Эту статью о новом директоре театра, легендарном «Человеке-фестивале», разместили в комментариях к новости про митинг возле оперного театра. По-моему, статья заслуживает большего. Но сначала прямая речь одного из артистов оперы в тех же камментах (орфография и пунктуация сохранены): «Слышите вы все! Я артист театра со всей ответственностью заявляю, что не все в театре так низки и глупы как эта жалкая компания которая стояла на этом так называемомо митинге. Даже среди стоявших есть люди которые поддерживают нового директора но из за боязни наших старых серых кардиналов пошли туда. Человек пришёл делает реальное дело.Сколько мы мечтали о том чтобы избавится от таких как Ширина и Холденко.Погогворите с солистами оперы и увидите как люто они их ненавидят.Сколько обкрадывали они нас и обманывали.И вдруг такая любоввь и доверие к этим людям не странно ли это.Люди приходят в реж.управление и их насильно Ширина заставляет подписывать документы.А поди откажись и на сцену долго не выйдеш. Поверьте болит душа у многих в нашем театре больно наблюдать за всем этим.Люди воровали щас появился чёткий контроль за театральными деньгами наши кардиналы в шоке и им Проскурню надо любой ценой забить.Конечно был бы директором Дуда которого они так пихали.Это былобы для них отлично театр без никаких перспектив а они купались бы в золоте. Человек пришёл и делает реальное дело и дай бог чтобы ему хватило мужества выстоять. Мало времени у наших кардиналов чувствуют что скоро пойдут на незаслуженный отдых вот и фарсируют события.Думается в этот раз с ними разберутся так как они того стоят! " А теперь — статья. _____________ ПРОСКУРНЯ Сергей Васильев, 2001 год О Проскурне известно, что он неугомонный. Недавно я услышал, как кто-то из его подручных по «Мистецькому березiллю», театральному фестивалю, который он вот уже десять лет кряду раскочегаривает на целый месяц в Киеве, сопровождая сию затею скорбными гримасами, ламентациями на безденежье, перфомансами с вербными веточками, велеречивыми спичами перед каждым представлением, ночными бдениями (впрочем, не уверен, что он спит и во внефестивальное время), заявлениями перед чахлыми группками журналистов и поклонниц (процентов на восемьдесят совпадающими), килограммами факсов и литрами чая (он предпочитает «Липтон»), непрестанно блестящей в свете софитов лысиной и круглыми стеклышками очков, короче, кто-то обратился к нему: «Сергей Владиславович». Это рутинное официальное обращение меня сразило. Постараюсь объяснить, почему. Во-первых, я был потрясен, обнаружив у Проскурни отчество, сколь абсурдным ни кажется это открытие. В этом было какое-то нарушение образа, потому что Проскурня настолько мифологизирован молвой и так тщательно и неустанно много лет превращал себя в легенду, что, в общем, уже и не воспринимается как конкретный человек, скорее, как явление. Что-то вроде бури в пустыне, случающейся так регулярно, что ты уже готов принимать ее смиренно как, скажем, смену дня и ночи, и не случись однажды этого стихийного бедствия, это встревожит тебя сильнее, чем сама повторяющаяся катастрофа. С другой стороны, вот ведь он, постоянно рядом, с цветочками на вернисажах и премьерах; чинный, как цапля, в фойе филармонии; звонит, бывает, обязательно с программными идеями, не так, чтобы просто поболтать на досуге; ну, в кофейне увидимся, расскажет, с кем ведет очередные переговоры; иногда прихватит тебя тощими цепкими пальцами на улице, взглянет в лицо требовательно и заговорщицки: «Надо посоветоваться» — и заведет пластинку все о том же, о «Березiллi…». Однако я слишком уж оторвался от «во-вторых». Мы с Проскурней — ровесники, в нашей юности это не без пафоса, глупого, но честного, называлось принадлежностью к генерации. Генерация звучит, естественно, жутко, хуже, чем Президентский оркестр. Сплошная, оглашенная медь. Но, на самом-то деле, никогда мы себя отрядом, тем более передовым, не