Десяточка одесских прозаиков: любовь психопата, спирт Ноя, «гэй-лесбиян» и Шаня Юльвинишна

Литературные традиции любимого города имеют продолжение в творчестве наших современников. У «Думской» свое мнение по поводу того, какие десять прозаиков (напомним, все, что не проза – то стихи, а что не стихи – то проза) в Одессе – самые-самые! В подтверждение своих предпочтений предлагаем прозаические отрывки в каждом случае, наши оценки не голословны. Сегодня писателям сложно издавать свои книги, но можно заявить о себе в Интернете и стать известным, не имея ни одного «бумажного» издания. Мы любим писателей за тексты и таланты. А уважаемые читатели имеют все основания и возможности высказывать свои компетентные мнения в комментариях!

Начнем с грустной ноты – почтим в качестве обладателя первого места в нашей девятке ушедшего из жизни в прошлом году ГЕОРГИЯ ГОЛУБЕНКО. Известный прозаик и драматург, патриот Одессы обрел в последний год своей жизни надежду осуществить ряд сценических замыслов вместе с театром «Маски». Но вскоре после премьеры комедии «Одесский подкидыш» Георгий Андреевич покинул этот мир и Одессу, воспетую им, в частности, в большом сборнике прозы «Рыжий город», изданном в 2004 году.

Юмор Голубенко – из «той» Одессы, мягкий, но отмеченный беспощадной наблюдательностью.

Записки на чем попало

Родившись с явными задатками гениальности, к пяти годам он огляделся вокруг и с ужасом понял, что Господь прибирает к себе в молодые годы самых выдающихся и знаменитых. Поэтому твердо решил никаких своих способностей не проявлять, а наоборот, всю жизнь строить из себя дурака — с целью дожить как минимум до восьмидесяти двух…

 А для этого: к десяти годам убедил окружающих, что не различает, где левая сторона, где правая, не умеет завязывать шнурки и не понимает, почему нельзя переходить улицу на красный свет.

 В девятнадцать стал известен всему городу тем, что, работая грузчиком на складе ликеро-водочного завода, с которого не выносили разве что тараканы, скупал на всю зарплату в окрестных магазинах ликер и водку и тайком приносил все это обратно на склад.

 В двадцать лет поразил весь народ тем, что, будучи приглашенным в Америку к тетке в гости на месяц, пробыл в Америке у тетки ровно месяц в гостях и вернулся на горячо любимую родину.

Не скрывался от кредиторов. Доказывал, что отечественные автомобили лучше заграничных. Верил, что даже среди наших политиков бывают приличные люди, и скоропостижно скончался, не дожив до двадцати одного года, будучи знаменитым на всю страну как самый выдающийся даже в этой стране болван.

Вторым номером в нашей чисто условной десятке назовем не нуждающегося в представлениях МИХАИЛА ЖВАНЕЦКОГО, писателя-сатирика, президента Всемирного клуба одесситов. Человек-глыба, человек-эпоха, чьего острого глаза и слова и сегодня трепещут сильные мира сего.

Крик души

Наши люди стремятся в Стокгольм (Лондон и так далее) только для того, чтоб быть окруженными шведами.

Все остальное уже есть в Москве. Или почти есть.

Не для того выезжают, меняют жизнь, профессию, чтоб съесть что-нибудь, и не для того, чтоб жить под руководством шведского премьера…

Так что же нам делать?

Я бы сказал: меняться в шведскую сторону. Об этом не хочется говорить, потому что легко говорить.

Но хотя бы осознать.

Там мы как белые вороны, как черные зайцы, как желтые лошади.

Мы непохожи на всех.

Нас видно.

Мы агрессивны.

Мы раздражительны.

Мы куда-то спешим и не даем никому времени на размышления.

Мы грубо нетерпеливы.

Все молча ждут пока передний разместится, мы пролезаем под локоть, за спину, мы в нетерпении подталкиваем впереди стоящего: он якобы медленно переступает.

Мы спешим в самолете, в поезде, в автобусе, хотя мы уже там.

