«Мне кажется это твой дед на фотографии. Он же в первый день в освобожденную Одессу вошел. Очень похож», — так говорил отец. Я вглядывался в фото. Действительно, похож солдат тот, что слева, на деда. Он в шапке и не видно волос. Дед был лысым. Волосы выпали после пыток в НКВД перед войной. Такое бывает у тех, кто пережил сильное потрясение. От болевого шока. Дед Андрей воевал в артиллерии, в 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова. Освобождал Одессу. Брал Берлин. Отец говорил, что дед не любил вспоминать про войну. У дедушки Андрея был весь живот исполосован синими, грубо зашитыми шрамами. Отец, наоборот, любил рассказывать. Он жил в оккупации и, будучи мальчишкой, хулиганил. Один раз забрался на дерево и материл полицая, кидал в него шишками. Полицай не разрешал собирать хворост в лесу. Он озлобился и чуть не убил отца. Сильно избил. То, что и папа, и дедушка уцелели в этой мясорубке, и в конечном итоге я родился, это чудо, шанс на миллион. Сейчас я жалею, что не узнал у деда то, как они входили в Одессу. Как было в Берлине. Вообще ничего не узнал. Он приезжал в Одессу раз в год, а постоянно жил в Кисловодске. Здесь он встречался с однополчанами. Среди них было много одесситов. А я не узнал у него ничего. Но мне было всего десять лет, когда дед Андрей умер, так что простительно. Мне же в школе все про «дидов» рассказали. Сейчас бы расспросил, конечно. Я думаю, дед был ближе к фронтовикам Симонову и Астафьеву, нежели к тем пиздоболам, которые любили выступать в школе на «уроках мужества» и рассказывать, как от «станции Шепетовка мы шли с боями….». Я бы его спросил: «Дед, ничего, что я не горжусь? Ничего, что я не обматываюсь георгиевской ленточкой и не хожу с тобой на палке. Я не могу гордиться этой мясорубкой. Я знаю, что вас кидали в топку, как охапки сена. Ты чудом выжил, вопреки всем своим генералам. Я не горжусь этим. Но я склоняю голову перед тобой. Ты выжил и одним из первых зашел в спасенную Одессу. Еще я знаю, что тебе не дали Героя, потому как ты вел пленных немцев и тебе хотелось спать. Ты еле ноги волочил. Глаза закрывались. А немцы могли удрать. Могли напасть. И ты их… порешил. Их было человек пять. За это и не дали звезду. Я не знаю, как я бы повел себя в этом аду. Может, также. Ты победитель, но от этой победы впору выть волком». Я бы его спросил: «Дед, я считаю, что защищать свою Родину от тех, кто на нее нападает, это долг. Сейчас на Украину нападают те, кто прикрывается твоей победой. Что ты думаешь о них? Что думаешь о том ветеране, который плакал, потому, что его внука убили в АТО путинисты. Он хотел писать Путину письмо. Ты тоже хотел писать письмо Сталину, сидя в НКВД. Следователи смеялись и избивали тебя. Ты думаешь, Путин прочел бы письмо ветерана? А Сталин прочел твое? Дед, бабушка вместе с маленьким отцом и тетей жила в оккупации. Житуха была не сахар, маленькая тетя Нелля от голода обгрызла подоконник. Пухли от голода. Но, дед, скажи, как наши солдаты относились к немкам? Это правда, то, что сейчас говорят? А ты, дед Андрей…». Хотя, может, если бы его сейчас увидел, не отважился задавать эти вопросы. Не знаю, хотел бы я услышать правдивые ответы на них. Ведь он был обычным дедушкой. Он подкидывал меня карапуза и тихо смеялся, купил мне трехколесный велик и показывал, как на нем ездить. Батя переживал, когда мы боролись с дедом, а я лягал его в исполосованный живот: «Ты, что! Нельзя! ». На что дед мужественно говорил: «Это ничего! Пусть бодается!». Дедушка полюбил на пенсии рыбалку и кошек. Он ходил на Турунчук за форелью. С удочкой в фетровой шляпе, высокий, костистый шагал по узеньким каменистым тропкам. А кошки ждали его возвращения. Он был обычный любимый дедушка, выживший в аду.  |
