«Халоймес карпорейшн» Опять зима застала нас врасплох, непонятно откуда взялась эта ледяная старуха, развесила по городу застиранные лохмотья, грязновато-снежные дырявые наряды; вместо бриллиантовых длинных подвесок, разнокалиберные сосульки украсили крыши Одессы, старуха выглядела неряшливо, зима подкралась, в очередной раз, без объявления военных действий, весьма неожиданно. Холод холодил, мороз морозил, казалось, жизнь протекает в обычном русле, кем-то давно установленном движении, неизменном штампе, принятом исстари. До смешного — нет объяснений, как подобное получалось — абсолютно каждый божий год — зима умудрялась нагрянуть внезапно. Ситуация дополнялась безалаберностью городского руководства. — Лопаты для уборки снега есть? — Нет! — Песок для скользких дорог есть? — Нет! — А как вы подготовились к зиме? — В сущности — никак! Одесситы по сути — слишком небрежные, рассеянные и расслабленные, подобно всем жителям приморских территорий, не заморачивались по мелочам, беззаботны и поглощены своим личным, внутренним миром, обычно, надеются на «авось»… Наши люди не готовятся к зимней непогоде: типа «у тебя нет тёплого платочка, у меня нет тёплого пальта». Поднялась метель, свалилась с самого неба, упала на город атомной бомбой. Снег засыпал город совершенно непредсказуемым образом. И почему-то, такое поведение Деда Мороза удивляло каждого одессита, возможно, в древние, старорежимные времена в Одессе после осени начиналось лето или весна расцветала сразу после 30 ноября??? — Как Вам нравится, Кира Исаковна, снег выпал? — Возмущалась моя любимая бабушка, — не выйти за порог, Готеню, взывала к Богу. — Что теперь сидеть в «тюрме»? Бабушка произносила слово «тюрьма» без мягкого знака. — Придется посидеть в заточении, — сказала Кира, — Вам опасно выходить на улицу. Много снега и ужасно скользко. Попадья Клавдия переговаривалась через балкон с Ирой — Что за дела, метель, снег, гололёд? — Недовольно пыхтела Клавдия. — Да что ж, обычные дела. Зима на дворе. — Отвечала Ира покачивая коляску. Китайский Император улетел на родину за товаром. Ждали его со дня на день. Годы проистекали согласно Григорианскому календарю. Дети росли, мы взрослели, остальные старели. Кстати, это удивляло мой одесский двор не меньше прихода зимы. Бабушка Раи, моей закадычной подружки очень постарела, лицо сморщилось, повисло кривыми складками, тело обвисло. На дне рождения моей будущей свекрови, мой старшенький четырёхлетний сын, произнес тост: «Поздравляю с днём рождения! — Торжественно произнес мальчик. — Пусть Ваше лицо никогда не будет похоже на жабью шкуру». Мир в ту же секунду рухнул, затрещал по швам, пол закачался палубой при девятибалльном шторме, я зажмурилась, боялась открыть глаза, посыпались осколки разбитой надежды на создание семьи, вслушивалась в звон, в хруст, нервно покусывала губу. — Всё, мой меня бросит, его мамаша не простит столь поэтичного сравнения, — скулила я своим друзьям, мечтавшим выпихнуть меня замуж хоть за черта лысого, лишь бы я немного угомонилась. Дома сынишка залез на руки, прижался худеньким тельцем. — В чем душа держится непонятно, — думала, целуя любимые косточки. На мой вопрос, почему он так сказал, ребёнок пояснил: — У бабы Тани шершавое лицо с буграми, как шкура жабы (знал, что у человека кожа, а у животных шкура, умный, эрудированный малыш), я не хотел, чтобы у новой бабушки была жабья шкура. Пояснение весьма полное, добавить нечего. На замужество после такого тоста я, в общем, больше не надеялась. Удивительное — рядом. На мне женились, невзирая на тост и неприятия свекрови. Это надо так влюбиться. Вернёмся к бабушке Райки. Таня не только лицом изменилась, она стала «ширше чім довше», — говорила моя, по-прежнему красивая, мама. По утрам