«У спекулянтки я и моя Рая» Календарные даты на территории нашего двора не действовали, кроме, конечно, общепринятых государственных праздников. Их более чем тщательно праздновали, отходили целую неделю. Годы моим окружением не запоминались цифрами, годы ассоциировались с произошедшими событиями. — В тот год, когда Павлик руку сломал… — вспоминали соседи давние происшествия. Им приходили на память одинаковые видения. Окровавленный, порванный рукав, предплечье из которого торчала кость. Открытый перелом. — Помнишь? Кира поругалась с Сарой из-за Ирки? Перед глазами соседей вырисовывалось глубокое чистое небо, прожженное огнедышащим солнцем, поникшая, обезвоженная листва засушливого, невыносимо жаркого августа 1976 года. Или так: — Это было тогда, когда Шурику нос снежком разбили? Примерно так устанавливались временные вехи, определялись года. Каждый знал — это февраль 1967 года. В памяти всплывали высоченные сугробы, хрусткий, сухой снег, трескучие морозы. Обозначение памятными моментами, бесконечно долго, облегчало работу памяти, не требовало излишних пояснений. Однако миграция, проживающих в нашем доме, меняла установленные привычки. Ситуация складывалась так, что старых жильцов замещали новые. На смену одним приходили другие. Кое-кто уплывал в заоблачные выси, перебазировался в район седьмого неба, общался с нами путём посещения снов, предупреждал о неприятностях. Например: мне приснился скрипач Рудик. Он стоял на стремянке. Я удивленно спросила, что он там делает. Он ответил, — чинит сигнализацию. Рудик при жизни, кроме смычка и скрипки, ну ещё может быть — нот, в своих руках ничего не держал. Поняла — этот сон не к добру. Через неделю ограбили наш склад. Совсем не к добру. Многие жильцы нашего дома отправлялись, слава Богу, не так далеко, всего лишь за океан. То есть в Америку или Австралию. Самые приличные из наших эмигрантов перебирались — в Германию или Израиль. Приличными их считали потому, что в крайнем случае, когда нет денег на самолёт, на пароход и даже на автобус, можно было добраться до них пешком. Мы изучали карту, прокладывая пеший маршрут. Правда, из нас и наших знакомых, никто не пробовал на своих двоих по этим маршрутам добраться, но, логически рассуждая, такое вполне могло иметь место, потому что все мы считались «с полным приветом». На смену эмигрировавшим в сказочные пространства, в наш дом прибывали новые люди. Селились в освобождённых квартирах, ругались, буянили, притирались, сдирали с себя противоречащие морали нашего дома, осознавали невозможность побороть традиции этого двора, складывали оружие, вскидывали лапки… и находили компромиссные решения, лишь бы влиться в сплоченный и неимоверно дружный коллектив. Семья, состоящая из трёх человек (так было написано в ордере, желтоватой бумажке, разрешающей заселение): мама Таня, глава семейства — черноброва, черноглаза, крупная, типичная запорожская казачка, волосы — цвета «иранская хна», при внимательном рассмотрении проглядывалась многовековая турецкая кровь (прабабушка, видно, подгуляла, — определила бывшая проститутка Маня); папа Евгений — высокий, крепкий, поджатый, словно ахалтекинский конь, со своеобразным экстерьером, чувствовалась неразбавленная революцией порода; мужчина, сорока пяти лет, с серебристым подшерстком на висках, с задорными искорками в васильковых глазах; смелый, не боялся жить с задиристой, как бешеная пантера, готовой моментально дать отпор Таней; сын — стоеросовая детина лет двадцати, обезбашенный, подверженный дурному влиянию (моему), красавчик, юморной и гулевой по имени Ванька. Это имя так подходило парню, казалось не именем, а больше звучало индейским прозвищем. Что-то вроде «Безмозглый койот», или «Бестолковый опоссум», или «Синеглазый балбес». Последнее прозвище подошло бы больше всего. У Ваньки глаза были папины. Я подружилась с парнишкой моментально — наш человек. Новые соседи, смущаясь наших пристальных взглядов, проскакивали зайцами через переполненный людьми атриум, запрыгивали в комнату и сидели там тихо, не чирикая. Практика показывала: новички, поначалу, боялись слаженного центра управления двором (я имею в виду костяк двора); приглядывались, принюхивались, прислушивались, лишь