Мы выходим компанией на стоянку такси и в нетерпении толкаем посторонних. Мы спешим…

Третьим номером назовет еще одного корифея – АРКАДИЯ ЛЬВОВА, гражданина мира. Автор эпохального романа «Двор» (по легенде, название подсказал сам Константин Симонов) в детстве катался на повозке биндюжника Шломо Баренгауза, разговаривавшего со своими лошадьми на идиш. В эмиграции работал на радио «Свобода», первое издание «Двора» было на французском языке и вышло в Париже.

Продолжает собирать воспоминания одесситов для создания новых прозаических произведений, которые позволят услышать голос одесского двора (например, подробности о деятельности знаменитой китобойной флотилии «Слава», о холере в Одессе). Еще почитаем…

«Двор. Книга III»

Спозаранку, ни свет ни заря, Иона Чеперуха стучал кулаком в двери и требовал, чтобы Зиновий немедленно отворил. Едва ступив через порог, Иона закричал:

— Зюня, я тебе говорил, что Ланда вернется домой! Только что передавали по радио, что доктор Ланда не виноват и может вернуться домой.

— Ланда? Так и сказали по радио: доктор Ланда? — Зиновий стоял на одной ноге, держался рукой за дверь. — Батя, а ну дохни.

Иона дохнул, постоял секунду молча, чтобы сын мог разобраться, и громко воскликнул:

— Ну, теперь ты мне веришь! Сын, я тебе скажу больше: не только один доктор Ланда, а все другие доктора, которых взяли, тоже. Берия приказал, чтобы проверили, как идет следствие, и оказалось все наоборот: врачи не виноваты, а виноваты те, кто вел следствие. И теперь Берия приказал врачей выпустить, а тех, наоборот, посадить.

— Подожди, — остановил Зиновий, — ты говорил, что по радио называли доктора Ланду. Называли или не называли?

— Называли, не называли, — замахал руками Иона. — Какое это имеет значение. Я тебе повторяю: сказали, что врачи не виноваты и всех отпустят домой. И я тебе даю гарантию: через день-два Ланда будет дома.

Из-за стены раздался стук, чтобы не шумели так громко, не дают людям спать. Иона, вместо того чтобы понизить голос, как просили, расшумелся еще больше:

— Пушкарь, ты слышал своими ушами, повторять не надо: доктор Ланда возвращается домой.

Федя Пушкарь опять постучал, в этот раз громче. Иона понизил голос, можно было думать, этим ограничится, но Пушкарь воспользовался тишиной, чтобы вставить свое слово:

— Не кричи гоп, пока не перескочишь!

— Колхозник, — закричал весело в ответ Иона, — вертайся до своих коров и свиней, там будешь давать свои советы! А сегодня заходи вечером, позови Степу, выпьем за доктора Ланду и за Дегтяря, который не дожил!..

Четвертый номер – снова патриарх! ВАЛЕРИЙ СМИРНОВ, автор невероятного количества романов об Одессе, которая и в девяностые говорила не менее колоритно, чем во времена Бабеля. Знаток одесской речи, по любому «одессизму» в момент выдает историко-лингвистическую справку! Юмор Смирнова – очень соленый, у него множество поклонников, а все персонажи имеют реальных прототипов.

Отрывок из романа «Операция «Гиппократ» (глава восемнадцатая)

Янис шемонался среди точек, торгующих по ценам ниже мировых чем угодно – от автомобилей до катакомбного воздуха, терял время среди репетиций в театрах, а также ошивался возле киностудии, откуда еще не разбежались люди, наивно верящие в реанимацию отечественного кино.

Сперва Сосисомиди катал короткие «собачки» за новости культуры, дающие хоть какие-то, но гонорары. А потом, оборзев до не вероятностей, приступил до самого настоящего рэкета под видом рецензий.

Судно выпас на улице режиссера Петрова и прилип до него сильнее той маленькой рыбки, которая живет на акуле, подбирая все объедки, что не залезли до ее глотки. Сосисомиди долго и нудно лез в душу за репетиции у театре, хотя режиссер, сильно ускоряя шаг, делал все возможное, чтобы Янис потерялся по дороге вместе со своими дебильными вопросами. Сосисомиди старался не отставать и рысачил рядом с видом того самого банного листа, который известно до чего постоянно норовит прилипнуть. И, между прочим, напоминал режиссеру: у него скоро премьера, на которую Судно собирается катать рецензию.