считали и, за всех, правда, не ручаюсь, еще лет десять—пятнадцать назад и не помышляли, что нам предстоит за что-то, кроме собственных семей и ремесла, отвечать. Генерация — это не идеология, а общие пирушки и аудитории, песни и книги, шутки и приколы, сленг и премьеры, море и флирты. Это даже не фамилии, а Валера, Виталик, Леша, Володя, Стас, Андрей, Слава. Проскурня, Сережа. Я до сих пор каждый раз невольно дергаюсь, когда меня окликают по отчеству. Что это? Инфантилизм? Последствия юношеской аллергии на респектабельность, чопорность, с которой только и ассоциировалась казенщина, равнодушные и одутловатые дяди со всегда правильными и скучными мнениями? Недоверие к их порядку — пионерской линейке, армейскому строю, попугайству и начетничеству, непоколебимым и фальшивым иерархиям, шаг влево или вправо — уже не стреляем, но бьем по голове. Как бы то ни было, но если тебе удавалось от этой запрограммированности увильнуть, ты и попадал в генерацию. А там каждый был за себя. И все чаще — врозь. Может быть, еще и поэтому многие теперь — далече? Но иначе быть не могло: слишком неотвратимым был тот юношеский иммунитет против стадности. Проскурня один из немногих из той компании — остался здесь. Вместе с «Березiллям…». Итак, о нем известно, что он неугомонный. Еще в каждой третьей статье его называют вездесущим. В каждой второй — энергичным. Все эти эпитеты абсолютно бессмысленно повторяются в газетах, по меньшей мере, лет десять. Они — часть мифа. В заповедные годы перестройки, когда мы так чистосердечно поверили в glasnost, что, казалось, стоит изобрести новые слова — и сразу изменится непривлекательный окружающий нас пейзаж вместе с его унылыми и фарисейскими рожами, дернул и меня черт за язык в какой-то заметке повеличать Сергея фестивальмейкером, теперь этим клише тоже охотно пользуются коллеги. Между тем словечко родилось по совершенно конкретному поводу: «неистощимый на выдумку Проскурня» (цитата из каждой пятой статьи о нем) с просто-таки маниакальным упорством затевал все новые и новые праздники и импрезы. Он делал первую «Червону Руту», закаруселил самую пикантную и сумасбродную акцию за годы независимости — львовский «Вывих», сочинил и даже дважды провел элегантный и беспрецедентный «Фестиваль одной пьесы», режиссировал различные экзотические национальные перфомансы вроде Собора Духовной Республики на холмах под Коломыей. И был в отместку за это увековечен в культовом романе посттоталитарной эпохи — «Рекреациях» Андруховича. Он там под псевдонимом Петра Мацапуры с привычно сверкающими очками и в привычном амплуа массовика-затейника устраивает грандиозную мистификацию под названием «военный переворот» и фатально портит всем экзистенциальное похмелье. Занятно, что абсолютно не похожие литераторы, надо полагать, провидчески, усматривают в образе Проскурни нечто демоническое. Недавно я читал хит сетевой литературы — ироничный «Роман с Пельменем» киевлянки Евгении Чуприны. Есть там, в частности, эпизод в театре, и сквозь него мелким бесом вьется герой с явными замашками Проскурни. Собственно, это он и списан с натуры, не без ехидства и женского авторского коварства, кстати. Чем еще знаменит Проскурня, персонаж светской хроники, непременный участник всевозможных тусовок, денди в начищенных штиблетах и нарочито небрежно повязанным вокруг худой шеи шелковым платком? Колокольчиком! Перед каждой акцией своего фестиваля — спектаклем ли, концертом ли, лекцией или пресс-конференцией он с озабоченным видом звенит в старомодный медный колокольчик. В этом он, впрочем, не совсем оригинален. В современном украинском театре есть два заправских звонаря — Проскурня и Леша Кужельный, нет, все-таки Алексей Павлович, народный артист и душка. У них совершенно тождественный ритуал: дзинькать, плавно поводя рукой, перед публикой. И вот что интересно: Кужельный с колокольчиком всех поголовно умиляет, а Проскурня, по