потом пробными шагами приближались к главному месту дома — деревянному столу. Таня с Евгением дольше всех держались особняком. Сказывалась партийная закалка, особенности руководящей должности Тани, сдержанные манеры Евгения. Никто и никогда не обратился к нему — Женя. Только — Евгений. Мы демонстрировали особое уважительное отношение к политически подкованному мужу руководителя серьезной организации. Он здоровался, мы отвечали на приветствие. Сдерживались из последних сил. Ни единого слова, кроме — «здрасьте». — Доживём до тёплых дней, посмотрим, усидят новые жильцы в своей коморке или всё-таки вылезут на свет божий, — загадочно вращая глазами, пробормотала бывшая антисемитка Зина, готовая вцепиться в горло любому, только задумавшему обидеть её любимых, можно сказать, личных евреев. Серёжа, муж Зины, перерожденный от любви к моей маме в преданного сторонника еврейства, бесконечно жующего мацу, согласно кивнул: — Не! Не усидят! Квартирка мелковата будет, жарковатая трёхкомнатная трущобка. Потеплеет — выползут, крупные они — Таня и Евгений. А шалопутный Ванька ещё до тепла прибежит. Он от вас девок глаз отлепить не может, на морде намалевано — бабник. Серёжа может звёзд с неба не хватал, однако зрил в корень. — Таня, таки крупная женщина, не такая мощная как педиатр Роза Абрамовна, но тоже ничего, — подобострастно проговорила моя бабушка, большая поклонница женщин размера ХХL. Мой младший сын прозвал свою прабабку — «бабушка манюнька», поскольку моя бабушка была меньше всех ростом, из тех кого он знал. Как-то само собой выяснилось, что Таня директор самого большого одесского обувного магазина «Золушка». Название «Золушка» — произносилось со скрипом, с придыханием, шершавым горлом, пересохшим от вожделения. Только работники этого магазина, при наличии неимоверного блата, за определённую доплату могли осчастливить любого босоногого горожанина Одессы. Коренные одесситы, старожилы нашего двора моментально почувствовали внутреннюю силищу Тани, её величественную значимость, уважительно провожали взглядами широкую спину соседки, «сидящей на дефиците». «Братание народов на Эльбе» произошло в ближайший солнечный денёк. Мы по привычке облепили любимый стол. Таня возвращалась после тяжелой рабочей недели, ОБХССники (мусора от экономики) замучили проверками, злая и невероятно раздражённая, входя во двор, она услышала громкий хохот. Зависть широкой рукой отстранила неуместную гордыню. Таня не удержалась и, словно цунами, широкой рекой влилась в бушующее море нашего дома. После чего согласно занимаемой должности, произнесла: «Здравствуйте! » А дальше «с места в карьер»: — Менты поганые всю душу вытравили! Сил моих нет! Высказывания подобного рода роднили инакомыслящих по характерным признакам презрения к власти, определяющих антисоветчиков, подчеркивали принадлежность к одному племени. Новая соседка мыслила категориями капиталистической экономики: «Живи сам и дай жить другим! » Политическая жизнь в стране складывалась по-новому, как нам внушали из телевизора. Мы, правда, поначалу ничего не замечали, кроме болтовни. Говорили красиво, вся страна внимательно слушала. — Некогда с Вами болтать! У меня заседание Пленума! Нет консенсуса! Нужен плюрализм мнений! — Вместо здрасьте, речитативом выпаливала Раина трехлетняя дочка. Слушала новости целыми днями с бабушкой Светой, малышка сыпала Горбачёвскими терминами направо и налево. — Неожиданно выяснилось, — сказал мой самый умный папа, — верхи ничего уже не могут, а низы давным-давно не могут, но уже что-то там захотели. — В общем, линии пересеклись, и сейчас начнётся, резюмировал дядя Мопс, поснимал все деньги со сберегательных книжек и ни с кем не посоветовавшись, купил акции украинской близняшки «МММ». Те промежуточные времена от «застоя» до «перестройки» напоминали сомнительный брод через болотную жижу. Каждый приспосабливался как, мог. Одесские мамы оставались мамами без денег, не дотягивали до зарплаты, «выкручивались», изощрялись, «тянули из себя жилы». Но к празднику наши родители старались приобрести новые платья, модные сумки и туфли, не только для себя, эгоизм одесским мамам не свойственен, поэтому для своих детей и внуков родители