не причастия лишить (кстати, насколько я знаю, лишить причастия может только архиерей). Помню, как сестра эта валялась у нее в ногах и просила: «Матушка, оставьте меня».

— За что такое может быть?

— Всякое бывало… И меня тоже наказывали. Как-то раз игумения благословила бить поклоны – при всех в трапезной. Сестры кушали, а я била поклоны. И ещё несколько раз такое было. Либо в церкви, либо в трапезной, все молятся или едят, а ты лупишь и лупишь эти поклоны.

Жарю рыбу и рыдаю

И если бы только поклоны… За один год я поменяла 11 келлий! То есть почти каждый месяц — новая келлия. Так нас мать игумения тасовала. Проверяла на прочность. По Иоанну Лествичнику…

Жили мы, как правило, по шесть, по восемь человек, если повезет — по четыре. Келлии были большие — монастырь старинный, корпуса дореволюционные. Помещения были поделены какими-то простынями, занавесочками на клетушки. Поставишь себе шкафчик, занавесочку к другому шкафчику подвесишь — вот уже твое личное пространство — метр на два. Кровать, какую-то маленькую дорожечку под ноги бросишь, там можешь себе уединяться. Но и в это личное пространство вторгался надзор, монастырское начальство строго бдело!

— Что же плохого, что в разные келии переводили?

— Потому что каждый раз попадаешь в новый коллектив. Переживаешь новые притирки. Свежий повод для смирения. Я человек очень коммуникабельный, социальный. Тяжело переношу одиночество и отшельничество, люблю подруг, общение. Но в Покровском матушки были все старенькие, при них вообще нельзя было громко разговаривать, они этого не любили. Тем более смеяться, «тусоваться» с подругами. Один раз пришлось жить в келье, где я спала на какой-то скамейке. Однако тяжелые бытовые условия скрашивались моей дружбой со сверстницами.

С ними пошепчешься, пожалуешься на свои вселенские скорби, и полегчает. Впрочем, монастырское начальство с подозрительностью относилось к нашим молодежным сборищам. Мы даже шутили: «Приказ по двое не ходить, по трое не собираться». Но наша изобретательность, в силу острой потребности в общении, толкала нас на грех лукавства. Мы находили тысячу и один способ обойти запрет.

Я была очень коммуникабельна, со всеми сестрами дружила, за что «по голове» получала довольно часто. Исходя из горького опыта, считаю, что дружба в монастыре помогает, а не вредит. У нас в Одессе сестры дружат, я не препятствую. Ведь священнику на исповеди душу нараспашку не откроешь, 0н мужчина, стесняешься, между ним и тобой определенный барьер. Поговорить с близкой по духу сестрой, поделиться чем-то, ощутить чувство локтя — это очень важно.

Действительно, бывало, своему начальству косточки усердно перемывали! Зато пар выпускали и снимали эмоциональный стресс, что освобождало весь коллектив от наших негативных эмоций. Ведь если крышку не приоткроешь, пар может взорвать котелок!

Спустя какое-то время меня поселили с одной старенькой матушкой в комнате, где было очень много клопов. Вот так с клопами в обнимку и прожила несколько лет. Это было, теперь думаю, самое тяжелое для меня испытание, но тогда я радовалась. Приходилось выбирать: жить там, где постоянный шум и гам, либо жить вдвоем, но с клопами.

Сейчас вспоминаю с улыбкой, а тогда было не до смеха…

Я работала на кухне и утром должна была встать в 4.30 утра. На следующий день идти на клирос на полуношницу в 5.15. Получается, один день иду на кухню, возвращаюсь в полночь. На следующий день встаю в 5 утра, за 15 минут быстро собираюсь и лечу в церковь на правило и службу. Днем общие послушания, вечером опять служба, затем утром снова встаю в полпятого и бегу на кухню.

Работала на кухне через день. Условия были тяжелейшие. Но вы знаете, то ли молодость, то ли задор помогал, но я эту работу не замечала, она мне давалась легко и с удовольствием. Поваром я проработала 8 лет…

Матушка перевела меня из церкви на кухню накануне праздника Святителя Николая весеннего, в мае. Поскольку я, трудясь в храме, привыкла бывать на всех службах, то мечтала, что и на праздник Святителя Николая побегу причащусь.