большей части, раздражает. «Ну, что он каждый раз прется на сцену?» — непременно услышишь ворчанье просвещенного зрителя (а на «Березiллi…» практически только такие и водятся, ибо представить себе обычного театрала, готового, презрев все житейские заботы, ежедневно в течение месяца ходить на спектакли, я даже вообразить не могу; я, признаться, с трудом представляю себе и профессионала, способного на такой подвиг, хотя, надо констатировать, что такие безумцы есть, например, сам Проскурня, присовокупим сюда еще сотрудников его штаба и группу ревностных фанатов, которых встречаешь, на какое бы фестивальное представление ни пришел). Просвещенный зритель тем и хорош, что замечает нюансы. Потому я к его ворчанью отношусь терпимо, и иногда склонен к нему даже присоединиться. Прелюдии Проскурни к своим акциям, правда, часто кажутся необязательными. Но это, никуда не денешься, моменты его триумфа. Все-таки он артист, падкий к лести и жаждущий славы. В конце концов, «Березiлля…» — не просто выпестованное им дитя, но и грандиозное ежегодное зрелище, которое он устраивает в киевских декорациях. Это действительно постановка, осуществленная по строгому сценарию, где сам ее автор намечает кульминации и чертит замысловатые интриги. Возьмите любой фестивальный буклет (в своем роде произведение искусства, плод смелой дизайнерской мысли), и драматургия «Березiлля…» предстанет перед вами во всем совершенстве, в идеальном виде. Собственно, это тайный дневник Проскурни. Он ведь и злится, когда не удаются, временами откровенно авантюрные и нереальные, его задумки (он, втирая легковерным поклонникам очки, называет их обещаниями), именно потому, что дает маху как художник, демиург, владыка этого мегаспектакля. Так что его навязчивые выходы к публике — это явления верховного жреца, а не жалкого конферансье. Он не культуртрегерством в эти минуты занимается, а принимает дань заслуженного восторга. Гордыня? Тщеславие? А разве хоть бы и на донышке любого артистического поступка не обнаруживаешь такого приятного и чуточку постыдного, как чесотка, мотива? Любой вышедший под свет юпитеров мечтает, пусть на секунду, почувствовать себя Юпитером с полагающимися сану преклонением толпы и внутренним ощущением снисходительного величия. Проскурня такими антре, безусловно, злоупотребляет, но в этом ему нужно, скорее, сочувствовать, чем укорять. Раньше он выпячивался реже. Видно, фестиваль последние годы дается ему такими нервами и кровью, что мелькание перед фотографами и публикой служит ему своеобразным механизмом психологической компенсации. Хотя, конечно, и лишняя реклама никому не вредит. Лет восемь назад, на втором, по-моему, «Березiллi…», он включил в программу фестиваля гигантскую, в нескольких залах галереи Союза художников на Владимирской (там теперь, естественно, торгуют, не помню, чем именно), экспозицию «Божественная трагикомедия», посвященную своему на тот момент не такому уж долгому пути в искусстве. Общественность была такой наглостью фраппирована. Хотя, если подумать, это был весьма знаменательный артистический жест, концептуальная забава, хитроумная шалость. Безусловно, свою душевную анатомию Проскурня тогда разоблачил капитально, невольно проговорился почти обо всех своих обидах (на Сергея Владимировича Данченко, к примеру, у которого учился в институте и стажировался в театре, за что, благодаря природной лопоухости, заслужил прозвище «уши Данченко», были еще и «глаза Данченко» — однокашник Проскурни борцовского вида с зеньками навыкате Влад Пилипенко, канувший, увы, в бизнес) и комплексах, но ведь сам факт такой выставки, где мило соседствовали картины Приймаченко и авиабилеты полетов Проскурни в гости к Параджанову, какие-то испещренные беглыми рисунками и каллиграфическими записями бумажки и псевдоэнциклопедическая статья о нашем герое (написанная, кстати, еще одним славным бубабистом — Александром Ирванцом), сам