Хэллоуинско-медицинское: колоритный морг и самый страшный музей Одессы  

Об этом музее, как говорится, не писал только ленивый. Чем ближе к Хэллоуину, тем чаще редакторский взгляд устремляется в поисках чего-то ужасного (хэллоуинского) в родном городе. Но страшилок не так-то много: музей судебной медицины, музей при кафедре патологической анатомии, заклеенная скотчем скульптура над мэрией, зловещий Деволановский спуск, который, впрочем, уже не такой страшный, потому как ремонтируется, обогащая партнеров родного мэра-хозяйственника.

«Но писали же!» — с досадой думает редактор. Про все это писали! И про отрезанную голову «смотрителя» музея, меняющего выражение лица, и про «антихриста» в формалине, эмбрионе теленка с мордой, искусно перекроенном компрачикосами под Мефистофеля. И про одесского нищего с искалеченными болезнью ногами, продавшего свой скелет Медину. Все эти уродства и диковинки описаны в десятках статей, о них снято невесть сколько телевизионных репортажей.

- А что если узнать о «кухне» того же патологического музея? Поговорить с теми, кто стоит на пороге Великого Ничто? Как содержат уродцев в банках? Не балуют ли студенты? Не засовывают ли бычок в зубы скелету? Что думают сотрудники о ковиде? Иди, Жогов, и выясни! ОСТОРОЖНО, ФОТО МОГУТ ШОКИРОВАТЬ.

В ВАЛИХОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

Мои глаза заволокло ностальгической дымкой, и я поскакал в музей. Вспомнилось, как я впервые подошел, вернее, подкатил к этому зданию. Конец восьмидесятых. Тогда была снежная зима, изрядно мело. Я работал санитаром во второй городской больнице и вез один каталку с завернутым в простыню трупом. Второй санитар, мой напарник, заболел. И студентов как на грех не было. Помочь некому. Простыня хлопала на ветру, обнажая желтое тело. Благо, никого в переулке не было. Ни души. Никто мытарств санитара с трупом не видел. А зрелище было неприглядное. Каталка норовила застрять на замерзших выбоинах в асфальте или свернуть по гололеду не туда, но я изо всех сил направлял ее к моргу. Ветер со снежной крупой толкал ее обратно. Я же двигался вперед.

Моргов было два: «судебка» и напротив, если пересечь Валиховский переулок (тогда он назывался Наримана Нариманова), еще одно, как шутила судмедэксперт Богатская, «Место Отдыха Реанимационных Граждан». Хлюпающий красным от мороза носом, с покрасневшими от мороза же ушами, я добрался до красной двери морга.

Надо сказать, что эту шикарную дверь, с колоннами по бокам, с широкими ступнями облюбовали киношники. Тут были и Гоцман, и Мишка Япончик. Больно уж хороши двери.

А вы пробовали втащить каталку по мерзлым ступеням? Вот то-то и оно. Я совсем выдохся. И от меня валил пар. В секционном зале (так называется помещение для вскрытие трупов) никого не было. Где-то мерно капала вода.

–Эй? Есть кто? — эхо заметалось по коридорам и затихло.

Я оставил каталку возле двух каменных столов и пошел искать кого-то живого. И… засмотрелся на здание. Оно поразило меня своей «несоветскостью». Утонченное, холодное, с оперной акустикой и белоснежной фигурой человека с протянутой рукой на постаменте. Но это не вождь мирового пролетариата, как мне сперва показалось, а человек без кожи. Большая анатомическая скульптура «Экорше» Гудона. Знаменитый, а тогда еще молодой скульптор ваял Иоанна Крестителя. Делал это как положено — сперва скелет, потом мышцы, постепенно облекая его плотью и одеждой. Но эскиз Гудона заметили ценители искусства и признали его лучшим анатомическим изображением своего времени. А дело было в XVIII веке. Иоанн Креститель без кожи, мрамор и надписи на латыни, напоминающие о бренности жизни, придавали этому храму науки мрачное величие.

- Эй ты, новенький что ли? - усатый детина в белом халате, то ли прозектор, то ли санитар в морге, возник сзади, заставив меня вздрогнуть. — Это ты тойта привез? (это идиш, «тойт» — смерть, мертвец). Так ты его не туда притащил! Его в судебку надо!

Я поплелся обратно, на мороз.