Режиссер немного стал притормаживать; он не столько удивился изменению курса Судна из моря поэзии в область критики, как понимал, чего может накарябать этот деятель даже из самых лучших побуждений. За другие побуждения не было и речи: Янис сходу намекнул – он будет стараться изо всех сил, и люди, прочитающие его рецензию, повалят на спектакль Петрова такими толпами, с понтом театр решил перед третьим звонком вернуть всем пострадавшим сгоревшие вклады из разных страховых компаний.

За это Петров, само собой, не должен оставаться равнодушным, а реклама есть реклама, даже если она рецензия. Режиссер задумался над такими словами с видом Гамлета. Возбужденный своей влиятельностью на современный театральный процесс, Сосисомиди продолжал гнать открытым текстом: когда режиссер не поймет, чего от него требует искусство и время, так рецензия может оказаться такой, что эти самые толпы зрителей убегут в другую сторону, с понтом в театре безо всякой очереди можно разжиться исключительно заразными выбрионами. Тем более, сейчас лето, кто тому удивится, если театралы сделают каникулы, а к гастролям в Одессу жарким временем этой самой холеры и прочих дорогих гостей, вроде дизентерии, мы постепенно стали привыкать.

В ответ на заботу Яниса за высокое искусство, режиссер чуть было не придал ему состояние Йорика во время его последней встречи с тем же Гамлетом. Однако вовремя взял себя в руки и заметил Сосисомиди тоном настоящего служителя искусства: если ты, козлиная харя, устроишь подляну, моя благодарность таки да не будет знать границ…

Пора поговорить и о более молодых прозаиках. На экваторе нашей десяточки – номер пятый, МИРОСЛАВ КУЛЬЧИЦКИЙ. Тут особая ситуация, у этого одного из самых известных украинских художников, помимо произведений визуального искусства, есть еще такая грань творчества, известная узкому кругу любителей и ценителей экспериментальной прозы. Литературные тексты Кульчицкого ценимы знатоками не только и не столько за одесские нотки. Он умеет слушать все города, все страны, все языки.

