Первый концлагерь Одессы: как на Фонтане сидели, голодали и чекистов соблазняли (фото, документы)

Ровно сто лет назад, 17 декабря 1919 года, в Одессе началась очередная «всеобщая» мобилизация. Объявили ее контролировавшие тогда город деникинцы. Эта мобилизация провалилась — как и предыдущие попытки участников той войны административным путем завлечь одесситов в свои ряды. И дело не только в нежелании людей идти на убой ради непонятных (и к тому же постоянно меняющихся) идеалов. Свою роль сыграло и отсутствие соответствующей мобилизационной инфраструктуры.

Как бы то ни было, уже в феврале 1920 года Одессу в очередной раз взяли приступом коммунисты, и она полностью преобразилась. Ушли в прошлое многие «старорежимные» штуки, как-то: свобода печати, собраний, местное самоуправление, негосударственные школы… Чуть позже исчезли все остальные свободы и права. Зато появилось много чего нового. Одним из нововведений «власти советов» стали концлагеря. О самом первом одесском учреждении такого рода мы и расскажем.

ЗА ПОГОНЫ — В «ШТАБ ДУХОНИНА»

«За безбилетный проезд осужден на пять лет лагеря». Это не строка из фантастической антиутопии, а реальный приговор. Пять лет за колючкой 37-летнему одесситу Марцелю Дубковскому отвесила в 1921 году транспортная ЧК. «Заяц», попавший под раздачу, провел первые полгода в одесском концлагере на Большом Фонтане. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Сейчас красивый комплекс бывшего кадетского корпуса, построенный из красного кирпича и чем-то напоминающий московский Кремль, занимает Военная академия Одессы. На плацу, по которому сто лет назад топали восторженные юноши, искренне верящие в Бога и своего царя, сейчас шагают будущие офицеры украинских Вооруженных сил. Они чуть постарше своих предшественников и тоже весьма мотивированные. Впрочем, кто только за прошедший век по этой земле не маршировал. Даже кубинские, ангольские и монгольские военные, даже супердиверснты Отто Скорцени… Но это другая история.

Через четыре месяца после окончательного установления в Одессе советской власти, 1 июня 1920 года, губернская чрезвычайная комиссия (губЧК) основала на территории кадетского корпуса концентрационный лагерь для врагов революции. Он просуществовал совсем недолго — до апреля 1921 года, после чего был расформирован. Доживший до этого времени «контингент» отправили досиживать сроки в настоящие тюрьмы и северные лагеря.

Лагерь на 4-й Фонтана предназначался для людей, «вина» которых перед новой властью была неочевидна или вообще мизерна. Тех, кого большевики считали настоящими врагами, прежде всего военнослужащих белых армий, расстреливали быстро и без «буржуйских» штучек – следствия, суда, адвокатов и присяжных. Получив в феврале 1920 года карт-бланш на зачистку Одессы от «социально чуждых элементов», чекисты оторвались по полной программе.

Тогдашний начальник одесского ГубЧК товарищ Мендель Дейч публично заявлял в газетах, что, мол, возможности гласного суда у новой власти «пока» нет.

По официальным данным губернского статистического бюро (советского), в 1920 году было арестовано 10225 человек, из которых в течение нескольких месяцев расстреляли 1418. В концлагеря отправили 1558 человек, освободили, признав невиновными, 4644 человека. При этом судьба еще 2605 человек осталась неизвестной – в отчетах о них нет ни слова. Вероятно, эти люди тоже были убиты, просто их не включили в соответствующие списки.

В общем, кто в 1920 году попал за колючку в бывший кадетский корпус, стоит считать скорее счастливчиками. Правда, только по сравнению с другими жертвами красного террора. Кстати, это официальный термин тех лет.