баба Таня сильно кашляла, бесконечно болела. Она жила далеко от нашего дома, на Пушкинской угол Троицкой, в когда-то королевской квартире, а теперь просто в зачуханной коммуналке, с облущенными от старости дверьми, обписанными соседями сверху, потолками с ржавыми кругами от протечек и неоткрывающимися, покосившимися, продуваемыми зимними ветрами окнами. Зима больше не шутила, замаскировала подтаявший вчера пятнистый снег, морозным хрустким слоем, чистой пушистой ватой. Навещать Таню становилось опасно для жизни. Света нежно, ласково насела на мужа-украинца Толика, научно обосновала необходимость переезда к ним своей шумной еврейской мамы, ситуация называлась «лучше пристрелите меня сразу». Выбора понимаете ли, ни у кого не было. У Толика, однозначно, мнения не спросили. Света предложила на выбор: или Толик сам приглашает тёщу, или радуется от всего сердца, непременное условие, что Света перевезла маму на улицу Заславского угол Чкалова. После «знаменитой на весь город измены», которую Толик устроил один раз за весь отчетный период, а расплачивался за содеянное всю оставшуюся жизнь, семья и соседи лишили его права голоса. Сами понимаете, разыгрывать счастье, делить кров с, мягко говоря, «придурочной» тещей, принято было Толиком, должна признаться, вынужденно, безоговорочно. Его обязали предпочесть делить квартиру с Таней. Угроза со стороны Светы устроить прилюдное кастрирование на Екатерининской площади пугала, со Светы станется, не моргнув глазом проведёт операцию на глазах честной публики. Толик без промедления, однозначно, периодически проверяя наличие мужского достоинства, отдал предпочтение в пользу желания Светы. Он, Толик в семье остался единственным мужчиной. Внучка, в которой отец Раи души не чаял, называла его то папа Толик, то деда Толик. Биологический ублюдок, папа этой кудрявой малышки растворился в туманной серости, в панике покинул место проживания его семьи, впопыхах прихватил «Светыны деньги» и «Раины сережки» не захватил с собой лишь два неиспользованных презерватива, случайно завалившихся в ящике за шкатулку, других следов не оставил, никаких алиментов не заплатил, «ни тебе здрасьте, ни мне до свидания». Бабушка Туба (в русской транскрипции — Таня) поселилась в нашем дворе, своими действиями и штучными рассказиками веселила нас беспрестанно. Начало декабря выбелило крыши домов, голые многорукие деревья укутались в снежные шали. Мягкие воздушные хлопья, вальсируя, падали на землю, прикрывая бесстыжую наготу городских улиц. Немного подморозило. Пустые от снега места поблескивали распутным льдом, предательски посыпанным снежинками. Бабушка Туба никого не предупредила, самостоятельно приняла решение, пошла после обеда на прогулку по скользким улицам Одессы. Шла параллельно трамвайным путям, медленно, осторожно переставляя ноги. Шла по Чичерина, дошла до проспекта Мира, увидела толпу народа, передвигавшуюся муравьями в раскуроченном муравейнике, крадучись, мелкими шажками, старалась удержать равновесие, перешла дорогу и вклинилась в группу возбужденных людей. — Бабушка! «Шо» у Вас? — Уважительно спросил высокий мужчина, вытирая пот со лба. Замаялся бедолага — Ой! Вей! «Детычка! » «Шо» у меня? «Шо» у меня?!! У меня, — «детычка», — «сахер», диабет называется. У меня, «детычка», «соли», «детычка», вот «тута», — Таня подтянула пальто, продемонстрировав толстое колено в вылинявшем трико, натянутых на плотные чулки, «остехиндроз» называется. Или это у спине? У меня, «детычка», «грижа», видишь, живот «агромный», с подчёркнутым громким «А», произносила бабушка Туба. Поскользнулась, схватилась правой рукой за руку высокого мужчины, он от крепкой хватки аж взвизгнул, наверное, ущипнула его нечаянно, левой — ухватилась за меховой, потертый