старались купить обновки. Существовала тайная налаженная сеть, состоящая из: иностранных студентов арабских и африканских стран; редких экземпляров туристов, умудрившихся попасть за рубеж; моряков, посещающих иностранные порты; работников посольств и консульств; а также из везунчиков, получающих посылки «оттуда». При произнесении слова «оттуда», обычно закатывались глаза к небу, хотя должны были косить в сторону, глаза смотрели вверх, подчёркивая Божественную значимость товара. На самом деле, привозили ужасное барахло (по тем временам, нам все это казалось обалденными шмотками). Просто, мы другого не видели, от незнания восхищались долларовыми «дорогущими» нарядами. Проститутки и таксисты покупали товар у иностранных гостей, всё это добро свозили к спекулянткам. Туда уже наведывались мы, безденежные «студентки, комсомолки и просто красавицы». В один прекрасный день, мы с Раей пришли к спекулянтке Анжеле по кличке «Рыбка». У Рыбки был муж армянин и любовник милиционер. Задолго до этого момента, мне на работу позвонила Анжела собственной персоной, и запела елейным голосом: — Рыбка моя! (понятно откуда ее кличка). Найди свободную минутку и посети мою обитель счастья и добра! — Как только — так сразу! Не заставлю себя долго ждать. Твоё добро мне каждую ночь снится. — Жду тебя, моя рыбка! — Практически уже в низком старте, заверила я Анжелу. При первой же возможности, заскочила к спекулянтке. Дверь открыл красавец армянин Арташес. У невзрачной, в принципе, Анжелы был неотразимый шарм: манера излагать мысли; притягательный блеск в глазах; пухлые, естественно красные губы и пятого размера грудь на худеньком теле. Что ещё надо мужчинам. Её хотели все. — Тихо, тихо проходи в кухню, — посоветовал мне Арташес, приложил указательный палец к губам, давая понять необходимость говорить шёпотом. — Рыбка занята, подожди минут десять. Она со своим мусорком кувыркается. — Без всяких эмоций в голосе сообщил вальяжный Арташес подробности семейной жизни. По национальным особенностям взрывного кавказского характера, Арташес, согласно водевильной традиции, обязан был перерезать горло любовнику жены, после этого заколоть её кинжалом. Что-то пошло не так, ленивому альфонсу Арташесу важнее оказался покой и достаток, который обеспечивал и охранял сотрудник милиции. Такой триумвират просуществовал долгие годы. Рыбка счастливая выплыла из спальни. Гоша — представитель правоохранительной власти, угостил меня шикарной сигаретой. Рыбка — добрая и умиротворенная — уступила приличную сумму на покупке. Что плохо? Всё хорошо! Моральные принципы хромали. Ну хромали. Наша потрясающая, в прямом смысле этого слова, спекулянтка Анжела имела шикарный выбор нарядов. В большой комнате, выделенной под магазин, стояли шкафы, ломящиеся от шмотья, у стены огромное старинное трюмо, в котором покупательница отражалась в трёх зеркалах. А главное — Анжела могла укатать мертвого, купить то, что она нацелилась продать. У неё отоваривался одесский Бомонд. Это мы с Райкой подбирали бросовый товар. Денег, понятное дело, с гулькин нос, катастрофически не хватало. Хотелось всего и побольше, да понаряднее, с рюшками и бантиками, «в чешуе, как жар горя». Нехватку денег компенсировали вычурными прибамбасами. Когда Рыбка жестом знаменитого факира, достала ацетатного шёлка, полупрозрачное платье. Длина миди, рукава буфами, сердце моё «жалобно заныло». Оно — это божественное платье, легло на тело и приклеилось, оторвать можно было только с кожей. Цена 250 рублей. В кармане — сто пятьдесят, накопленных в неимоверно сложных условиях, в основном заначка состояла из подарочных червонцев на день рождения. Платье строгого фасона, позволяло заметить мою стройную фигуру под струящейся тканью. А если приглядеться, присматриваться надо было особенно тщательно, проглядывался немецкий лифчик и трусики танга, еле заметно, но всё-таки. Красивое дорогое бельё, обычно видел только муж, а за деньги, которые я за него отдала, хотелось показать красоту всему миру. — Рая, без этого платья я не уйду. Одолжи, по-хорошему, сто рубликов, — взмолилась я. — С тобой больше никогда не пойду к Рыбке. Вечно ты давишь на моё доброе сердце. Рая — сдобная булочка, мало во