БУРЖУИ, «ЗАЙЦЫ» И ДРУГИЕ

Захватив власть в ноябре 1917 года, большевики столкнулись с проблемой – что делать с огромным количеством граждан бывшей империи, которые не испытывали особого восторга по поводу установления «диктатуры пролетариата». Их, не долго думая, записали в категорию «социально чуждых» и начали уничтожать и грабить. На большевистском новоязе грабеж стыдливо называли «экспроприацией».

Первое время массовая ликвидация социально враждебного населения носила характер случайный, но агрессивный. Не успевших сбежать офицеров и чиновников в большинстве своем просто шлепнули, или «отправили в штаб Духонина», как тогда выражались. Прочих буржуев привлекли к общественно полезному, так сказать, труду – пилке дров, уборке снега и очистке выгребных ям.

В какой-то момент людям, которые надзирали за привлеченными к работам «элементами», стало понятно, что управлять поднадзорными в разы проще, когда они находятся в одном месте, под охраной.

Поэтому в декрете Совнаркома от 5 сентября 1918 о красном терроре, подписанном Петровским, Курским и Бонч-Бруевичем, кроме указаний о массовых расстрелах, отмечалось: «Обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях».

Детальнее об этом говорилось в постановлении «О концентрационных лагерях», опубликованном 31 декабря 1918 года в газете «Известия». Там был такой пункт: «В концлагерь направляются лица без определенных занятий и не зарегистрированные на бирже труда, но отказавшиеся от работ по специальности, трудоспособные члены семей бежавших к белогвардейцам, советские работники, советские служащие и военные служащие, за проступки по службе, и театральные барышники».

Позже список подлежащих к отправке в концлагеря начал расширяться. 15 апреля 1919 года ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет) издал еще один декрет о лагерях, обязав ЧК создавать их в обязательном порядке в каждой губернии.

В число ведомств, которые могли отправлять людей за колючую проволоку, кроме ЧК и ревтрибуналов, включили отделы управлений… самих лагерей и «другие советские органы». Суды упоминаются лишь в конце документа.

Иными словами, карательные функции получали те, кому «положено». А кто входит в число таковых, определяло руководство большевистской партии и его представители на местах. Среди карательных органов, помимо губЧК и губревтрибунала, приговоры выносили организации с довольно причудливыми названиями. Например, существовал губкомдезертир – губернский комитет по борьбе с дезертирством. Причем под термином «дезертирство» подразумевалось уклонение не только от воинской службы, но и от трудовой повинности: трудиться были обязаны все граждане без исключения.

В 1919 году появился предшественник зловещего ГУЛАГа сталинских времен – ЦУЛАГ, Центральное управление лагерями. В конце октября 1920 года в захваченной коммунистами Украине функционировало уже семь «трудовых лагерей».

ЗА «БЕСПИСМЕНОСТЬ» — ПЯТЬ ЛЕТ, ЗА БАНДИТИЗМ – ОТ ГОДА И ДО «КОНЦА ВОЙНЫ»

Декомммунизация, проведенная в несколько этапов в нашей стране, открыла архивы тоталитарного режима для всех желающих. Есть в них и документы одесского концлагеря, из которых очевиден весь абсурд, присущий карательной системе советской власти.

Приговоры выносили люди, не только не владеющие элементарными знаниями в области юриспруденции, но и лишенные здравого смысла. Например, заключенный №6895/а – 26-летний Коломейчук Иван Ефимович — был осужден в 1921 году уездным отделом ЧК Балты на три года концлагеря за «присвоение портсигара и пары кальсон». При этом в списке приговоренных рядом с незадачливым похитителем подштанников числится 27-летний Игнат Литвак, осужденный на те же три года концлагеря за… бандитизм.

«Всего» на год загремел в концлагерь заключенный №103 Борис Лунт — за пьянство. Его собрат по алкогольной зависимости, заключенный №294 Иван Белинский, получил два года. Скорее всего, «контрреволюционно» пил горькую и заключенный №442 Николай Мельниченко. Правда, его за пьянство приговорили сразу к пяти годам.