воротник доброй женщины, едва не завалила её на заснеженную землю. Биржа, маклера выменивающие за незаконные деньги квартиры людям, желающим улучшить жилищные условия, снующие с озабоченными лицами мужчины и женщины, набрасывались на новичков, пытаясь урвать лакомый кусочек, хороший обменный вариант. Рассказ старой одесситки рассмешил замёрзших людей, разогнал по жилам их кровь. Народ ожил, зарумянился. Добрая женщина привела Тобу домой. Бабушка сняла тяжелое ватное пальто. Бросилась звонить подруге Малке. — Малка, я была на «бигже», хочу поменять «квахтиру». Дальше идёт получасовое молчание. Жутко картавя, Туба, в девичестве Татьяна, прокричала в трубку: «Малка! «Закхройте» на минуту «хрот», дайте «мине» сказать! » Судя по всему Малка тараторила без умолку. Туба швырнула трубку, грязно выругавшись. — Нет?! Не надо! — Громыхнула бабушка Туба в отключённый аппарат, вышла в халате в заснеженный двор и заорала — Как вам «нгавится»? Она, эта падла, не даёт «мине» слово сказать. Рая выбежала следом за Тобой, увидев бабушку в халате, бросилась уговаривать её вернуться в квартиру, чтобы не простудится. Еле увела рассвирепевшую Тубу. Рая жаловалась — Моя бабка с ума сошла. Никак не осознаёт, что ей не двадцать пять, а восемьдесят пять. Я ей халат байковый подарила, она кричит, он длинный. Говорит, «надо на десять сантиметхров кохроче». А трико она носит до колен. Ходит по квартире, подштанники вечно вылазят из-под халата. Особенно шикарное зрелище, когда Туба наклоняется. — Рая резко вскочила со стула, наклонилась, приняв позу рака, продемонстрировала, правда очень приблизительно, как выглядит в этой позе её бабуля. — Подсмыкнутый халатик открывает панораму «мама не горюй». Переубедить Тубу невозможно. Упрямая как сто чертей. Сушит свои безразмерные трико с лифчиками, больше похожими на сети для ловли акул, на верёвке протянутой через всю кухню. Мы должны передвигаться по кухне, кланяясь, по типу китайских болванчиков. Нижнее бельё, потерявшие цвет, штопаное-перештопаное носит. Новое держит в тумбочке, вместе с оставленными моим бывшим мужем презервативами. Говорит, — Похороните «мене» в новых вещах и с ними, — тыкнув указательным пальцем на скромно лежащие презервативы, стыдится произнести «схрамное» слово. Туба сказала: «Может на том свете побалуюсь. На этом — только Светку «хродила», муж «умехр», пошла «похохронить». Никакого баловства за жизнь не имела. Хранила ему «вехрность», «духра». Когда поумнела, оказалось поздно, в «двехрь» боком получалось «пхроходить», килограммы отлепили пиявками, живот «огхромный» вырос, стала похожа на «бихимота», в животе образовалась «гхрижа». Где найдёшь мужика могущего облюбить такой объём, полтора метра в талии? Этих мужчин «еле-еле поцев», хватает на вымученных «шкиль». Такой мужчина шаг сделает — уже устал! Ой! Вей! Куда мы «котимся?» Моя, довольно молодая бабушка, дружила со всеми. Тубу приняла в члены нашего двора. Туба говорила на Одесском языке, безбожно коверкая слова, смешно картавя. Зима в те годы радовала трескучими морозами, снежными горками, высокими сугробами, ледяными окатышами. Старушки нашего двора: Кира Исаковна, её приходящая сестра Лена Исаковна, бывшие проститутки Сара и Маня, тетя Рима со своими извечно «пидстаркуватыми» сыновьями Сравиком и Иннокентием, стойкий оловянный солдатик — дворник Василий Иванович, с каждым годом чувствовали себя увереннее. В перестроечном житие-бытие они гладили рубашки для кооператива наших ребят. Зарабатывали копеечку, финансовая независимость задирала их носы выше крыши. — Ты мне не тыкай, — шумно вздыхая, указывала Сара продавщице колбасного отдела в «Темпе», — ты сопля недоделанная. Я тебя одной левой прихлопну, будешь грубить. Имею возможность купить тебя с