ЦАРСТВО ЗАСТЫВШИХ СТРАДАНИЙ

И вот спустя 35 лет я снова здесь. Коридорчик, ведущий к музею, сплошь в зелени. Как мне сказали, это неспроста. Цветочная жизнь посреди царства смерти, болезней и уродств имеет, наверное, какое-то терапевтическое значение, а вернее всего, придает психологическое равновесие.

Которое, кстати, понадобится посетителям.

Замершая в растворе боль. Лютая болезнь, некогда выкашивавшая город, сейчас заботливо снабженная биркой. Ампутированная коричневая рука без пальцев в колбе, с надписью «ЛЕПРА». Нога, похожая на ствол дерева, и киста яичника с зубами и волосами (!) - когда-то больных с этими уродствами обвиняли в ведьмовстве и сговоре с дьяволом. Циклопы и сиамские близнецы. Уроды, при виде которых акушерки бледнели, а роженицы умирали, лишь взглянув на плод. Все это расписано и разложено по полкам. Здесь тысячи экспонатов.

Заведует этим научным царством кошмаров милая женщина Варвара Ситникова. Это профессор кафедры нормальной и патологической клинической анатомии. У нее больше 150 научных работ, она автор учебников для студентов, магистров, интернов, начинающих врачей. Представили себе ученую? Сухаря? Насупленную даму с закаменевшим лицом? Ничего подобного. Это бойкая, подвижная, как ртуть, общительная и крайне располагающая к себе женщина. Один из одесских прозаиков отмечал, что «женский пол, работающий патологоанатомами, все улыбчивы и веселы». Отчего так?

У Варвары Александровны в кабинете висит фотография, где она, юная студентка, серьезно и внимательно слушает какую-то лекцию. На столе в углу — компьютер, при его помощи пани профессор читает «по удаленке» лекции спудеям. Но мы пришли, чтобы узнать «кухню» одного из самых пугающих обывателя музеев в городе.

МОЖНО ЛИ РИСОВАТЬ ПОЧЕЧНЫМ КАМНЕМ?

- А были сложные времена у кафедры? Как в «Операции Ы»: «У вас на стройке несчастные случаи были?».

- Когда мы с коллегами описывали историю кафедры, то ознакомились с подшивкой «Одесского медицинского журнала», в том числе и послевоенных лет. Как оказалось, во время войны, когда корпус не отапливался и в помещении музея было очень холодно, раствор в банках охлаждался до такой степени, что опасались растрескивания стекла. Что делали? Разогревали кирпичи и клали в шкафы с препаратами.

- Часто меняете формалин в банках с препаратами?

- Там не чистый формалин, а смесь. Кроме формалина, есть глицерин и спирт в определенных пропорциях. Все препараты хранятся в таком растворе для того, чтобы сохранить внешний вид, приближенный к виду органов в естественном состоянии. И эта смесь позволяла и позволяет хранить еще дореволюционные препараты в таком виде, как они представлены в музее. Следят за препаратами студенты под руководством персонала кафедры. Были, правда, случаи, когда не успевали вовремя подсказать, и вот уже студент под горлышко перезаливает препарат! А до верха не нужно. Препарат герметично закрыт, и пары раствора ткань сохраняют в необходимом состоянии. Этикетки на банках стараемся менять в случае крайнего загрязнения. Все старые исторические этикетки подклеиваем, сохраняем в изначальном виде. Раньше по латыни писали, красивым подчерком.

- Разбивали ли банки с препаратами?

- Конечно. Мы же все живые люди. Студенты любопытные. Вот взяли и разломали камень из почечной лоханки (расширенного устья мочеточника, — Ред.). Мне говорят: «Нужно возместить ущерб!» — а я отвечаю: «Раз поломали, значит, уяснили для себя, что камни бывают разных типов». Это путь познания. Естественно, студенты хотят рассмотреть препарат, узнать, что там внизу у этой банки с препаратом, посмотреть на донышко. Могут и набок положить. Естественно что-то разливается, разбивается. Но у нас есть такая форма работы со студентами: сами разлили, сами разбили — сами и заменили. И они совсем не против освоить методику консервации тканей, старательно изучают бальзамирование. У нас есть шкаф, мы называем его «госпиталем». Если где-то что-то разбилось, треснуло, протекло — складываем в «госпиталь». А потом, когда есть время, восстанавливаем.

Сейчас карантин, студенты ушли на «удаленку», но в «госпитале» пара банок есть. Они не разбиты, просто герметичность нарушена.

- Откуда поступают препараты?