Виновная, по мнению чекистов, «в бесписмености» (так в документе) заключенная №278 Анна Демидович получила три года концлагеря. А вот уличенный в «безцельной стрельбе» (орфография сохранена) заключенный №243 Илья Никольников приговорен всего к году заключения. Два года получил з/к №135 Иван Кузнецов, обвиненный красными в «праздношатаености». До конца гражданской войны предстояло сидеть в лагере заключенной №244 Маргосисой Исайке. Гражданка провинилась в том, что не желала регистрироваться в неком «паркоме». За «бегство из Харькова» предстояло отбыть год в лагере на Фонтане з/к №425 Виктору Островскому.

За «хищение шеколада при обыске» попал в лагерь некий Асатьян-Ефимов Ефим. Фима явно «скрысятничал» буржуйское лакомство от своих же коллег-чекистов, но те пожалели соратника, приговорив его всего к шести месяцам. Не он ли потом стал другом и помощником киношного Гоцмана?

По пять лет лагерей получили два одесских пекаря – Иван Хартофили и Иосиф Пулковников. Столь суровый срок хлебопекам отвесил ревтрибунал «Черномводтранса» за «злостную недоброкачественную выпечку хлеба». Видимо, кто-то из руководителей «Черномводтранса» обнаружил в буханке крысиный хвостик и решил жестоко расквитаться с врагами революции, которые окопались в теплой пекарне.

Списки заключенных одесского концлагеря пестрят именами людей, которые не хотели жить при новой власти и пытались, как сейчас говорят, «свалить за бугор». Неудачливых беглецов чекисты отлавливали десятками в плавнях на Днестре: граница с Румынией проходила в 1920-е всего в нескольких десятках километров от Одессы. Таким отвешивали «всего лишь» по трешке. К слову, бежала от нового режима преимущественно молодежь. В списках сидельцев концлагеря упомянуты приговоренные за попытку «свала» 19-летняя «девица» Феня Давидовна Варшавская, 24-летняя Елизавета Гершковна Мисюк, 38-летняя (тоже «девица», между прочим) Екатерина Васильевна Ермилко. Получили по трешке и те, кто помогал людям перебраться через границу – 30-летний Василий Горзин и многие другие.

Ну и, конечно, «зайцы». Их в списках заключенных концлагеря тоже немало. Таким гражданам чекисты обычно отмеривали небольшие сроки — от месяца до полугода. Упомянутый в начале материала з/к Марцель Дубковский с пятью годами за безбилетный проезд – своего рода рекордсмен.

Справедливости ради нужно сказать, что примерно половину «контингента» лагеря на Фонтане составляли профессиональные уголовники — бандиты, воры, мошенники, фальшивомонетчики. Чекисты их особо не жалели, но и сурово не наказывали – в среднем за «уголовку» полагалось от двух до пяти лет заключения, но чаще от года до двух.

Вторая преобладающая часть контингента одесского концлагеря — «политические». За участие в «петлюровской организации» получали до пяти лет. Короткая формулировка «за к-р» означала расплывчатое понятие «за контрреволюцию». Тоже до пяти.

Встречаются и более конкретные приговоры. За принадлежность к «Христианскому блоку» (черносотенная организация) два десятка человек получили по три года. За «шпионаж», «службу в контрразведке», «службу в Доброармии», «выдачу коммунистов» и даже «расстрел коммунистов» многим заключенным предстояло отбыть в лагере от трех лет до «конца гражданской войны» (так в документах, – Ред.). Не исключено, что столь мягкие сроки люди получали не бесплатно.

Но и вообще, в 1920-е террор еще не был по-настоящему системным. Некоторых лагерных даже не исключали из коммунистической партии! Так, среди заявок на работу, поступавших на Фонтан из различных совучреждений, есть документ с просьбой направить в такую-то организацию специалистов из числа заключенных коммунистов! Даже не сомневаемся, что уличенный коллегами в присвоении «шеколада» гражданин Асатьян-Ефимов Ефим партбилет сохранил. Правда, не факт, что это спасло его во время Великого террора.

