Три величайших зла, театральная шантрапа и местечковое тщеславие: прима Одесской музкомедии — откровенно о жизни на сцене

«Думская». Вдвойне приятная новость, возвращаетесь в театр вы и хит репертуара снова в деле. Как работается?

Ольга Оганезова-Григоренко. Спектакль переводили с большими сложностями, уходят шутки, надо подобрать такие слова, чтобы как-то все-таки сохранить юмор, остроту, жанровость мюзикла. Общими усилиями этого достигаем. Репетиции идут, состав, конечно, очень поменялся, от премьерного состава осталось буквально несколько человек. Как говорил когда-то светлой памяти режиссер Аркадий Словесник: «Незаменимых нет, есть неповторимые». Вот двух неповторимых людей наш театр потерял. Николай Завгородний, игравший Озгуда, ушел в мир иной, а Руслан Рудный, игравший Джерри (он же Дафна), уехал за границу.

Будут у нас новый Джерри и два новых исполнителя роли Джо (он же Джозефина). Денис Фалюта отказался от этой роли, я его очень хорошо понимаю. Наступает момент, когда ты уже перерастаешь образ и не хочешь к нему возвращаться. Две Мерилин из прошлого состава и одна новая, молодая, из другого поколения совсем. На роли Сью я одна осталась.

В качестве дирижера этот спектакль выпускал покойный мэтр джаза Николай Голощапов, потом его долгое время вел Владимир Дикий. Сейчас вторым дирижером назначен Юрий Литовко. В любом случае, когда в спектакль приходит новый человек, все сильно меняется. Посмотрим, что из этого выйдет. Мне очень хочется, чтобы наш мюзикл возродился, ведь последние 13 лет он был визитной карточкой театра, всегда был зал набит битком, шикарно принимали все составы.

Есть и опасения, конечно. Когда в спектакле видны не личности артистов, а остаются лишь какие-то броские внешние решения, получается КВН, а этого очень бы не хотелось. К этому мы, как ни грустно, пришли во всех сферах нашей жизни.

«Д». Я с детства обожала КВН, кто бы мог подумать, что это такое большое зло…

О. О.-Г. А вот я терпеть его не могла. Одесситы всегда любили КВН, поскольку это связано с одесскими командами, но от прежнего флера молодости и остроты ничего не осталось, его заменила пошлость. Такая тенденция проникает сейчас во все театры, это очень пугает. Раньше это называли самодеятельностью, но это не самодеятельность даже, это вот такой стиль кавээновский, когда я не тружусь, я просто бросаю репризы в зал, не создаю образ, а просто кривляюсь. В театре это недопустимо, здесь люди должны ЖИТЬ в роли, зрители приходят за живой эмоцией, которую они не могут испытать в своей жизни, а если артисты не в силах эту эмоцию вызвать, а вызывают только ленивое хихикание над пошлыми шуточками?..

«Д». Как вообще могло случиться, что вы на годы оставили большую сцену?

О. О.-Г. Уже давно моим основным местом работы стала музыкальная академия, в театре я работала как совместитель. Было много хороших спектаклей с моим участием, но эти названия ушли в силу разных, и субъективных, и объективных причин.

Потом пандемия, потом началась война и со мной как с совместителем приостановили отношения. Стали исчезать из репертуара «Моисей», «Тайна Макропулоса», «Ханум» еще несколько названий. Опять-таки, чтобы возобновить рок-оперу «Моисей», ее нужно перевести на украинский язык, это стихотворный текст, сложная задача. Когда мы говорим и играем на другом языке, мы иначе себя чувствуем, не плохо и не хорошо, иначе. То же самое и со спектаклем «В джазе только девушки», он другим будет. Музыка, конечно, его будет держать в том состоянии, каким оно должно быть, я очень надеюсь на молодых артистов, что они почувствуют, что такое театр и уйдут от этого жуткого КВНа. Они виноваты лишь в том, что их никто, образно говоря, не бьет плеткой и не воспитывает.

Когда я только пришла в театр, было много ролей, в которые вводилась. Мы, артисты, с годами набираем, а вначале, конечно…

«Д». А вот и нет, вы пришли в музкомедию, будучи звездой театра «Ришелье», который в свое время «отпочковался» оттуда и гастролировал по всему миру с большим успехом.

О.О.-Г. Его режиссер, покойный Юлий Изакинович Гриншпун, помню, говорил мне: «Скучно звучишь». Воспитывал понимание того, что я ничего не знаю и ничего не умею, что должна постоянно учиться. С каждой ролью заново жизнь начинаю. А вот попыталась кому-то из молодых даже не замечание сделать, а помочь, подсказать, и встретила такую реакцию… Они все знают, все умеют, ну хорошо, ладно. Жалко. Это не вызывает обиды, это вызывает грусть.

