Лидер нашей юности. Памяти Одессита Яна Гельмана

Сейчас у Яна Гельмана наверняка появится пару сотен «друзей», которые начнут рассказывать о Яне все, что угодно, по принципу: «Я и Моцарт». Потому предупреждаю сразу: мы дружили, когда учились в Институте народного хозяйства и играли в КВН, потом по какому-то поводу разошлись, в армии начали переписываться, а после того, как оба демобилизовались, периодически встречались по разным поводам, хотя былой дружбы уже не было. Но память об общей юности никуда не девалась…

Пишу то, что вспоминается по первой болевой реакции.

Мы учились в параллельных группах, на планово-экономическом факультете «нархоза» (ныне — национальный экономический университет). Если мне память не изменяет, Ян пришел к нам на второй курс – с вечернего факультета. Он сразу выделился своей ироничностью и откровенными суждениями. Потому, когда в институте решили создавать команду КВН, включился в это дело одним из первых. И страстно всех агитировал вступить в команду.

Первый сбор будущих «деловых людей» (в таком образе выходила наша нархозовская команда, когда играла на центральном телевидении), куда меня привел Гельман, состоялся в МАЗе (малом актовом зале) в декабре 1970-го. Народу было много, но мне почему-то запомнился только светловолосый парень, который сидел у рояля и высоким голосом пел «Yesterday». Это был будущий автор рок-опер Леня Волох.

По какой-то причине я больше такие собрания не посещал, но, конечно, знал о том, как наша команда выступает в городском первенстве и что Ян – один из ее лидеров. В своем архиве нашел уникальный снимок: Гельман на сцене. Вместе с ним стоят Гена Вольфсон – капитан первого состава нархоза — и Наташа Вершкова, будущая «звезда» уже ЦТ-овского КВНа, как говорила моя мама, «единственная роза среди будяков»: девушки в КВНе «первого пришествия» (1961-72 гг.) были, как правило, на втором плане, служили украшением массовых сцен. И возвышается Нюма Розенштейн; немного позже, уже в то время, когда мы играли на ЦТ, висели в «нашей» аудитории на первом этаже (возле туалета) огромные листы бумаги, где можно было писать, что в голову взбредет. Называлось это: «орган Гельмано-Нюмецкой дружбы». Ян и Нюма, в самом деле, тесно дружили, так что в этой шутке была только доля шутки…

Но актером Ян был недолго. Почему-то сцены он страшно боялся и предпочитал оставаться в кулисах. Потому, когда пишут, что умер «знаменитый КВН-щик», это не совсем так. Знаменитым Ян был в кругу тех, кто имел непосредственное отношение к этой игре, да к закулисной жизни российского ТВ. Судя по откликам на Фейсбуке, очень многие люди только сейчас узнали, что вообще был такой человек, и что он имел отношение к КВНу, «Городку» и другим популярным передачам. Но даже в откликах знавших Яна упускается такой момент, что он был едва ли не единственным, кто трижды входил в состав команды, становившейся чемпионом СССР по КВНу. В первый раз - в 1972-м, с командой института народного хозяйства, а затем дважды – 1987 и 1990 – с «джентльменами ОГУ». Если я неправ, пусть мне кто-то назовет и другие имена.

И еще один момент, который тоже наверняка мало кто помнит. Дело в том, что городское первенство КВН-71 выиграла команда медицинского института, капитаном и главным автором которой был никто иной, как психолог и поэт Борис Херсонский. И это притом, что нархозу уже тогда помогали некоторые из ведущих авторов прежней одесской команды. Конфуз был изрядный, но какими-то путями удалось добиться, что приглашение играть в сезоне 1971-72 Центральное телевидение прислало не команде-победительнице – Медину, а втором призеру – Нархозу. По этому поводу еще одно яркое воспоминание. В большом актовом зале нашего института (ах, этот БАЗ, сколько связано с ним воспоминаний…) должна состояться сдача программы, с которой предстоит ехать в Москву. В зале сидят представители партийных органов, профсоюзов, руководство вуза во главе с и.о. ректора Познохириным (который так и не сумел избавиться от этой приставки) и… команда КВН Медина в «полном боевом облачении», которая пытается отстоять свое право ехать в Москву. Что говорить, формально, медики такое право имели, но было уже поздно…