что входила. Размеры подходящие для Райки редко попадались. — Нести деньги домой, не одолжить лучшей подруге? — это свинство, замешанное на жадности и зависти, — пробурчала я. Еврейская хитрость и цыганская смекалка складывали мою речь в смертный приговор для Раи. — Да чтоб ты скисла, чума цыганская! — Завопила подруга детства. — Я жадная? Я завистливая? Как язык у тебя поворачивается такое мне говорить?! — пыхтела Рая. — Любимая, я не утверждала, я спрашивала. Вопросительная интонация. Вспомни! Ты самая щедрая и добрая, моя дорогая! — хитрила я, уж больно хотела платье, да и Раю всё-таки любила. — Всё, — обреченно останавливала мои дифирамбы Рая, — пошли в ход еврейские штучки. — Рая знала мой арсенал, — Ладно, ладно! Сдаюсь! Бери платье, пошли, ужин надо приготовить. — Раечка, звезда моих очей! Приглашаю тебя и твоего сексуально озабоченного мужа на ужин. У меня такая вкуснота, пальчики оближешь. Рая обожала мою стряпню. Простила и радостно, вприпрыжку поскакала рядом. Подруга обладала необыкновенным качеством — она радовалась чужой радости, как собственной. Для счастья Раи, купленное мной платье вполне подходило. К майским праздникам наряд почти сложился. Платье чайной розы, белая в серую полоску сумочка и полностью отсутствующая обувка. И тут во дворе появился красивый мальчик Ванька. Просто-напросто подойти к соседке Тане гордость не позволяла. Ванька был стратегическим мостом для завуалированного наступления. — Как дела, красавчик? — задала вопрос, начиная манёвр. Соседи не на шутку обеспокоенные отсутствием подружки у двадцатилетнего парня, закрутили головами во все стороны. Соседи всегда и везде следят за тем: с кем мы встречаемся; в кого влюбляемся; когда назначена свадьба и через сколько месяцев после женитьбы родится ребёнок. Это важно! Особенно если ребёнок родился после свадьбы, раньше девяти месяцев. Секс до бракосочетания — позор семье, смерть фашистским оккупантам, унижение и оскорбление собственных родителей, полное распутство и страшная аморальность. Ванька расстроенный, поникший, словно оставленный на холоде тюльпан, присел к краю дворового стола. Он жалобно заглянул в мои глаза, облокотился на обнаруженное во взгляде понимание, и грустно поведал историю своей первой любви. — Юля, девочка из параллельного класса всегда нравилась мне. После окончания школы пропала из поля зрения. Но когда я встретился с ней на вечеринке у своего сокурсника, понял — жить без неё не могу. О Юльке ребята говорили с придыханием. Боялись острую на язык, слишком шуструю, не закомплексованную девушку, пасовали перед ней. — Я не могу решиться к ней подойти. Она всех отшивает и насмехается над поверженными кавалерами. — Так ты что эту Юльку боишься? — Боюсь? Конечно боюсь! — Ванька! — Пристыдила я, — Волков бояться, в парк с Юлькой не ходить. Дома сидеть и сопли жевать. — Ерунда! — Прогундосила простуженная Кира Исаковна, чихнула, выдула нос, как иерихонская труба. Сложила руки, приличной ученицей, — ну продолжай, — и опять чихнула. — Если я приглашу Юлю на свидание и что-то пойдёт не так, она меня изведёт своими подиздевками. Believe me. — объяснил Ванька. Романтически настроенный влюблённый продолжал: — И я остался неприкаянный, одинокий, не жилец на этом свете, — захныкал Ванька, — Мама Таня, вечно занятая в магазине, не научила, как же мне умереть от разорванной любви, жить без Юли — хуже смерти. — Ты больной на голову? — Перепугано спросила я соседского сынка. — Нет! Я не самоубийца. Но всё-таки. — Я научу тебя побеждать молоденьких, хорошеньких ведьмочек. — Замётано. — Радостно улыбнулся Ванька. — Мужчина, Ванька, должен иметь деньги. Без наличности ухаживать за красоткой любого уровня бессмысленно. Ты можешь попроситься в кооператив Мусы и Павлика. Надеюсь у них найдётся для тебя работёнка. Дорогие подарки — 100% попадание, однако, мелкие подарочки тоже имеют важное место. Колготки, помадки, бутылочки лака, заколки для волос, конфеты, цветы и шоколадки — замечательно топят лёд, толстым слоем обрамляющий сердце несговорчивой фурии. — Как я об этом сам не додумался? — Пожал плечами Ванька. — Потом я дам тебе книгу, называется «Камасутра». Недавно на Книжке купила задорого. Это