Так бывает в семье: родители будто летят на вертолете, видя, куда идет их ребенок. Они знают, что впереди, он не знает. Думаю, в конечном счете все уладится, мы, артисты, всегда притираемся на сцене, шероховатости сглаживаются. На то они и люди, на то это и коллектив, все утрамбуется.

«Д». И вот когда вы пришли в музкомедию, у вас же были совсем другие отношения с корифеями… Например, с Сатосовой и Крупником, вы с ними сдружились еще со времен «Ришелье».

О. О.-Г. Да, Людмила Ивановна Сатосова вообще подготовила меня к роли Элизы в спектакле «Моя прекрасная леди», она мне рассказывала многое, как и Семен Самойлович Крупник. Атмосфера жизни была другая, люди были как настроены: вот, пришли молодые, мы их воспитываем в своем «садике», растим из них что-то хорошее, чтобы нам, артистам большим, было с кем работать, а не стоять на сцене рядом с шантрапой.

«Д». Отличное слово, «шантера па», то есть, петь не будет…

О. О.-Г. Вот да, а сейчас этого алгоритма нет, я не знаю, почему.

«Д». Есть опасения, что молодые заберут роли корифеев?

О. О.-Г. Это тоже имеет место, так было всегда, но театр же большой организм, и на одном поколении он не заканчивается. И вот эту преемственность обеспечивали режиссеры, дирижеры, сами артисты. Семен Самойлович мне когда-то сказал: «Я помогаю тебе не ради тебя, а ради себя. Я хочу, чтобы мне на сцене было интересно работать». Золотые слова! Но, согласитесь, глупо бороться с новым поколением! С ним нужно рядом жить и работать, как со своими детьми… Если артист имеет заработанное у зрителей ИМЯ и репутацию, то будет интерес всегда, и в зрелых ролях тоже. Иногда мне кажется, что я уже такая старая, брюзжу и вспоминаю Юлия Гриншпуна. Я работала в «Ришелье», потом пришла в музкомедию и как раз попала на постановку, ставил Виктор Максимович Стрижов «Свадьбу Кречинского». Хорошая была постановка, были еще живы Юрий Осипов, Виктор Алоин, Маргарита Демина… И как-то говорю Гриншпуну: «Юлий Изакинович, ну вернитесь в театр. Скандал забылся, прошло много времени, «иных уж нет, а те далече». Он мне ответил: «Там не с кем работать».

Я тогда расстроилась, ну как же он не видит, с кем? А теперь понимаю, что тогда еще ого-го как было с кем работать! Опять же, театр – это отражение общества в миниатюре. Если в обществе катаклизмы, как может быть в театре нормально? Это грустно. Я когда-то снималась в кино, в каком-то юмористическом сериале, и кто-то из помощников режиссера мне проболтался: «Мы не могли подобрать на эту роль артистку. Мы вас вообще не рассматривали, потому что из театра музкомедии не берем никого, это не артисты, так мы думали. И вдруг поняли, что в этом театре тоже есть артисты». Это был 2005 или 2006 год, уже не девяностые…

А почему к нам так относились? Мы сами создали это впечатление.

«Д». Только не вы. Помню, Леонид Квинихидзе, когда собирался стать у нас главным режиссером, говорил мне о вас: «Артистка О.О.», и каждое «О» звучало как «О!»

О. О.-Г. Я этого не знала! Квинихидзе был у нас в 1996-1998-м, это очень сложный оказался период для театра.

«Д». Потом был главреж, фамилию которого я вообще не могу вспомнить, но помню, что свою жену-актрису он сделал Изольдой в спектакле, много смеялись по этому поводу, далее был скандал с очень пошлой постановкой об Одессе, и эта пара покинула наш многострадальный город.

О. О.-Г. Жизнь идет своим чередом, как говорится.

«Д». В одном из интервью вы рассказывали, как во время учебы в консерватории были практически избавлены от голоса. Но перевелись в класс другого педагога. Нинель Петровна Сочиенкова буквально спасла вас как певицу. Есть ли такая проблема сейчас, и приходится ли вам, как проректору, спасать студентов, переводя их в другие классы?

О. О.-Г. Такая проблема возникает во все времена, это болезни роста и издержки профессии. Вокалистам особенно сложно, наш инструмент находится внутри нас, и нам очень важно, когда мы его правильно ощущаем. Даже не всегда педагог виноват, просто абсолютно другая природа, голос не откликается на его требования, а у другого учителя откликается. По Божьему промыслу это работает. Поэтому у вокалистов этот момент всегда яркий, жесткий по уровню падения и взлета.