Гуд энд бэд

Амэрика — гуд. Амэрика — демокраси, Амэрика — пипл биг мани. Пипл биг мани — вэри гуд… Россия — бэд. Пипл ноу мани. Пипл ноу мани — бэд. Бэд продуктс, бэд апартамент, бэд стрит, бэд сэрвис, бэд комуникэйшэн, бэд канализэйшэн… Россия — ноу демокраси. Ноу демокраси — бэд. Амэрика — вэри гуд демокраси. Демокраси — пипл гуд, ноу демокраси — пипл бэд. Вэри бэд. Ноу демокраси — пипл ноу мани. Ноу мани — бэд. Пипл — бэд, студентс — вэри бэд, бабушка — вэри вэри бэд. Бабушка — ноу пеншн, студентс — ноу стипеншн. Амэрикан бабушка — гуд. Амэрикан бизнесмен — вэри гуд, амэрикан бабушка — гуд. Демокраси… Амэрикан бизнэсмен — биг вилла, амэрикан бабушка — нот биг вилла. Нот биг вилла — тоже гуд. Амэрикан бабушка — биг пеншн, гуд сэрвис, гуд медицын. Амэрикан бабушка гоу круиз, гоу Париж, гоу Австралия, гоу Джапан. Вэри гуд. Россия бабушка нот гоу круиз. Россия бабушка сит хоум. Россия бабушка сит-вэйт пеншн. Ван дэй — ноу пеншн, ту дэй — ноу пеншн, тэн дэй — ноу пеншн. Вэри бэд. Ноу демокраси — ноу пеншн… Демокраси — гуд, политикал коррект — вэри гуд. Политикал корект — вэри гуд демокраси. Амэрика — вэри политикал корект. Амэрика: вайт — гуд, блэк — гуд, индиан-эскимос — гуд. Вайт — гуд мани, блэк — гуд мани, индиан-эскимос — гуд пеншн. Индиан-эскимос гоу Нью-Йорк — индиан-эскимос респект. Индиан-эскимос хэппи. Политикал корект. Вэри гуд. Россия: чукча — нот гуд. Чукча — ноу мани, ноу пеншн. Чукча гоу Моску — чукча анекдот. Чукча — ноу респект. Чукча — ноу хэппи. Бэд. Ноу политикал корект… Амэрика: ю гоу стрит. Гэй-лесбиян гоу стрит. Ю: «Гэй-лесбиян! Хи-хи!». Гэй-лесбиян: «Полис! Полис!». Полис гоу, полис — протокол. Протокол: «Гэй-лесбиян — хи-хи! — ноу респект гэй-лесбиян. Криминал фиксат». Ю — штраф, гэй-лесбиян — мани компенсэйшэн. Вэри гуд. Политикал корект. Политикал корект — ноу хи-хи. Полис — ноу хи-хи. Полис — политикал корект протекционизмус. Вэри гуд. Россия: ю гоу стрит. Гэй-лесбиян гоу стрит. Ю: «Гэй-лесбиян! Хи-хи!». Гэй-лесбиян: «Полис! Полис!». Полис гоу. Полис: «Гэй-лесбиян! Гэй-лесбиян! Хи-хи! Гэй-лесбиян — педераст. Педераст — гоу хоум». Ю — хэппи, гэй-лесбиян — ноу хэппи. Гэй-лесбиян — ноу респект. Гэй-лесбиян — ноу компенсэйшэн. Бэд. Ноу политикал корект. Амэрика: ю, йор дог, гоу стрит. Бабушка гоу стрит. Дог бабушка гав-гав! Бабушка: «Ох, ох, ох!…» — бабушка бэд, бабушка: «Полис! Полис!». Полис гоу, полис — протокол. Протокол: «Дог бабушка гав-гав! — бабушка бэд. Криминал фиксат». Ю - штраф, бабушка — мани компенсэйшэн. Бабушка — респект. Вэри гуд. Политикал корект. Россия: ю, йор дог, гоу стрит. Бабушка гоу стрит. Дог бабушка гав-гав! Бабушка: «Ох, ох, ох!…» — бабушка бэд, бабушка: «Полис! Полис!, Полис! Полис!, Полис! Полис!» — ноу полис. Бэд. Бабушка ноу респект. Бабушка — ноу компенсэйшэн. Вэри бэд. Ноу политикал корект. Ноу политикал корект — ноу респект. Бабушка — ноу респект, студент — ноу респект, гэй-лесбиян — ноу респект, чукча — ноу респект, ветеран — ноу респект…

Без морской тематики в одесской десяточке нам не обойтись. Шестым номером присовокупляем морского волка ИГОРЯ ЛОСИНСКОГО, известного КВН-щика. Увидело свет уже седьмое издание презентованного на днях во Всемирном клубе одесситов «Словаря морского обиходного языка жителей Одессы», автор-составитель преподает в мореходном колледже технического флота ОНМА. Кроме шуток, данный словарь – энциклопедия одесской жизни, вы ничего не поймете об Одессе, коль его не проштудируете.

Мореман, мареман, мариман – моряк торгового флота.

Море, море, мир бездомных – переделка песни «Море, море, мир бездонный».

Море начинается с маленькой реки, Мы не просто мальчики, все мы – моряки – детская песенка.

Море пива – фестиваль на пляже.

Море нашей надежды – к/ф о героических трудовых буднях, Одесская киностудия (1971).

Мореплаванье – искусство.

Море светится – в августе, волшебное зрелище, а все из-за маленьких светящихся организмов.

Море седое. Чайка седая. Морская душа – всегда молодая – песня (1960).

Море, ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать! – песня, к/ф «Свистать всех наверх!» (1970).

Море удовольствия (впечатлений, бед, слез, пр.) – очень много.

Морефал, морячина – бывалый («бывалый») моряк.