РАБОТАЛИ У СЕБЯ ЖЕ, НО БЕСПЛАТНО

До основания лагеря на 4-й Фонтана чекисты пытались создать подобный объект в Березовке, но вскоре столкнулись с тем, что в сельской местности такое количество народу просто нечем занять: колхозов и совхозов еще не было, а со своим личным хозяйством селяне справлялись обычно сами, лишь в страду привлекая наемных батраков. Применение заключенным нашлось только в Одессе. В городе после мировой и гражданских войн остро не хватало рабочих рук.

По сути, ранние советские концлагеря представляли собой распределители бесплатной рабсилы. Любое учреждение могло подать заявку в губЧК, и ему пригоняли необходимое количество работников. Зэки трудились бесплатно, за крохотный паек. В конце лета 1920 года почти треть заключенных одесского концлагеря №1 — 144 человека — обслуживали чекистов и милицию, работали в «органах» конюхами, дворниками, истопниками и даже… делопроизводителями.

Вот цифры из отчета коменданта И. Парпуца: «С 3 июня по 15 июля 1920 года откомандировано на постоянные работы в распоряжение Курортного Управления №162 мужчин и 14 женщин, в исполком 7 человек по специальностям, в Ревтрибунал №6 человек, в Одесскую Губернскую Чрезвычайную Комиссию на постоянные работы 56 человек. Кроме того, ежедневно отправляется от 30 до 80 человек: на кожевенный завод, бывш. Брейтбурта, 3 человека; в 15-ый эпидемиологический госпиталь 2 человека; в Киевский военно-окружной кинопросветительный отдел 1 человек; на постройку железной дороги Выгода-Беляевка – 11 человек и 1 женщина. В Одесском Совнархозе 1 человек, во Всероссийском закупочном союзе 1 человек, в военном санаторном подотделе 9 человек, в Губздравотделе 3 человека; в Мормилиции 51 человек, в Всероссийской Чрезвычайной комиссии 10 мужчин и 12 женщин, в тюремном подотделе 9 человек».

Некоторые заключенные работали там же, где трудились до «приговора», только бесплатно. Это, как правило, особо ценные специалисты, без которых некоторые одесские предприятия могли просто остановиться. Заявки на своих же работников давали руководители цехов и артелей, и начальство концлагеря было вынуждено направлять ценные кадры обратно на их производства.

Вообще, спецов хотели все учреждения. Причем порой заявки звучат несколько эээ… экзотически. Например, зимой 1921 года одесская губЧК срочно вытребовала из концлагеря «специалиста по колбасному делу» Антона Яника. Видимо, следователям и расстрельных дел мастерам захотелось закусывать самогон колбаской, но не пайковой, ливерной, а настоящей, мясной.

ФУНТ ХЛЕБА НА МЕСЯЦ И КАША РАЗ В ДЕНЬ

Обязанностью новых советских рабовладельцев – работодателями назвать начальство совучреждений трудно — было кормить «прикомандированных» из концлагеря и выдавать им минимальный паек. Такой, чтобы новые крепостные не подохли от голода. Пайки каждое ведомство выделяло разные — в зависимости от важности конторы. Например, лагерники, работавшие прачками, санитарами, слесарями и кучерами в одесском эпидемическом госпитале (инфекционной больнице) получали один-два фунта хлеба (около килограмма) и восемь золотников сахара (34 грамма) в месяц. Кроме того, их раз в день кормили пустым больничным борщом на воде и жиденькой кашей.

«Хлебным» работодателем для лагерников, судя по документам, было учреждение под названием Губобоз. Ежедневно там трудилось грузчиками сорок заключенных. Но тяжелая работа компенсировалась вполне приличным по тем временам пайком — в месяц каждому прикомандированному выдавали по одному фунту хлеба и сахара, семь фунтов крупы и осьмушку фунта табака. Помимо этого ежедневно кормили обедами или давали талоны на питание.