Но — я у Маши вычитала тоже нечто подобное — вечером пришлось жарить рыбу в огромном количестве, потому что монастырь очень большой, едоков хватало. И вот я одна должна была эту рыбу разделать, зажечь печку дровяную и на сковородках жарить. Помню, стою, идет всенощная Святителю Николаю, а я жарю эту рыбу и рыдаю, что все там, в храме, счастливые, а я, отверженная, грешная, вся в дыму и в копоти…

Но роптать было опасно. Мать игумения ропот не жаловала. Как-то моя товарка по кухне в присутствии настоятельницы неосторожно сказала: «Все молятся в храме, а я здесь как в пекле». Матушка немедленно перевела ее в церковницы. Бедная сестра тысячу раз пожалела о своей болтливости. Ибо послушание церковницы поистине было мученическим, без сна и отдыха. Храм сверкал чистотой и благолепием, зато трудницы, подвизавшиеся в нем, таяли как свечки. Жестоко? Но ведь сама матушка Маргарита тоже ходила в церковницах с юных лет, не щадя ради дома Божия в первую очередь себя. Она буквально пропадала в церкви сутками, ходя по огромному собору в стареньком халате и выцветшей косынке с веником или тряпкой в руке.

— Нет слов…

— А вы знаете, все эти трудности составляли, я бы сказала, 20-ю часть того, что казалось негативным. Тяжелее всего было другое.

Мы изнемогали от духовных искушений: ты ушла из мира, чего-то недопонимаешь, что-то не доходит, часто нападает уныние. Но в Покровском были старицы еще царского времени, высокодуховные, особой закалки. Мы, неоперившаяся зелень, очень любили с ними общаться. От них шла величайшая благодать, такая любовь, такая радость! Они могли всегда дать мудрый совет.

Никогда не забуду первого своего дня в обители. Иду по территории в красном пальто, вся такая, как поет Данилко: «В Дольче-Габбана…» Вот и я «вся такая», 17-летняя, в пальто модном… Навстречу ковыляет старушка-монахиня, несёт из трапезной кастрюльки. «Матушка, позвольте вам помочь?» Она на меня снизу вверх посмотрела: «Деточка, ты в монастырь пришла?» – «Да». – «Хочешь, я дам тебе совет?»

И она сказала слова, которые я запомнила на всю свою жизнь:

«Старайся всегда в течение дня кому-то сделать добро. Каждому. Старайся, чтобы тебе сказали «спасибо», «спаси Господи». Очень опасайся причинить кому-то боль. И не дай Бог сделать кому-то зло, потому что даже косой взгляд, не просто укор, а косой взгляд в твою сторону уже будет для тебя иметь последствия, ты за это будешь нести… — как же она сказала… — искупление. А когда ты будешь делать людям добро, когда они будут говорить тебе «спасибо», «спаси Господи», тебе будет от этого хорошо».

Вы знаете, она мне этими словами будто матрицу какую вставила. И с тех пор я старалась неуклонно этого принципа придерживаться. Допустим, кто-то накричал или что-то не то сказал — женский коллектив, всякое бывает, тем более я со своим строптивым характером часто давала повод. Но, помня ее слова, сдерживалась изо всех сил. Не будучи кроткой и смиренной, сцепив зубы, не шла на конфликт.

Когда меня уже перевели в Одессу, пришлось по каким-то делам прибыть в Покровский. Собралось много моих подруг — сестер, с которыми столько лет вместе прожили. Веселое щебетанье, ведь мы уже какое-то время не общались, с каждой хотелось о чем-то поговорить. А сбоку стояла одна сестра, такая молчаливая, скромная. И вдруг я слышу ее тихие слова: «Вот человек, который в монастыре никогда никому не сделал зла…» Я сделала вид, что не услышала, но меня эта оценка заставила задуматься.

Как важно в самом начале монашеского пути встретить наставление в Духе Святом! Твердо убеждена, что получила таковое.

Свой дневник послушницы теперь перечитываю уже как игумения

— Сколько вы прожили в Покровском?

— 11 лет.

— А постриг где принимали?

— В Одессе.

— Почему не в Покровском?

— Потому что в Покровском был такой обычай – постригали очень осторожно, после 30-ти лет жизни в монастыре.

— 30 лет?!!

— Да. Матушка игумения наша была великая, величайшая старица, она постригала с большой осторожностью.

Признаюсь, я тогда вела дневник. Он и сейчас хранится у меня — несколько толстых тетрадей по 40 копеек… Подробнейшим образом всё записывала. Причем новоначальной послушницей заносила в него много цитат из святых отцов, целые абзацы того же Иоанна Лествичника.

Но «что далее то хуже» (Горе от ума). С годами святые отцы в дневнике сменились бытовухой. Недавно перечитала и заметила — поучения потеснили записи о каких-то мелких повседневных вещах: кто куда посмотрел, куда пошел, что спели на клиросе и т.д. То есть мой дневник превратился в такую книгу Маши, где очень мало духа, а всё плоть, и плоть, и плоть.

