Бесчинства, грабежи, убийства, мародерство, насилие на оккупированных территориях — самое искреннее, истинное проявление «глубины души» российского солдата. Да-да, той самой «загадочной русской души». Вооруженный оккупант в мирном городе оказывается в ситуации, когда он — высшая власть. Он бог и царь, он властитель судеб, он — все ветви власти, законодательная, судебная и исполнительная. Он может творить что угодно, потому что знает: никакой ответственности и никакой управы на него нет. И то, как он себя ведет, о чем думает, какие приоритеты выставляет в такой момент, и есть самое честное и незамутненное проявление его души. Если она, конечно, есть, в чем после Бучи есть сомнения. «А мы что, другие? — наверняка спросит кто-то. — Неужели украинцы в ситуации полного безвластия повели бы себя по-другому? А вот в этом я не сомневаюсь ни секунды. Да, среди украинцев, как и в любом другом народе, есть воры, грабители, мародеры и убийцы. Но вопрос не в их наличии — а в том, какие порядки устроят сами себе люди, когда над ними не окажется карающей власти государства. В новейшей истории Украины бывали моменты, когда власти не было. Например, в феврале 2014 года, после бегства Януковича, на несколько дней полностью исчезла государственная власть в Киеве. Я помню те дни, когда тысячи вооруженных киевлян вышли на улицы — не грабить, не воровать, не убивать, а поддерживать порядок — в том понимании этого слова, которое у них внутри. В опустевшем милицейском главке тогда сидели активисты «Самообороны», которые пытались хоть как-то координировать действия и защищать важнейшие городские объекты. Сколько магазинов тогда разгромили? Сколько квартир разграбили? Сколько мирных людей тогда расстреляли, похитили, изнасиловали? Ни одного. Да, среди украинцев есть насильники, грабители и мародеры. Но не они устанавливают у нас порядки, не они формируют понимание жизни. Сейчас их иногда можно увидеть — примотанными скотчем к столбам. Да, была в украинской армии рота «Торнадо». Ее давно уже нет, но есть вступившие в силу приговоры украинских судов, вплоть до 11 лет. Мои дальние родственники когда-то жили на Сахалине. Это была немолодая супружеская пара, работали метеорологами. Много лет жили в небольшом поселке, где все всех знают, и отлично ладили с соседями. Буквально на следующий день после похорон мужа к вдове пришел поселковый начальник и сказал: «Теперь ты без мужа. Защитить тебя некому. Уезжай, ты не выживешь тут, тебя убьют». Женщина хорошо знала местные нравы, поэтом два раза просить не пришлось. Она собрала вещи и уехала на следующий день — к дочке в Украину. У нас эта история стала семейной легендой. Украинские родственники не смогли понять той ситуации. «Как же так — жили рядом, нормально общались с соседями. У нас бы в такой ситуации наоборот — помогли, поддержали. Что получается, они только и ждали удобного момента, чтобы воткнуть нож?» Такое же, только помноженное на тысячу чувство у всех нас сейчас, когда становится понятным, что творилось и творится в Буче и в других оккупированных городах. Только теперь это чувство перекрывается тяжелейшей болью и ненавистью. «Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения » Лев Толстой |