Седьмой, счастливый номер – у супер-популярного драматурга и прозаика АЛЕКСАНДРА МАРДАНЯ, которого называют бытописателем эпохи и Чеховым наших дней. Александр Евгеньевич пришел в прозу через драматургию, не в последнюю очередь потому, вероятно, что в театре успех во многом зависит от режиссера, а прозаик – сам себе режиссер…

Отрывок из повести «История одного покушения»

А тогда, когда все только начиналось, день у Евгения Сергеевича Скрябина, художественного руководителя одного из не очень преуспевающих, но удачно расположенных столичных театров, с утра не задался. Ломило в висках, утренний кофе казался горьким и лишенным запаха, сосед на стоянке опять припарковался почти вплотную, и пробираться на водительское место пришлось через пассажирское. Кто пробовал, тот знает: cо стороны смешно, а внутри хоть плачь.

Вообще парковка была слабым местом водителя Скрябина. Вчера вечером, он оставил машину возле универсама, куда торопился попасть, так как время стремительно приближалось к 23:00. Покупки сделать успел, но настроение не только на вечер, но и на следующий день было испорчено, обнаруженной на ветровом стекле запиской, состоящей из одного слова «Дура».

На подъезде к центру автомобиль худрука занял место в уже привычной утренней пробке, рядом с джипом, из окна которого с надрывом пело «Радио Шансон»: «Какая о-осень в лагерях бросает ли-истья на запретку…». Какая она в лагерях, Евгений Сергеевич, к счастью, не знал, но на воле она в тот год была слякотной и, как ему казалось, достаточно безрадостной.

Безрадостным обещал быть и наступающий день. Предстоял визит в мэрию, где все не мог решиться вопрос с финансированием постройки малой сцены. Понятно, что средства приходилось разыскивать за пределами отпущенного городом бюджета. Два года назад театр осилил ремонт. Не евроремонт, как сейчас говорят (Евгений Сергеевич, с его острым чутьем языка, не любил это слово), но вполне пристойный: зал обновили, планшет на сцене поменяли, поставили новый свет, гримерки отремонтировали – хоть живи в них. Канализация, вентиляция – все сделали, теперь и запах кулис вдыхать можно, а то по-разному бывало… Здание крепкое, сталинский ампир: шесть колонн, фронтон треугольный, рельеф на фронтоне с колосьями в венках, c молотом и серпом. Фойе отделали светлым облицовочным мрамором, получилось красиво. Этот ремонт Евгений Сергеевич рассматривал как генеральную репетицию к строительству малой сцены, которая была давней мечтой худрука. Ради нее он заискивал перед попечительским советом, принимал сомнительные антрепризы и эстрадных гастролеров, только что на выставку кошек не соглашался…

Одесский маркиз де Сад – ну как же без этого, и такое есть в наших краях! Номер восемь — кандидат химических наук, лауреат литературного конкурса имени Паустовского, автор ряда книг, в том числе романа «Психопат» НАИЛЬ МУРАТОВ. Знание законов химии плюс природная сексуальность позволяют Наилю Ниязовичу здорово интриговать читателя, не давая тому заскучать.

Отрывок из романа «Психопат»

Первый порыв – скрыться. Покинуть кабинет, растворившись в безликом городе. В городе, в котором становишься невидимкой, потому что он медленно съедает твою плоть. Мы не должны были встретиться; казалось, наши отношения завершились ударом ножа в замкнутом пространстве трансформаторной будки, но теперь все изменилось, и я готов заглянуть незнакомке в глаза, пусть встреча с ней и застала меня врасплох. Выхожу в коридор, направляясь к лифту. И только возле его расходящихся дверей осознаю, наконец, что никуда не уйду. Мне нужна эта женщина, понимания которой я так и не добился. Спящие демоны начинают просыпаться, и я слышу отчетливый шорох их разворачивающихся крыл.

Уверено возвращаюсь в холл. Расположившись в кресле, ожидаю незнакомку. Проходит всего несколько минут, и из кабинета выходит врач, за ней – она. Как и следовало ожидать, она не узнает меня, даже не смотрит в мою сторону. Проходим в комнату, воздух которой наполнен специфическим приторным ароматом. Звяканье стекла, треск разрываемой упаковки. Сижу на кушетке в ожидании укола и улыбаюсь. Набрав в шприц прозрачной жидкости, она подходит и нетерпеливо произносит:

- Что же вы? Приспустите брюки.