Сейчас читаю и самой смешно: матушка игумения такая-пересякая… В дневнике она ужасная, строгая, даже жестокая. Здесь с Машей мы близнецы-сестры.

Теперь, будучи игуменией, прокручиваю, анализирую и прихожу к выводу — не утешительному или утешительному, как знать — что на месте матушки Маргариты я бы поступила точно так же! 

Понимаете, у игумении одна система координат, у послушницы — другая. Действительно, это повод для противоречий.

Как-то к патриарху Тихону, священномученику, священноисповеднику, приехал один батюшка, который стал на всё жаловаться. Говорил, что надо бороться с властью, идти вопреки большевикам. Выражал довольно радикальные мысли и сетовал, почему Патриарх так себя не ведет. На что Предстоятель Церкви ему сказал: «Ты, отец, судишь со своей колокольни, а я со своей». Патриарх Тихон избрал другую тактику, за которую его, может быть, осуждали многие. Но он, богомудрый старец, понимал, что ему надо спасти церковный корабль! Поэтому шел на компромиссы, которые другим казались совершенно непозволительными.

Да, между игуменом и послушником есть дистанция, которая подчас не позволяет им понять друг друга. Оптинский старец Исаакий любил говорить о себе: «Игумен, да не умен». О ретивых и амбициозных братиях изрекал: «Умен, да не игумен».

— Когда вы уже переехали в Одессу и там начался ваш путь настоятельницы, как удалось справиться с таким явлением, как абсолютная власть?

— Я крайне благодарна матушке Маргарите, и, в первую очередь, Господу за то, что побыла, так сказать, солдатом, поела солдатской баланды, померзла в окопах, что мимо меня летели шрапнель и пули, что шла на амбразуру. Потому что опыт простой послушнической жизни мне крайне помог. Это бесценный опыт!

Поверьте, говорю истинную правду: я игумения, но суть у меня послушницы. До сих пор мне часто снится сон, он повторяется в разных вариациях, но в главном одинаков. Что я – послушница, нахожусь на послушании в Покровском монастыре, что игумения у меня матушка Маргарита (первый монастырь, первая игумения — это всегда святое), и что вечно не слушаюсь. Работаю на кухне, мою горы посуды. Бегаю с вениками, подметаю пол…

Игумения с душой послушницы… И когда вижу любую из сестер нашего монастыря, тут же ставлю себя на ее место. Для того, чтобы действительно понимать сестру, которая работает на кухне, в скотном дворе, в церкви, важно иметь этот опыт. А матушка игумения меня по всем послушаниям волочила: я была и на просфорне, и в швейной, и на клиросе, и на трапезе, и в огороде. И туалеты мыла. Кстати, повод для гордости (не гордыни)! — так делал Иоанн Дамаскин.

— Может показаться безрадостным всё это…

— Помню, как перед Пасхой на Страстной неделе мы на кухне пекли куличи, яйца красили — огромное было количество работы. Поверьте, перед Пасхой кухня в монастыре — это что-то неимоверное! И вот иду после всего в храм, совершенно без сил, убитая. Еле ноги приволокла и настолько была физически истощена, что просто вырубилась в углу.

Воскресение Христово, служба праздничная, пение прекрасное, всё великолепное, а я сижу, глаз не могу открыть.

После пасхальной заутрени, в таком же состоянии души, еле-еле тяну ноги, ползу в свою келию. А я уже обитала с этой старушкой с клопиками. На душе вместо пасхальной радости – безумная усталость и опустошенность. Думаю, что же со мной такое? Доплелась до келии, открываю дверь. А келия небольшая, сразу напротив двери окно. На подоконнике росла домашняя лилия в горшочке. Уходя, я видела, что вазон был зеленый.

И что же? После заутрени лилия распустилась, расцвел один цветочек — белоснежный, как звездочка… Захожу, а эта светящаяся искра смотрит мне в глаза! С души в одну секунду схлынула вся гора уныния и усталости! Я почувствовала такую неимоверную пасхальную радость, что словами этих эмоций просто не передать!

Да, Бог за монашеские мучения (поистине, жизнь монашеская – это мученичество) вознаграждает так, как мирскому человеку совершенно не понять.

'; t+=''; t+='


'; x=g('comm'+id); x.innerHTML=t; g('text'+id).focus(); } function unhidecom(id) { hide('hidlink'+id); show('hidden'+id); }
Хартфорд
«После своего выступления Брежнев набросился на своего референта:
- Я заказывал вам речь на 15 минут, а пришлось читать целый час!
- Леонид Ильич, так там же были четыре экземпляра».
   Відповісти    
   Правила

Записи в блогах:




Думська в Viber


Одрекс
Ми використовуємо cookies    Ok    ×