«Д». У меня лично большие сомнения вызывают восторги по поводу «всемирно известной одесской вокальной школы». Как по мне, это зло не меньшее, чем КВН. Нинель Петровна училась у итальянцев, в этой системе голос работает совершенно другими резонаторами, что она и передала вам и другим своим знаменитым ученикам. Всегда слышно, когда пресловутая «одесская школа» не потопталась на судьбе певца, это гарантия, что голос не износится до поры.

О. О.-Г. «Тщеславие – мой любимейший из грехов», как говорится в культовом фильме «Адвокат дьявола». От этого все идет, от тщеславия.

«Д». Но вам же удается, будучи проректором, не заразиться этим местечковым тщеславием…

О. О.-Г. Надеюсь, что не заражусь и в дальнейшем. Скажу почему: я на сцене уже так выработалась, у меня такая профессиональная деформация по поводу тщеславия, даже не хочется посещать презентации. Мне бы дома посидеть, чайку попить в тишине, помолчать. Не люблю находиться в обществе, я это уже все отработала, пережила, у меня другие вещи в голове и в сердце. Общение с людьми стало меня утомлять, не хочу тратить на это душевные силы. Как говорил, опять же, Аркадий Словесник, «у меня слишком мало осталось на дне стакана чистой воды, чтобы ее расплескивать». Очень точно сказал, хотя и давно, году так в 1995-м или 1996-м. Вспоминаю их часто, ушедших, как вечно что-то обсуждали, возражали, спорили.

«Д». Насколько вредит творческому росту исполнителя так называемая «болонская система», которая всех сделала немножко музыковедами и наплодила множество никому не нужных текстов?

О. О.-Г. «Болонская система» – величайшее зло, и не только для образования в нашей сфере. Сейчас все ругают СССР. А в чем был цимес советского образования? Воспитывали творческую личность, воспитывали инженерное мышление. Каждый думал: «Как я могу это сделать лучше?», а сейчас воспитывается благодаря этой системе некто «я хожу только по своему квадратику, за стеночки не выхожу». А что это за творчество такое? Я сейчас не говорю о творческих профессиях, я говорю о творчестве как образе мыслей.

Хорошие математики всегда были творцами, инженер – это творец, изобретатель. Человек вообще должен выходить за рамки того, чему его учили. Тогда он будет лучше учителей, тогда он будет развиваться.

Может, «болонская система» для кого-то и хороша, для меня это очень странная организация жизни, она все сводит к шаблону. Неважно, как ты играешь, как ты поешь, важно, как ты заполнил правильные бумаги. Неважно, как ты преподаешь. Сейчас у нас огромная проблема: всех преподавателей ставят в условия, когда им нужно выполнить нереальное количество часов по научной работе. Да, есть те, кто на этом специализируется – музыковеды. Да, есть те, кто умеет и то, и другое, как я, потому что у меня это получается и мне это нравится. А есть люди, которые являются только практиками, но в данной системе могут просто потерять свою зарплату из-за того, что не пишут статьи.

Что делаю я как проректор? Я придумываю кучу работ, которые можно засчитать как научные, чтобы сохранить этих людей, умеющих учить исполнительскому мастерству. Находясь в тисках этой системы, мы теряем свое лицо, становимся такими, как все. Мы чем были интересны всему миру? Мы были бедные, но креативные. Сейчас стали такими, как все, и плюс еще бедные.

«Д». Плюс запуганные…

О. О.-Г. И кому мы такие нужны? А никому.

«Д». Вы нужны всем, и зрителям в первую очередь. Мечтаете о новых ролях?

О. О.-Г. Боюсь загадывать. Я хочу работать на большой сцене. Пока с этим были проблемы, нашла себе такую нишу, стала делать концерты с органом, но не духовной музыки. Исполняю фрагменты из мюзиклов и музыку к голливудским фильмам. Получается интересно, что-то в этом есть.

Но когда я сейчас пришла на репетицию в театр, снова ощутила, что там мое правильное место. Стою и думаю: «Боже, как хорошо». При всех издержках, которых я повидала немало. Всегда для артиста очень болезненна необъективность со стороны тех, от кого зависит его творческая судьба, но, с другой стороны, это можно рассматривать как комплимент! Помню, пьяный режиссер признавался мне: «Понимаешь, мне сказали, чтобы я тебя задвинул». Это театр, он другим никогда не был.

В академии, как и в театре, кое-что могу и по возможности делаю. Однако и здесь действует непреложная истина: те, кому ты помогаешь, первыми плюют в твою сторону. Считается, что самый тяжелый коллектив в смысле общения и внутренних всяких штук – это медицинский. Вторым по тяжести называют педагогический, и третьим – творческий. У нас как раз творческий и педагогический в одном флаконе, мы медицину заткнем за пояс!

Беседовала Ирэн Адлер, фото Олега Владимирского