пособие на русском языке. Внимательно читай, пристально разглядывай картинки. Проштудировав данный фолиант, научишься обращаться с женщинами. Для секса подобные знания необходимы, — закончила я образовательный процесс. В нашей перестроечной жизни появился, наконец-то, секс, его стало даже слишком много. Он проникал в книги, фильмы и разговоры. Поднаторев в теоретических познаниях, я возомнила себя знатоком правильных отношений между полами. Теория — вещь замечательная, не имея практики теория являет собой безлунную ночь. Вроде дорогу знаешь, а в темноте ни хрена не найдёшь. Вроде движешься в правильном направлении, но нет, споткнулся, оступился, скатился с обрыва. Любая терапия имеет место в объятиях практики. — Я выучу пособие наизусть, — пообещал Ванька. — Оцым-поцым — недовольно произнесла Кира Исаковна. Возмущение клокотало под сердцем. — Ваш секс не заменит дружбу. Мы с моим покойным мужем не были плохими людьми, не имели ни малейшего представления о ваших выкрутасах. Но научились. — Кира, — возмутилась я, — ты сама рассказывала как с позами экспериментировали, после знакомства с Камасутрой. — Тебя кто-то за язык тянул? Я хотела наполнить мальчика духовным. — Не переживайте, Кира Исаковна, я понимаю, книжки умные читал. Уловил суть проблемы. Теперь Юлька не устоит. Задарю ее подарками и затрахаю до смерти. Услышав подобное, волосы на голове стали дыбом. Наверное я переборщила с теоретическим учением. Онемев от неожиданной реакции Ваньки, рассматривала его во все глаза, искала за что зацепиться. Не нашла, сползала потихоньку в пропасть. Ситуацию разрядила, вернувшаяся с работы Таня. — Представляете, взяла новую продавщицу. Ангел во плоти, беленькая, синеглазая, губки бантиком, ангел. Обворовала половину сотрудников. Знакомый следователь дал красящий порошок. Деньги старой гвардии посыпали во всех сумках. На новенькую подумать никто не мог. У нас копейку упавшую возвращали. Девочка вышла, нет её и нет. Захожу с замом посмотреть что происходит. Наша Белоснежка ручки моет, отмыть не может. Я говорю, — не старайся, краска специальная, пиши расписку. Сколько ты украла? 5 миллионов купонов? — Написала? — уточнила Кира, громко чихнув. — Написала, куда денется? — Не всех рожают женщины, некоторых жабы, других — крысы, иногда кобылы. От того и люди разные, — заметила моя тётя Лиля. — Разные, слава Богу, не все воровайки, — подтвердила Таня. — Ну, я пошёл. Читать много задали! — сказал, ухмыляясь Ванька. — Ты школу вроде бы давно закончил, — удивилась Лиля. — Так в институте тоже задают читать. Ещё полно практических заданий, — многозначительно посмотрел на меня парень. Подхватил Таню под локоть и потащил домой. — Мама, кушать хочется. Скоро папа придёт. И нелепая парочка — плотная Таня и худющий Ванька, направились к своей квартире. — Ты чего про туфли слова не сказала, на майские в домашних тапочках пойдёшь? — Уточнила Рая, подошедшая к нам. — Черт побери! Из-за секса Ванюшки, про обувь забыла! Вот балда! Таня! — завопила я, распугивая воробьев. — Подождите секундочку. Таня остановилась, мне показалось, мощной спиной она закрыла солнце. Просить было до такой степени неловко, на минуту зажмурилась, собралась и заставила себя продолжить, я понимала — это отличный шанс, не просить — глупо и непростительно. — Таня, к новому платью нет туфель. Если не поможете — пойду босиком. — Стояла я истуканом с пунцовым лицом. Таня улыбнулась, видно дождалась первой просьбы, погладила меня по плечу. — Приходи к двенадцати в магазин, постараюсь помочь. Я твоя должница. Ванька сказал, что идёт работать. А моего лодыря приговорить трудиться может только наиумнейшая и наимудрейшая. После праздников придёшь, и возьмёшь себе всё что душе угодно. С деньгами подожду. Не беспокойся. Постепенно расплатишься. Такое счастье приваливает раз в жизни. Понять глубину моей радости под силу лишь поколению пережившему беспросветный дефицит. Я раскатала губу, передвигаясь в темпе вальса, приближалась к столу с желанием, которое невозможно было сдержать, похвасталась собравшимся соседкам, о том что мне пообещала Таня — директор обувного магазина «Золушка»… Автор: Алла Юрасова Мои рассказы в блоге! ❤️
Сотрудничество 💌 |
