Кое-что из прошлой жизни вдогонку уходящему лету

- Изя, Изя-я-я!!! Ты чьто, еще не встал?!! Изя! Ты чьто, еще спишь?!! А мы сегодня не варим Леве кашу, да, Изя? Или бидон прилетит тебе на крыльях?!!

6 утра…Я лежу на раскладушке на веранде нашей дачи на Каманина и слушаю вопли профессорши Тамары Борисовны, нашей соседки слева, раз в три дня она будит своего мужа профессора Исаака Яковлевича и посылает его на 7 станцию Большого Фонтана, где к универсаму приезжает бочка с молоком и молочница Нина в белых, картонных от крахмала нарукавниках, сурово стоит на страже бочки, держа в руках как штык длинную алюминиевую палку, к которой приварена алюминиевая же кружка обьемом в 250 грамм и на литр входит четыре такие кружки, а если ваш бидончик двухлитровый, то Нина доливает немного сверху, под крышечку и это молоко можно сразу отпить, хотя делать этого мне мой папочка-доктор категорически не разрешает, ведь в разгар лета молоко моментально прокисает без кипячения, а какие-то шесть лет назад в Одессе была холера и подобное употребление на голодный желудок с утра некипяченого молока чревато серьезнейшими последствиями…ах, господи, да что такое шесть лет для подростка, это же вечность, и конечно же, когда меня посылают к бочке, я выстаиваю очередь, не удерживаюсь и отхлебываю молоко…

- Тома, шо ты орешь как скаженая? Я тоже иду, я вам займу!!!

Елена Андреевна, супруга зубного врача-протезиста с дачи напротив, с пластиковой яркой сеткой и бидоном уже стоит в калитке, я наблюдаю ее силуэт, равный по размерам двуспальному пододеяльнику, сквозь плющ, увивающий наш малоустойчивый деревянный заборчик.

- Она займет…Ну спасибо, конечно, займет она, — не унимается оперный голос Тамары Борисовны, — но его же надо еще поднять!!! Кому ты будешь держать ту очередь??!

Из каменного дворового душа появляется давным-давно поднявшийся и чисто выбритый Исаак Яковлевич в полосатых пижамных штанах и белоснежной майке и говорит величественно:

- Царица Тамара! Я готов!

Гремит крышка от бидончика, звякают щеколды в калитках, где-то лает собака, играет радиоточка, я окончательно просыпаюсь и начинаю быстро одеваться — сейчас мы с папочкой идем на «плиты»!!! На море!!!

Это назад, с моря, ты идешь неспешным шагом, плывешь сквозь марево в обьятиях июльского солнца, мечтая об одном — скорее плюхнуться в гамак в тенечке под раскидистым орехом, накрыть разгоряченное соленое сгоревшее тело прохладной влажной простыней и блаженно задремать на пару часов — а ранним утром на море ты летишь стрелой, летишь по аркадийским склонам (о Небеса, да кто мне сейчас поверит, что можно было сбегать вниз на «плиты» по пустым незастроенным аркадийским склонам, покрываясь облаком пыли, размахивая руками от счастья, что сейчас, вот сейчас, еще мгновение — и ты плюхнешься в море?!! ) и, теряя на ходу босоножки и сбрасывая сарафан, ныряешь очертя голову с жирно покрытой водорослями третьей ступеньки плит, даже не попробовав кончиком ноги воду, тебе абсолютно все равно, теплая или холодная сегодня вода, ты летишь навстречу тому райскому состоянию, когда ты свободен и счастлив!

Наплававшись до зубовного стука и синей гусиной кожи, я выбираюсь по скользким ступенькам и бегу на нашу подстилку, папочка ждет меня, облокотившись спиной о парапет, в руках у него карандаш и блокнот — он набрасывает в блокнот строчки стихов, а заодно и делает смешные зарисовки фланирующих по плитам аркадийских завсегдатаев, знакомые дамы с дач в Аркадийском переулке в шляпах жеманно раскланиваются, им нравится, когда доктор зачитывает им кокетливые экспромты, после общения с папочкой дамы молодеют на глазах и заливисто хохочут, им льстят подобные знаки внимания — я подпрыгиваю на месте от холода и наступает миг блаженства: папочка открывает нашу выгоревшую на солнце пляжную сумку и достает снедь, на подстилке разворачивается газета, на нее выкладываются дерзкие колючие пупырчатые огурцы, степные помидоры, литровая банка с крышкой — в ней картошка с маслом и укропом — мне в руку дается кусман бородинского черного хлеба с холодной котлетой, папа с треском разрезает пополам огурец, солит его крупной солью, заботливо насыпанную в баночку из-под каких-то лекарств, протирает половинки огурца одна об другую и я впиваюсь зубами и в котлету, и в огурцы одновременно, а папочка открывает китайский термос в алых розах и наливает мне в металлическую крышку ледяной компот.