Но это я забежал вперед, в ноябрь -71. Я же влился в команду в сентябре, так что Гельмана на сцене увидеть не довелось. Честно говоря, до сих пор не могу понять, почему Яна не поставили капитаном после того, как окончил вуз Гена Вольфсон. Был у нас как-то разговор на эту тему, но от ответа Ян уклонился в свойственной ему манере. Хотя, конечно же, среди нас, нархозовцев, он более чем кто-либо подходил на эту роль, тем более что все равно был, как это сейчас принято говорить, неформальным лидером. (Что признавали и девушки, у которых Ян пользовался сумасшедшим успехом, хотя не прилагал для этого никаких особых усилий. Но женщины всегда точно определяют – кто самый яркий). Не исключаю, что сказалась пресловутая «пятая графа». Ибо, с каким пиететом и сладостью ни вспоминай советские времена, а антисемитизм являлся неофициальной государственной религией. Особенно после знаменитой «шестидневной войны» 1967 года. И особенно на Центральном телевидении, где и без того, по мнению тогдашнего руководства, количество «инвалидов» (так полушутя называли евреев) превышало все мыслимые нормы.

А тем более такое отношение проявлялось к Одессе, которая априори считалась «жидовским» городом. И по всей видимости, местное партийное руководство сочло, что после Валерия Исааковича (!!) Хаита новым лидером одесской команды должен быть «простой русский парень». Опять-таки забегая вперед, скажу, что нам просто повезло, что наш будущий капитан – при довольно-таки характерной внешности — носил чисто русскую фамилию – Макаров.

Впрочем, это моя точка зрения, которую могли бы подтвердить или опровергнуть те, кто имел отношение к формированию состава нархозовской команды.

Что же касается создания команды, то опять-таки забавный штрих. Когда в вестибюле повесили объявление о наборе в команду КВН, то на него откликнулся ровным счетом… один человек — нынешний профессор, академик Юрий Николаевич Бажал. И ребят, которым предстояло выходить на сцену в первой игре, набирали «добровольно-принудительно». Это не шутка, а факт. Зато почти все они были «правильных» национальностей, что косвенным образом подтверждает мою версию, почему Гельман не стал капитаном. Капитаном же команды для игры-презентации назначили Мищу Лашкевича — хорошего парня, но который органически не был способен импровизировать. Правда, в дальнейших играх Миша «стоял в приветствии» и, по крайней мере, не портил общую картину….

Пропускаю первую презентационную игру, где наша команда сразу заявила о себе как о главном претенденте на победу, а также январский (1972) четвертьфинал, в котором была разгромлена команда Уфы, и перехожу к….

Хотя –стоп….

Вот сейчас я пишу эти строки, и вдруг вспомнил, что в моей жизни Гельман оставил след не только фигурально, но и самым что ни на есть прямым образом.

На первую игру в столицу тогда еще нашей общей родины мы ехали в одном купе с Яном, Нюмой (который всю дорогу доставал окружающих откровенными рассказами о своих отношениях с «бабами») и Сашей Загуменным. Знавшие Яна наверняка вспомнят его любовь к холодному оружию, которое всегда было при нем. В тот раз он вез с собою нож довольно-таки основательных размеров. И надо же такому случиться, что этим ножом Яну вздумалось размахивать как раз в тот момент, когда я слезал с верхней полки. Кровь, правда, быстро остановили, но след от гельмановского ножика оставался заметным еще лет двадцать (поверьте, что это не «охотничий рассказ»)…

Вот теперь я в самом деле перескакиваю через две игры сразу в март 1972 года, когда у Яна возникла идея выступить на вузовском первоапрельском празднике сугубо «своей», студенческой командой. Т.е., с только теми, кто учится в нархозе, плюс, если я правильно помню, Саша Сечковский из института связи. Десять дней мы сидели в квартире Яна, на пятом этаже здания китобойной флотилии «Слава» (в той же парадной жил Михаил Водяной), сочиняя текст пятиминутного приветствия, а затем еще неделю его репетировали часа по три-четыре. И все, повторяю, ради того, чтобы побыть на сцене каких-то 5-6 минут!

Впрочем, к тому времени, мы же хорошо знали – на примере «великих» (так мы называли членов авторской группы «большой» команды, куда входили такие «звезды», как Хаит и Макаров, а также Валентин Крапива, Леонид Сущенко, художник Аркадий Цыкун и др.), что самая лучшая импровизация готовится минимум неделю.