- Например, когда мой учитель, профессор Даниленко исследовал  двойниковые уродства, согласно рекомендации облздрава, соответствующий материал доставляли на кафедру патологической анатомии. Как результат, музей пополнился уникальными экспонатами. Некоторые плоды погибают внутриутробно при пороках развития, не совместимых с жизнью, некоторые погибают сразу после родов. Со временем мы отказались от такого материала в силу разных причин.

- Сейчас, наверное, есть определенные трудности с получением препаратов?

- У нас все шкафы заполнены. Да и законодательство слабо регулирует эти вопросы. Есть понятие биоэтики. Вот человек лежит в больнице. Там его обследуют, оперируют, что-то у него удаляют. Допустим, удаленную опухоль исследуют на предмет злокачественности, но если мы захотим ее исследовать с научной целью, нужно получить согласие пациента, что отмечается в истории болезни. Как мы пытаемся выйти из ситуации?  Например, нам нужно пополнить коллекцию конкрементов (камней). Студенты, как я уже говорила, часто приводят в негодность препараты, видят, что конкремент (камни плотного образования) — как мел. Берут и расписывают ими весь шкаф. А мы потом испытываем сложности при демонстрации необходимого для изучения материала! Почему-то все хотят вынутые на операции камни унести домой! Что они с ними делают? И вот мы обращаемся к знакомым. Уговариваем тех, кто на операцию ложится.

СТРАННЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ

- Странные посетители в музей приходят?

Варвара Ситникова вздыхает:

- Помню, приходили снимать с камерами, говорят: «Тут у вас приведения!» — я делаю круглые глаза: «Что?». Они: «Мы точно знаем! Давайте рассказывайте!». Я от этих посетителей избавиться не могла. Говорю: «Это же медуниверситет! Что подумают люди, если вы начнете о привидениях в стенах учебного заведения рассказывать? Или я! Покрутят пальцем у виска! Скажут, тоже мне ученые!».

Несколько раз приходил мужчина интеллигентного вида. Он хотел за деньги приобрести препараты в банках. Говорит: «Я вам хорошо заплачу!». Я спрашиваю его: «Как вы себе это представляете? Как это я вам буду продавать банки с препаратами? У нас же учебный процесс! У нас они по темам в шкафах стоят! Я даже о таком и помыслить не могу». Полагаю, что это может быть связано с тем, что открывается много частных учебных заведений, в том числе медицинского профиля. Не исключено, что в качестве учебных пособий и хотели приобрести препараты.

ТРУПОВ НЕТ

- Банки для препаратов — это чешское стекло, — поясняет наш ученый гид. — Когда я только пришла на кафедру, то еще в дощатых ящиках, выстланных соломой, доставляли эти самые банки, разных форм и размеров. Сейчас мы уже не получаем таких емкостей. Помню, приходили посетители и просили: «Дайте под рыбок!». Увы! Никто уже не получает чешское стекло, а учебный процесс должен осуществляться качественно, поэтому стараемся поддерживать лучшие традиции сохранения органов классическим способом, максимально эстетично, с уважительным отношением к останкам людей.

- Может ли сейчас кто-то продать музею свой будущий труп?

- Нет таких законов, которые бы четко это регулировали. Были два уголовных процесса против заведующих кафедрами анатомии, и после этого никто с трупами связываться не хочет. А еще и журналисты начинают писать о «черных трансплантологах»…. У нас труп в формалине, какие с него органы для трансплантации!

- А в анатомическом театре сейчас происходят какие-то вскрытия? Препарируют кого-то?

- Так трупов-то нет, — качает головой профессор. — Что препарировать? Раньше- то у нас в анатомических залах на тему «мышцы» было три-четыре трупа. Потому что нельзя один труп под все препарировать. Если изучаешь нервную систему, то мышцы перережешь…Три-четыре трупа всегда было. Сейчас нет.

Я представил себе поваров, учащихся готовить без продуктов, водопроводчиков, не видевших воочию смесителя, полицейских, которых учат стрельбе из муляжа пистолета, и мне стало не по себе. Между тем в Украине никак не регламентирован процесс передачи своего собственного тела именно науке (с трансплантацией, кстати, проблем нет). Так что, если вы даже захотите, то поставите и медиков, и юристов в тупик.

Земные дороги ведут не в Рим. Дороги все до одной приводят сюда.