А вот в комендатуре губернского революционного комитета явно экономили на зэках. Бесплатной рабсиле из концлагеря полагался всего фунт хлеба в месяц, обедами же кормили не каждый день. И это при том, что рабочий день в губревкоме длился по 10–12 часов…

Впрочем, для обитателей концлагеря, получивших работу, и такой рацион был шансом не опухнуть от голода. Остальные заключенные, для которых «вакансий» в городе не нашлось, перебивались с хлеба на кипяток. А еще донашивали обноски и рваную обувь. В архивных документах одесского лагеря сохранилось много рапортов комендантов с просьбами к начальству о выделении дров, одежды и продовольствия. Обычно они оставались без ответа.

Очень многие не дожили до расформирования лагеря, скончавшись от голода и болезней.

«ПРОСИЛ ОТПУСТИТЬ С НИМ ДВУХ ЖЕНЩИН В ТЕАТР»

Заключенных концлагеря косили частые хвори. На койку ежемесячно отправляли по нескольку десятков человек. «Контингент» массово хворал не только тифом и гриппом, но и сифилисом – в документах регулярно упоминается этот диагноз. Дело в том, что новые власти разогнали как пережиток прошлого публичные дома, а проституток объявили вне закона. В итоге жрицы любви попали в одесский лагерь на Фонтане с пометкой «девицы без определенных занятий».

К условиям, которые царили в бывшем кадетском корпусе, дамы быстро адаптировались и даже совратили большую часть караула! В одном из рапортов от 1920 года первый комендант лагеря Парпуц слезно просит заменить охранников другими. В приказе на имя начальника караула он же требует «внушить (караульным, – Ред.), чтобы в дальнейшем прекратились всякого рода гуляния, ухаживания и флирты с женщинами, содержащимися в концлагере». В другом рапорте товарищ Парпуц требует заменить сразу пять караульных. Согласно документу, один из бойцов, некто Василий Еронов, «был замечен гуляющим по ночам с заключенными женщинами, неоднократно влазил в окна в женский корпус, кроме всего этого на днях обращается ко мне с таким предложением – отпустить с ним двух женщин из числа арестованных в театр».

Да, режим первого одесского «спецобъекта» особой строгостью не отличался, хотя и пионерлагерем учреждение назвать нельзя. Заключенные, которые были на хорошем счету, имели право на отпуск. Раз или два в неделю им позволяли выходить в город. Многие постоянно жили при учреждениях, к которым их прикомандировали. Начальство могло даже разрешить прикомандированному ночевать дома. Правда, побег мог стоить начальнику должности, а пойманного беглеца ждал гарантированный расстрел.

Тем, кто не был востребован на «хлебных» работах в городе, не болел заразными хворями, «увольнительные» домой не полагались. Выходить за территорию было строго-настрого запрещено – периметр охранял вооруженный караул. Однако постоянный голод вдохновлял многих обитателей большевистского работного дома на смену обстановки.

Об этом свидетельствует справка от 16 июня 1920, подписанная все тем же Парпуцем: «…в бегах находится 9 человек». На тот момент в лагере уже содержалось 939 человек – 763 мужчины и 176 женщин.

Почти через месяц, 6 августа 1920 года, в лагере содержалось 1138 заключенных, в бегах числилось уже 33 человека. К 18 сентября 1920 года за колючкой на 4-й Фонтана было 1390 человек, а сбежало 97 граждан.  

Как мы уже говорили, в апреле 1921 года фонтанский концлагерь был расформирован. Однако спустя полтора десятилетия большинство отсидевших в нем взяли повторно. Во время сталинско-ежовской «операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» (приказ №00447, давший начало Великому террору) они были задержаны и предстали перед внесудебными тройками. Кого не расстреляли, отправили уже не в столь тепличные лагеря — на Колыму, в Казахстан, Коми и другие отдаленные местности. Выжили единицы.

Продолжение следует…

Авторы — Александр Сибирцев, Александр Бабич и Олег Константинов