Наступает нирвана.

Я шумный говорливый экспрессивный подросток, меня очень много, я занимаю собой все папино пространство, я папина дочка и мешаю дамам беседовать с доктором о бессоннице, нехватке ярких жизненных впечатлений и прочих томлениях духа, но ближайший час меня не видно и не слышно, я вся в котлетах, потом строго через полчаса папочка выдаст мне мытые абрикосы с нашего дерева и мне будет велено посидеть смирно еще 45 минут, потому что сразу после приема пищи купаться возбраняется…

Назад на дачу я плетусь вверх по спуску еле-еле: помимо того, что меня разморило от солнца и моря, я очень сильно натерла ноги новыми босоножками на танкетке, которые папа купил мне у морячки Нели, у той самой Нели, что уже третий год снимает дачу у Даниила Ивановича справа от нашего участка и все знают, что пока ее муж Миша в рейсе добывает очередные босоножки на танкетке, к ней регулярно приезжает Ленчик-таксист из автопарка на Средней — но признаться, что я стерла ноги в кровь, это значит подвергнуться непременной обработке пузырей и далее будет «дать ногам покой», а значит папа пойдет поздним вечером со спиннингом «на ставридку» без меня, а как же я могу такое допустить? Как можно не подержать в руках сверкающий японский спиннинг и не взвиваться на дыбы от крика :«Подсекай, пошла, пошла! «

Допустить такую несправедливость совершенно невозможно, поэтому я шаркаю ногами и героически терплю.

Но вечером над нашим забором появляется всклокоченная голова соседа Юрки, которому родственники прислали настоящие джинсы Wrangler и меня приглашают в Аркадию на мороженое.

Душа моя полна смятения: хочется покрасоваться на центральной аллее Аркадии с завидным кавалером в джинсах и страшно хочется пойти с папочкой «на ставридку».
Но летом все и всегда развивается согласно неизменному вечному сценарию: конечно же я выбираю центральную аллею Аркадии, мороженое в железной креманке и молочный коктейль за 14 копеек, стрельбу в тире и посидеть возле фонтана, но в результате свидания прихожу к отрезвляющему выводу, что Юрка редкостный брехун и дурак, и ничего кроме тех самых Wrangler у него за душой нет, о чем я ему и обьявляю и прошу не ломиться к нам через забор и не сметь более требовать у меня свидания!

А потом иду на дачу в гордом одиночестве, в джинсовой юбке, шикарной марлевке- размахайке с вышитыми цветами и босоножках на танкетке, слегка подскуливая, но так, чтобы никто не слышал, потому что стертые ноги болят, а идти надо высоко подняв голову…

А позади меня безнадежно болтается оплеванный кавалер в джинсах Wrangler…
На даче у нас собралось небольшое общество, поставили самовар, пекут картошку, кто-то принес икру из синеньких в судочке, на столе в саду стоит запотевший от холода трехлитровый бутылек домашнего молдавского вина, собираются «расписать пулечку» и после пойти прогуляться к морю, потому что «ставридка сегодня не идет, но вода теплая, можно еще раз скупнуться» — шум, смех, разговоры о том, как хорош Киндинов в «Романсе о влюбленных», о том, что в Букине на Советской Армии есть антикварный Рабле, что в нашу филармонию всемогущий Дмитрий Михайлович Козак ( а мне просто «дядя Митя», потому что он всегда усаживает меня на откидной стульчик в филармонии на служебные места и я имею счастье быть абсолютно на всех концертах, куда простой смертный не всегда удосуживается попасть! ) добыл — подумайте только! — вокальный дуэт «Липс» и Грега Бонама из Великобритании и обещал оставить контрамарку, пылкие диссидентские споры на пониженных тонах, политические анекдоты — и опять мы все идем вниз на плиты, а я даже не отдаю себе отчета в безразмерности этого счастья: бывать на море трижды на дню и позволить себе просто не купаться вечером, потому что спешить-то некуда, искупаться ведь можно и завтра утром!

…На пустом причале для катеров, освещенном разноцветными лампочками, компания курит, пьет вино из одного стакана, бутылек конечно же прихватили с собой, все смеются, что-то опять шумно обсуждают, я уже хочу спать и почти сквозь ресницы вижу силуэт отца, который стоит спиной к лампочкам, опершись на канаты ограждения, поправляет очки, вскидывает голову и выразительно и иронично декламирует Бродского из «Писем римскому другу», самиздатовский томик поэта, завернутый в «Литературную газету», лежит у папы в докторском портфеле, пропахшем старой потертой кожей и лекарствами:

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в Империи родиться,

лучше жить в глухой провинции у моря…

И от Цезаря далеко, и от вьюги,

Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

Говоришь, что все наместники — ворюги?

Но ворюга мне милей, чем кровопийца…

Бесконечный счастливый июльский день 1976 года завершается.

Впереди целая жизнь.