потрохами, гадость ты такая. — Не кричите, что Вы «геволт» устраиваете, я почти и не хамила. Так, только «трошки». — Успокаивала нашу Сару вредная девчонка-продавщица. Кооператив, соседи нашего дома, с подиздевкой, называли «Халоймес Корпорейшн». Работа, мол, ерундовая (гладить, складывать в пакеты, прикреплять бирки), а деньги платят. Самое младшее поколение, (дети мелюзги, — как называли нас старшие) тоже подрабатывали, те кто постарше складывали глаженые рубашки в целлофановые пакеты, малышня цепляла бирки. Ленивых двор не терпел. Ленивые исчезали, оставляли неприятный шлейф, мы открывали окна, устраивали сквозняк, ленивый запах выветривался, «с глаз долой, из сердца вон». После обеда прибыл Китайский Император — «Ебята», я привёз шикарные ткани. Белую в голубую полоску, синюю однотонную, светло-серую в мышиную клетку, — лепетал до смерти уставший муж Иры. Одной рукой он обнимал жену, другой крепко держал кукольного сынишку. Павлик и Муса развезли по швеям замечательный китайский хлопок, швеи принялись строчить модные мужские сорочки, соседи в низком старте ожидали готовые рубашки, нервно предвкушая приближение вожделенного заработка. И пока Ира исполняла роль соскучившейся жены, мы растрепали руки, массировали плечи, наклонялись вправо-влево, разминали шею, готовились к трудовым будням. — Красного вина для улучшения кровоснабжения? — Предложила тетя Зюма. — Или беленькой для сугреву? Есть сыр для вина и селёдка для водки. Чего желаете господа? — Зюма, издеваешься? После слова «селёдка» какие могут быть вопросы? — Сбегаю за салом, чеснок у меня найдется, — сообщила бывшая антисемитка Зина — Принесу горячую картошку, бабушка сварила, — подскочила я. — Витёк принеси соления, — попросила Рая. Короче, поляну накрыли за пятнадцать минут. Соседи заходили, выпивали рюмку за хорошую работу, выходили, за ними приходили следующие. Это не лето, квартира у Зюмы и Павлика маленькая, пили и закусывали поэтапно. Напоследок зашёл мой папа, вспомнил анекдот, когда-то рассказанный Ромой из Австралии — Сын на радость родителям окончил школу с золотой медалью, институт с красным дипломом. Защитил диссертацию. Приветствуя сына с достижениями, отец ему говорит: «Сыночек, я тебя поздравляю! А теперь ты должен выбрать: ты будешь мужским мастером или женским?» Смех взвился до потолка, покрытые инеем стёкла задрожали, в столовой стало жарко. Глаза у всех заблестели озорными, одесскими огнями. Моя лучшая в мире, лучшая в Одессе и в Одесской области бабушка говорила: — Когда человек смеётся из него уходит плохое, злое и жестокое. На образовавшемся пустом месте разрастаются добро, любовь и радость. Смеясь, человек светлеет. И Всевышний ему улыбается. Мудрость моей обожаемой бабушки рассыпалась на крупицы, попала в мою маму и родную тётю Лилю, я и мои сёстры проглотили её искристые частицы, передали нашим детям, а те в свою очередь — передадут своим. Мудрость не исчезает, она как самая большая звезда вселенной озаряет потомков, прокладывая путь в лучшее завтра. Сегодня я и сама многодетная бабушка, наводняю Одесской душой своих наследников, как компотом с витаминами. Так мало осталось тех, кто может передать дух нашего города, смех величественный, лишенный пошлости, наполненный языком открытых сердец. Лучшие, знаменитые люди всего мира или родились в Одессе, или слишком долго жили в Одессе, или, по крайней мере, их бабушки были одесситками. Практически каждый великий писатель прошлого, настоящего и даже будущего, хоть раз употреблял название моего города в своём произведении. «Одесса — мой город родной» — поют куранты…, а у меня наворачиваются слёзы. Больно сентиментальная. Автор: Алла Юрасова Автор иллюстрации: Виктор Брик Мои рассказы в блоге! ❤️
Сотрудничество 💌 |