Кстати, первым человеком, который просветил меня по этому поводу, был именно Гельман. Помню, как будучи в этом деле абсолютным неофитом, я наивно спросил его, почему в КВНе так мало импровизации. На что Ян ответил сугубо по-одесски, вопросом на вопрос:

- А сколько шуток ты можешь придумать за минуту? Но таких, что бы было смешно.

Я даже, помнится, опешил:

- Не знаю. Может, одну…

- Ну вот, видишь.

Больше я подобных вопросов не задавал.

Время мы потратили не зря, наш первый самостоятельный выход имел большой успех у зрителей и получил снисходительное одобрение «великих», что стало стимулом для дальнейших опытов в данной сфере.

Но для меня главным результатом наших «посиделок» стали дружеские отношения с Яном. И так получилось, что впоследствии, когда нужно было подготовить очередное выступление на вузовском вечере, именно мы начинали работу, а потом уже присоединялись и другие члены нашей студенческой авторской группы.

В хорошую погоду мы имели привычку бродить взад-вперед по Пушкинской, обсуждая не только тексты, но и многое другое. (Кто сейчас поверит в то, что сорок лет назад в час дня по Пушкинской проезжало не более десятка автомобилей? Но именно так оно и было).

Ян поражал нас, в большинстве своем «абсолютно советских», своими смелыми высказываниями по поводу происходившего вокруг. Он был первым «антисоветчиком», которого я встретил в своей жизни. Тут, наверное, сыграла роль посадка отца. За что тот получил срок, не знаю; эта тема у нас не обсуждалась. Помню только, что, придя однажды к Яну, я застал у него незнакомого мужчину, и лишь из дальнейших разговоров, понял, кто это. Если мне память не изменяет, то отец Яна умер вскоре после выхода на свободу.

Должен сказать, что в присутствии Яна и мы становились как-то смелее, и позволяли себя достаточно острые шуточки по поводу тогдашних советских лидеров и прочего начальства.

И первый свой гонорар я получил благодаря Яну и вместе с ним. Кто-то из его знакомых заказал нам написать приветствие для школьной команды и вручил нам червонец — совсем неплохие по тем временам деньги (стипендию в том году повысили до 40 целковых, а перед этим получали всего 28). Почему-то хорошо помню, что искомая встреча и получение денег в обмен на текст произошла возле памятника Потемкинцам (там сейчас стоит Екатерина).

Господи, даже не мог предположить, что всплывет в памяти столько деталей юношеских времен! Хотя лучше бы такого повода не было.

А вот по какой причине у нас с Яном случилась размолвка, я не припоминаю. Впрочем, известно, что память, как правило, хранит хорошее, а о плохом мы стараемся поскорее забыть.

Так или иначе, но какое-то время мы почти не общались. Тем более, что дело шло к окончанию вуза, надо было готовиться к госэкзаменам, а я еще и диплом писал, начал вести институтские вечера, словом, пустился в «индивидуальное плавание». Помирила же нас армия.

Меня призвали в ноябре 1973-го, и поскольку в нашем вузе не было военной кафедры, предстояло служить год рядовым. У Яна же ситуация сложилась сложнее.

Дело в том, что госкзамен по политэкономии он завалил. Хотя не менее вероятно, что его могли завалить, поскольку Ян, мягко говоря, не баловал педагогов своим присутствием на их лекциях и семинарах, а преподаватели такое пренебрежение своим предметом страх как не любят. Ян надеялся на свою КВНскую славу, но КВН тогда закрыли, а обиды у педагогов остались. И все бы ничего, да только, имея на руках вместо полноценного диплома справку о том, что проучился в вузе четыре года, Ян рисковал загреметь на службу на целых два года рядовым. Он рассчитывал, что год каким-то образом протянет, а следующим летом все-таки сдаст госы. Но не тут-то было. Карающая рука военкомата настигла его в весенний призыв, и рядовой Гельман отправился служить в славный город Буйнакск, находившийся в Дагестанской АССР. В ту пору в этом городке проживало аж 38 тысяч жителей. Попасть после миллионной Одессы в такое захолустье, да еще на целых два года – нетрудно себе представить, что мог испытывать одесский юноша, ко всему прочему, безумно привязанный к своей маме.