Идем пустынными коридорами в подвал патологоанатомического корпуса. Гулко. Арочные потолки разгоняют эхо. А когда-то тут был ад, как его изображали на лубочных картинках. Кто-то, с резиновой харей, в ядовитом тумане и пару тыкал железным крюком в огромный котел, и оттуда высовывались руки с расползающейся кожей и разваливающейся плотью! Но вот «черт» снимал противогаз или респиратор и оказывался вспотевшим взъерошенным студентом с кафедры судебной медицины, который вываривал труп, чтобы посмотреть, как прошел выстрел, какой след оставил на кости.

Сейчас тут тихо. До сих пор стоят ванны, где в формалине находились трупы. На них сложены муляжи. Рука с оголенными мышцами тянется к потолку. Абсолютно сюрреалистическая картина.

Возле стены стоят два каменных стола. На каждом из них бороздки, похожие на нарисованную елку. Это стоки для жидкостей из рассекаемого тела. Столы знаменитые. Через них за сотню лет прошло невесть сколько одесситов.

- У нас хранятся пухлые папки с протоколами вскрытий, — рассказывает Варвара Ситникова. — Артисты и полицмейстеры, государственные мужи и босяки. Цвет Одессы и ее отбросы. Все они побывали на этих столах.

Лет пять как нет прозектуры, — продолжает она. — И секционного зала уже нет. Там сделали евроремонт. Три отличные аудитории. А секционные столы разбили. Они были в отличном состоянии, соответствовали всем требованиям, не уступали современным, сделаны были на заказ. Что делать? Там была станина, или «нога», через которую вода подавалась. Когда их снимали, она разбилась. Столы неподъемные. Как их строители сняли, загадка.

И О КОРОНАВИРУСЕ

- Один из ваших предшественников, заведующий кафедрой патологической анатомии профессор Тизенгаузен написал несколько работ, посвященных эпидемиям. А занимаетесь ли вы научными изысканиями в этом направлении? Сейчас же эпидемия ковида!

- В своей работе патологоанатом исследует все, и коронавирусную инфекцию в том числе. Вы видите, сколько людей, которые не имеют отношения к медицине, занимаются этой проблемой? Простой народ дезориентирован, более того, медики дезориентированы тоже. Меня студенты часто спрашивают, как я отношусь к вакцинированию. Если я отвечу «да», то это значит «идите и вакцинируйтесь», если скажу «нет», то решат, что я против вакцинации. Это очень тонкий вопрос. Мы представители старой школы. Я помню наизусть весь календарь прививок. Например, против коклюша, дифтерии, столбняка начинают прививать в три месяца (с 2015 года с двух, — Ред.), против полиомиелита в это же время. С одной стороны, как бы понимаешь необходимость вакцинации от ковида, с другой не так нас учили. Всемирная организация здравоохранения объявляет пандемию. А в классическом понимании ситуация не совсем подходит под определение пандемии.

Министерство дает рекомендации с коррекцией на наши реалии. Наши коллеги из инфекционной больницы отмечают, что если среди вакцинированных и возникает ковид, то в реанимацию они практически не попадают, в основном переносят в легкой форме. Они явно видят, что есть эффект. На пенициллин делают пробу, потому как человек может и не знать о непереносимости препарата. С другой стороны, если человек аллергик, но не знает этого? А потом что? Анафилактический шок. Так что, тут каждый должен решить за себя, вакцинироваться или нет. Я считаю, что неправильно не пускать в магазин или транспорт невакцинированных. Если возле привитых находится непривитый человек, то опасность существует прежде всего для него, а не для окружающих.

- Есть ли тайны в вашем музее? Вот вам бы хотелось узнать больше про тот или иной экспонат?

- Вы знаете, напротив. Настолько бывает ужасно, что не хотела бы видеть лица страдающего человека. У нас есть препараты — киста яичника с футбольный мяч или селезенка, которая весит девять килограммов. Это же страдания необыкновенные! Дышать, ходить, ложиться, поесть человек толком не может. Волею судеб я стала патологоанатомом и всегда с большим уважением отношусь к труду своих коллег, которые работают в клиниках. Если не поставить себе какой-то психологический заслон, то врач будет просто раздавлен тем количеством страданий, которые он видит. И одно дело, когда ты знаешь, что можешь человека пролечить и он выйдет счастливый и здоровый. А когда врач понимает, что может только облегчить страдания, а не вылечить человека?! Это очень тяжело психологически.

Автор – Дмитрий Жогов, фото Валентины Бакаевой