Дни Каина: самый страшный эпизод истории Одессы — мы до сих пор очень мало о нем знаем (колонка)   

В эти дни Одесса отмечает 83-ю годовщину, пожалуй, самого страшного эпизода своей истории — событий начального периода румынско-немецкой оккупации города в 1941-м.  

Тогда в течение каких-то полутора недель, с 16 по 25 октября, захватчики развернули террор против мирного населения, прежде всего евреев, убив множество людей — по официальной советской оценке, не менее 25 тысяч (другие источники дают еще большое число — до 35 тысяч). Всего же Холокост в Одессе и области унес, по разным данным, от 100 до 200 тысяч жизней.  

Как ни странно, столь страшное и знаковое злодеяние не нашло должного отражения ни в историографии (работы есть, но их очень и очень мало, кроме того, конкретно октябрьские события толком не реконструировались), ни в плане увековечения его жертв.

Запланированный мемориал в районе площади Толбухина (Трибуны Героев), где находились артиллерийские склады, в которых совершалось большинство массовых казней, до сих пор остается в проекте. Понятно, из-за новой войны, но тем не менее факт вопиющий: за восемь с гаком десятилетий все, что напоминает об ужасающей трагедии — пара невзрачных памятников-стел да экспозиция в музее Холокоста!  

Вообще, хочется отметить, что и власти города (как прежние, так и нынешние), и большинство одесситов весьма неохотно обращаются к этой теме. Ладно в советские времена, но и за годы независимости не производилась сколь-нибудь системная эксгумация жертв той оккупации, не предпринимались попытки хотя бы примерно установить их количество, этнический и социальный состав. Впрочем, это касается и многих других кровавых страниц нашей истории — скажем, коммунистического террора, который, как и румынско-немецкий, полностью подпадает под определение геноцида. «Думская» писала об этом, и не раз.

Может, нежелание вспоминать нехорошее как-то связано с тем, что многие горожане были соучастниками преступлений?

«Когда они вошли, то спросили, где живут иудеи, им, конечно, любезно указали…» — это из дневника очевидца Адриана Оржеховского (подробнее о его воспоминаниях читайте здесь).

«…Блатные, всевозможные мошенники, воры и воришки, пьяницы и проститутки, обыватели, которые считали, что настал их час, — свидетельствует выживший узник гетто Рубин Удлер. — Они всюду тащились за румынами, на заплетающемся языке ужасной русско-украинско-немецко-молдавской смеси, с помощью жестов и мимики, скорее гримас, они предлагали свои услуги «покорителям». Водили румын по богатым квартирам, оставленным эвакуировавшимися семьями одесских профессоров, врачей, артистов, военных и др., указывали подвальные помещения, где таились евреи, закутки, убежища лиц, у которых были причины не показываться на глаза оккупантам и так далее».   

Знакомо, правда? Сегодня мы называем таких людей «ждунами».  

И ведь потом кто-то занимал квартиры, «освобожденные» от евреев. А кто-то живет в них по сей день…  

Не стоит забывать и с чего начались румынские зверства. Да, кондукэтор Румынии Ион Антонеску вынашивал планы по тотальной очистке своей державы от национальных меньшинств, прежде всего евреев и ромов. Есть сведения, что по его приказу был даже разработан свой вариант «окончательного решения» этого вопроса.  

Однако конкретно «одесская резня» (masacrul de la Odesa) октября 1941 года была своеобразным и чрезмерным, в стиле того времени, ответом на две «спецоперации» советских властей: расстрел всех румынских и немецких военнопленных (примерно 2,5 тыс. человек) перед эвакуацией красных войск из города и взрыв, устроенный диверсионной группой Молодцова в бывшем здании НКВД на Маразлиевской, где расположилась румынская комендатура и штаб армии.