- Было бы приятнее, если бы ты сделала это сама! – Мне нравится спокойная ирония в собственном голосе.

Эти слова ввергают незнакомку в шок. Она, наконец, признает во мне человека, в ее сознании уже мертвого. Видит воочию ненавистного мужчину, сохранившегося в памяти размытым пятном. Женщина вскрикивает, и врач, словно дежурившая за дверью в ожидании неприятностей, немедленно появляется в комнате.

- Что случилось? – встревожено спрашивает она.

- Я… я не могу сделать укол! – растерянно отзывается незнакомка…

… Меня начинает трясти, но вовсе не от ярости. Это возбуждение, переливающееся через край; оно распространяется по телу подобно ударной волне, и я чувствую, что мне уже не унять дрожь в руках, и стискиваю кулаки так, что их сводит от напряжения. Как ни удивительно, мне удается спокойно произнести:

- Ты ошибаешься. За обладание тобой я готов был заплатить любую цену. Поэтому я считаю себя выигравшей стороной.

Она пожимает плечами.

– Какая разница? Теперь уже не имеет значения, кто выиграл: каждый из нас волен остаться при своем мнении.

- И опять ты неправа, – мой голос звучит глухо, и она бросает на меня настороженный взгляд. – На самом деле с тех пор, как мы расстались с тобой на кладбище, ничего не изменилось…

А теперь о высоком. Девятым номером у нас идет прозаик и коллекционер, автор не только художественной прозы, но и книг по истории искусства ЕВГЕНИЙ ДЕМЕНОК. Буквально на днях на Брайтон Бич Авеню состоялась презентация новых книг одесских авторов Евгения Деменка, Виктора Корченова, Анатолия Горбатюка и фотоальбома о старой Одессе Феликса Шаргородского. Одесское землячество устроило незабываемый прием, Евгений презентовал книгу «Новое о Бурлюках», причем это его собственные изыскания о знаменитой семье художников. А в прозе серьезность и дотошность исследования изменяет Деменку, он юморист, для которого игра со словом – увлекательный интеллектуальный процесс.

СПИРТНОЕ

Когда Ной наконец причалил к Арарату, его уже ждал Первотаможенник с голубем, крепко зажатым в руке.

- Живым товаром торгуете? – грозно спросил Первотаможенник. – А вы знаете, что ввоз в нашу страну живых животных запрещён законом?

- Каким законом? – робко спросил опешивший Ной.

- Законом Божьим! – рявкнул чиновник. – Его даже дети в школах учат! А незнание закона не освобождает от наказания!

- Но у меня есть разрешение… Устная договорённость…

- С кем? – опять рявкнул чиновник.

- С ним… Чей закон в школах учат…

-Устную договорённость к делу не пришьёшь. Это должно быть вам известно, молодой человек, — усмехнулся Первотаможенник. – Идите в корабль и подумайте!

- Это не корабль, а Ковчег, — обиделся Ной.

- Вам виднее, но в данном случае особого значения не имеет.

Вернувшись в Ковчег, Ной задумался.

- Взятку хочет, — решил он. – Но у меня же каждой твари по паре. И распаровывать их для взятки никак нельзя – кто же тогда будет плодиться и размножаться?

- У нас же есть запасы еды, — подсказала Ною читавшая мысли жена. – Сходи в трюм, посмотри, сколько осталось зерна.

- Там это… Зерна то… Брали в обрез, всё рассчитано… — пробормотал Ной, отводя глаза.

- Что значит рассчитано? Мы же с запасом брали! Не знали ведь, когда приплывём! – повысила голос жена.

- Кто не знал, а кто и догадывался, — уклончиво ответил Ной.

- Ах ты… Так вот зачем ты столько раз спускался в трюм! И возвращался каждый раз весёлый и с непонятным запахом изо рта – говорил мне, что просто давно не чистил зубы, зубную пасту, мол, в спешке не успели захватить!