Впрочем, мне это и представлять не надо, поскольку мог судить о его настроении и переживаниях из писем, которые получал из далекого Дагестана в «свою» Евпаторию.

Но тут у Яна случилась история, которая лишний раз подтверждает, что жизнь – самый потрясающий сценарист. Однажды, не выдержав издевательств какого-то сержанта-чурки (уж извините за отсутствие политкорректности, но Ян писал мне именно так), Гельман ударил его табуреткой и сильно повредил тому позвоночник. По всем законам Яну предстояло идти под военный трибунал с малоприятными последствиями. Но, на его счастье, в ситуации решил разобраться начальник политотдела, который оказался человеком умным и рассудительным. Он не только распорядился спустить дело на тормозах, но и взял Янка к себе в штаб писарем. А это уже совсем другая жизнь! Более того, сей начальник дал рядовому Гельману отпуск, во время которого тот успел сдать госэкзамены и получить вожделенный диплом. Что позволило ему уволиться из армии через полгода, прослужив, таким образом, не год и не два, как все «нормальные» люди, а полтора. Уникальный случай в истории Советской Армии!

Пожалуй, это тот период жизни Яна Гельмана, о котором я могу рассказать что-то более или менее интересное и своеобразное. И после возвращения Яна к «мирной жизни» мы виделись нечасто. Хотя я иногда бывал у него дома, и во всяком случае, помню две его попытки завести семью.

Первая была с однокурсницей Дианой — очень хорошенькой и милой девушкой, которая Яна преданно любила и смотрела на него прямо-таки обожающими глазами.

Вторая девушка (не помню, как ее звали, но, кажется, она была дочерью первого директора ДК политехнического института с запоминающейся фамилией Черномордик). Эта девушка (тоже, кстати, очень красивая), по моим впечатлениям, была полной противоположностью Диане, но прожила с Яном ничуть не больший срок. На эти темы мы с ним никогда не говорили, но причина неудачных попыток, что называется, была видна невооруженным глазом. Мама Яна - тетя Сима – была человеком властным и имела над сыном неограниченную власть. Полагаю, что прочее не нуждается в детализации. Как говорят, aut bene, aut nihil.

В начале 1980-х, когда я начал активно сотрудничать со СМИ, у нас с Яном возникли творческо-деловые отношения. Он руководил агитбригадой щвейного объединения им. Воровского и несколько раз просил меня сделать материалы о своем детище. Чем я занимался не без удовольствия, поскольку даже такой пафосный жанр Ян умудрялся делать живым и привлекательным. Да и девушки в его коллективе встречались порою очень даже ничего. Хорошо помню одну из них, самую, наверное, красивую – с очень нежным лицом и добрым взглядом. Ее звали Катя, и не раз я видел, как трогательно она ухаживает за своим «творческим шефом».

О «джентльменском» периоде Гельмана есть кому писать и без меня. Надеюсь, что его товарищи по команде ОГУ поделятся своими воспоминаниями.

А после того, как Ян начал работать в Москве, мы вообще виделись раз в год «по особому случаю». Говорили редко, большей частью, о сплошной лихорадке буден. Но всегда при таких встречах возникало ощущение, будто вернулся в нашу КВНовскую юность; да что там – вернулся, будто никуда из нее и не уходил.

И сейчас, когда Гельмана не стало, я по-настоящему прощаюсь со своей юностью, молодостью.

Ты был в ней, Ян. Ты останешься ее частицей.

Вскоре после того, как я узнал о твоей гибели, мне позвонил Саша Загуменный. И в разговоре с ним у меня нечаянно вырвалось: «Он был лидером нашей юности». Ты и в самом деле был именно таким — лидером нашей КВН-овской юности… И это - уже навсегда.

Банальные слова: я тебя не забуду. Но это - правда.

Ян, я тебя, действительно, не забуду.

Автор — Александр Галяс, фото — Михаила Рыбака (из архива автора)

От редакции: напомним, обстоятельства гибели Яна Гельмана до сих пор окутаны туманом неизвестности. Был ли он убит, или смерть деятеля культуры стала следствием трагического стечения обстоятельств? Милиция и медики своими недомолвками только усиливают подозрения в том, что сценаристу «помогли» отойти в мир иной.