Собственно, первыми жертвами оккупационного террора стали отставшие от своих красноармейцы, а также функционеры коммунистической партии и советские работники, которых по разным причинам не успели эвакуировать. К ним, само собой («окончательный вопрос» решали), добавили крупные партии евреев, которых задерживали в разных районах города. Однако систематически и методично эту группу, евреев, начали уничтожать с 23 октября: производилась обязательная регистрация, мужчин, женщин и детей сгоняли в тюрьму, а потом в гетто на Слободке. Ну а далее, уже в декабре-январе последовала отправка их из города в концентрационные лагеря — в Богдановке, Доманевке, Голте и других населенных пунктах…

«Нас отправили в 121-ю школу, это была новая школа, четырехэтажная. Там нас продержали до утра. На следующий день под лай собак, под удары прикладов нас по Старопортофранковской погнали всех скопом в тюрьму. По обеим сторонам дороги стояли жители, мои товарищи, одноклассники, их родители, которые тоже не могли ничем помочь, тоже были удивлены. Но были и подонки, которые подбегали, вырывали из рук поклажу», — вспоминает очевидец трагедии Михаил Заславский (из интервью «Немецкой Волне»).  

«Пришли к артиллерийским складам. Вошли за колючую проволоку. От корпусов остались лишь прокопченные стены, потолков и дверей уже не было. Возле зданий валялись куски человеческих тел, трупы без голов, без ног, без рук. Одежда на них частично сгорела. Из помещений складов — удушливый дым с одуряющей вонью обуглившихся человеческих тел», — это уже показания бывшего заключенного тюрьмы Иосифа Каплера, который по приказу оккупационных властей закапывал тела.  

Кстати, любопытный факт. Всех, кого задерживали 16-19 октября, вели к местам казней по улицам города пешком. Некоторые исследователи считают, что таким образом оккупанты проверяли коммуникации на предмет мин.  

«Заставляли идти бегом, сбоку бежали солдаты, стреляли и кричали: «Вива Романия!». Прошли через весь город (речь о центре, — Ред.), затем через район Молдаванки и оказались на окраине возле Товарной станции. Вдруг впереди раздался взрыв — это голова колонны наткнулась на мину», — рассказывает еще один выживший, Давид Стародинский.  

И таких воспоминаний очень много. К сожалению, большинство исследователей систематизацией мемуаров и ограничивается. Объективных данных, которые позволяли бы судить о масштабе, причинах и следствиях этой акции оккупантов, практически нет. И никто особо не пытался их получить. До сих пор не введены в научный оборот советские документы о расстреле румынских пленных (а они наверняка были), приказы румынского командования относительно «акции возмездия». Не производилась, повторюсь, эксгумация тел, а территория артскладов усиленно застраивается с советских времен. Сейчас на местах массовых захоронений десятков тысяч человек стоят высотные жилкомплексы.

Почему так? А потому что всем удобно. Тут сплелись самые разные мотивы и факторы. Расстрелянные и сожженные в артскладах одесситы (кстати, нет ясности и в характере казней: расстреливали, а потом сжигали, или все же сжигали заживо?) стали символом, который прекрасно подходит для нужд пропаганды. россия, например, частенько проводит параллели между ними и погибшими в Доме профсоюзов 2 мая 2014 года, хотя ничего общего нет. С другой стороны, одесситы не любят, когда им напоминают о таком. Большинство считает, что живет в самом мирном и дружелюбном городе на свете, столице юмора, где все всегда любили друг друга. Все, что противоречит стереотипу, гневно отвергается или объясняется внешним воздействием: вот пришли «чужие» — хотя все одесситы априори «чужие», это город понаехавших — и испортили наш прекрасный золотой век.  

Трагедия октября 1941 года — не первый акт геноцида, который определил облик Одессы, но самый, наверное, масштабный. Мы обязаны установить, что случилось в те жуткие дни, кто несет ответственность и в каком объеме. А еще постараться максимально восстановить личные данные жертв. И увековечить их память.

Потому что преступления, которые должным образом не расследовали и по которым нет справедливого вердикта, имеют обыкновение повторяться.   

«Когда они вошли, то спросили, где живут иудеи, им, конечно, любезно указали…»

«Где же Авель, брат твой?»  

Автор — Виктор Босняк