- Так я… Это… Новые технологии опробовал…

- Идём вниз – покажешь мне эти технологии, — коротко сказал жена. Как отрезала.

Внизу было душно и дурно пахло – всё же почти год болтаться по волнам с целым зоопарком доводилось не каждому. Заведя жену за перегородку, Ной достал тяжёлую бутыль, обмотанную лозой, и откупорил пробку. Из бутыли пахнуло чем-то дурманящим.

- Что это? – удивлённо спросила жена.

- Сейчас попробуешь. Микола называл это спиртом.

- Какой Микола?

- Один мой знакомый. Ещё с суши. Святой человек.

Ловким жестом Ной достал откуда-то из воздуха две красивые стеклянные рюмки и налил в них прозрачную жидкость.

- Пробуй, — коротко бросил он.

Жена попробовала, поперхнулась, закашлялась.

- Фу, какая гадость!

- Подожди пять минут, — сказал Ной загадочно.

Через пять минут жена сказала:

- Налей ещё. Сколько у тебя этого спирта?

- Три бутыля. Больше не получилось – остаток зерна скушали кенгуру.

- Жалко отдавать, но ничего не поделаешь. Неси ему бутыль, а две оставим себе – будем согреваться холодными зимними вечерами.

С трудом подняв тяжёлую бутыль, Ной вышел на свежий воздух.

- Ну? – сказал Первотаможенник.

- Вот, — сказал Ной.

- Что это?

- Спирт.

- Ха-ха! Спирт Ноя! – рассмеялся Первотаможенник и мгновенно посуровел.

Замыкает десяточку прозаиков молодая и трепетная ЕЛЕНА КУТИНОВА, у которой еще многое впереди:

«Я только все думаю, что еще чуть-чуть помонтирую, поснимаю всякое заказное видео и наконец напишу что-нибудь настоящее… Или сниму хотя бы… Это как такая успокаивающая цель призрачная», — скромно говорит о своих планах девушка. А тексты говорят о ней как о художнике слова лучше, чем она сама.

КОЛОВРАЩЕНИЕ (сказка)

В чащогах-лесотах обгорных, куда финтюги-человеки безлетьями не взбирались, жил Круня Протопович со женой Шаней Юльвинишной. Медведи заместо собак подворье четы дозорили, косули бурьяшечник в огороде выкусывали, а зайцы приходили в перинах супружьих ойкаться. В близине избы речулька журкала, а подале — озеро Лад. Травы в том месте такие пахли веяли, что зайдёт из-за далья зверун кое-гда непривыкший и вздыхнумши на земь крюпнется. Нельзя сказать, что там волки кролей не кушали или лисы мышей не щелкали, но все при взаимном согласьи деялось, по всевышнему законодательству.

Выбрел как-то спросонку Круня на озеро Лад, обмакнул пятки в студенышку и от утренней зги поежился. Освежил мурло и давай на весь облесок песнопень горлопашить. Небо вдруг над ним взъерепенилось — то железная птаховица огнеточила. Крылетальники по разлеску бросила, хорошо лешие пожарище вовремя утушили. Брюхом же птица жар в толщу воды фиаскнулась, аж русалок на берег выбило. И послышался Круне рявк человеческий. Укропился Протопович в озеро Лад, и из самого дна мужлан-катастровича вынес. Человек то был бессознаночный, но дышала в нём жизнь некрепкая. На руках спасальник его в избу к себе вытащил к чрезвычайному обдивлению суженой. Положили его в горнице и прикутали одеялами. Долго хворый валял-вирулентился, но откачала его Юльвинишна знахорь-ягодой волчьей тыковкой.

Как остужился бусурманович — поднесли к нему рыбий суп. А он по-своему себе лякает – «Сенксь да сенксь». Зато и прозвали его Сенькой.

Вот и сказочке, то есть, десяточке, конец. Что ж, с нетерпением ожидаем читательские версии в комментариях – наверняка в Одессе есть и другие прозаики, достойные высоких рейтингов!

Автор — Ирэн Адлер, фото Владимира Андреева