факт, повторю, акции, посвященной 33-летнему режиссеру, легализировал его талантливое поколение, заставлял признать, что эти 30-летние, сердитые на академическую косность ребята, ушедшие с больших сцен в собственные маленькие студии, — уже не подмастерья, а личности. Кстати, тогда над Проскурней лишь беззлобно подтрунивали за рецидив мании величия, но никто не брюзжал, чего он, мол, прется впереди всех и лезет на сцену. Помню, в то время сидели мы как-то и пили вино, и Проскурня, человек, дотошно пекущийся о регистрации своей жизни в искусстве, что его «Божественная трагикомедия», кстати, и доказывала, не без умысла разоткровенничался. Суть его монолога сводилась к тому, что музыкальное его предначертание — альтист, а это, по его мнению, ущербный скрипач, обреченный всегда немного завидовать своим более талантливым коллегам по ансамблю. Я, конечно, утрирую, но Проскурня рассчитывал на мое ассоциативное мышление. Возможно, набивался на комплимент, и, не исключаю, его выудил. Но теперь я склонен думать, он наперед объяснял свое отречение от практической постановки спектаклей. У него, кстати, были и отличные работы. Например, «Камо», сыгранный в «Золотых воротах», или «Друг Ли Бо, брат Ду Фу», поставленный в бомбоубежище на Прорезной. Он сотрудничал с самым душевно ранимым украинским сценографом — Володей Карашевским, остро чувствующим трагическое противоречие рукотворной и живой природы, и, подозреваю, все бутафорское, искусственное в театре его рано начало тяготить. Он искал не лживое пространство, перепробовал разные тупики и подвалы, затем выкарабкался на улицу, устраивал экологические акции в скверах и пропагандистские — на стадионах, а закончил — «Березiллям…», где декорацией служит, я говорил, город, теперь — уточню: любая точка, куда устремится его фантазия. Он втягивает в свой фестиваль все и всех, кто только подворачивается под руку, и продолжает свою игру, где ему заблагорассудится и где его приветят. «Березiлля…» — его персональный магический аттракцион и рок. Это только посторонним кажется, что фестиваль длится месяц, для Проскурни он не прерывается ни на минуту. Когда-то я сказал ему, что это его личный праздник, и, кажется, огорчил. Но оцените масштаб праздника. Есть люди-копилки, люди-военные базы, люди-кукиши, люди-оркестры, люди-оранжереи, люди-сады, люди-выгребные ямы. Проскурня — человек-фестиваль. Он, конечно, реализуется в нем во всей «неугомонности и непоседливости» своего характера, но ведь перепадает с этого пира и остальным. Собирая программу, он делится с нами тем, что сам искренне любит. Спектаклями, театральными системами, виртуозами и мыслителями, красотой и страстью. Он говорит о семье: мы с женой договорились, что ключей от квартиры, дачи и машины не будет. Я далек от мысли, что Проскурня — бессребренник. Но что я точно знаю: он не сквалыга. Над букетиками, которые он церемонно выносит на каждом концерте, где бывает, или любой киевской премьере, можно, конечно, и потешаться, но ведь другие — не дарят. Его затейливые посвящения на буклетах или открытки с приветами по случаю можно, конечно, считать позерством или баловством, но ведь другие — напрягаются только тогда, когда надо сочинить письмо к спонсорам. Его экспансивные монологи о театре могут, конечно, казаться и идиотским ребячеством, но ведь другие — все больше обсуждают, где «срубить бабла» и как его хитрее прикарманить. Недавно он вернулся из Литвы, привез программку «Отелло» с автографом Някрошюса и многозначительно, как он это умеет, сообщил, что оттуда же доставил бутылку водки, которую мы обязаны распить. Вот это и есть Проскурня. Он все старается превратить в ритуал. Нет, просто зайти в ближайший «Гастроном», куда там — нужна церемония. Когда же мы, наконец, к этой бутылке приступили, я вдруг опамятовался: «Сережа, ты ведь вроде водку раньше не пил?» — «А это я, наверное, старею». Не надо, Проскурня.
|
