Дверь не буду закрывать.

— Не стучись, входи смелее.

Рядом ляжешь на кровать,

— Обними, вдвоём теплее.

Одеяло подоткни,

Руки зябкие согрею.

Хруст крахмальной простыни

Убаюкает быстрее.

Звёзд игривых светлячки,

Менуэты исполняют

И в предверье тишины,

Хвост комета подставляет.

Плащ накинул Млечный путь,

Хрусталями заискрился, 

— Не мешай ему уснуть!

Он немного простудился. 

Я запарю липов цвет, 

Сахар разотру с малиной,

Бабушка дала совет,

Растереть куском овчины.

Хорошо, что ты пришёл. 

Я спасу тебя, любимый. 

Выпей парацетамол,

Обойдёмся без ангины.

Обниму тебя, родной.

Шарфом горло замотаю.

Справимся с любой бедой.

— Всё в порядке, выпей чаю.

Дверь не буду закрывать.

— Не стучись, входи смелее.

Рядом ляжешь на кровать.

— Обними, вдвоём теплее.

Мне приснился странный сон.

Заболел. Ты на пороге.

Видеомагнитофон

Пленку рвал, мотал тревоги.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Алла Юрасова 

~

Мои рассказы на Facebook! 😍

https://www.facebook.com/UrasovaAlla/

Мои рассказы в блоге! ❤

https://allayurasova.blogspot.com/

Мои рассказы в блоге на Думской! ⚓

https://dumskaya.net/user/alla-yurasova/

Instagram! 🍭

https://www.instagram.com/yurasovalla/

Сотрудничество 💌

Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com 

~

#юрасоваалла #алла_юрасова_творчество #одессапроза #одесса #odessa #ukraine #поэтесса #поэзия #литература #искусство #писатель #проза #стихи #книги #книга #читай #рассказы #истории #любовь #стихиодесса #водессе #думская #мысли #мысливслух

Я ресницами капли держала.

Перелив прозвучал шестиструнный,

Так печален — осиное жало.

В переходах сложила заботу,

По комодам раскину надежду,

Теплоту отложу на субботу,

Ничего не останется прежним

Заскулят, затоскуют пионы,

Я полью их сиреневым соком.

В воскресенье мой быт захламлённый,

Приберу, шип оставлю намеком.

Клевету разберу на запчасти,

Упакую в большие пакеты.

Для чего мне подгнившие страсти?

Разнесу, оставляя просветы.

Все плохое сложу в пирамиду.

Вылью спирт, подожгу непременно.

Полыхают огнём неликвиды.

Поведу разговор откровенный.

Я избавлюсь от вечных раздоров.

От злорадства сумею укрыться.

Призову для борьбы мушкетеров,

Доброте помогу возродиться.

Устаканятся мягкие звуки,

Перепели веселые песни.

Позабудем уныние, муки.

Смех и праздник, салюты уместней.

Разолью по бокалам напитки,

Тост за радость поднимем все разом.

Нам хорошее нужно в избытке.

Не расстройте нелепым отказом.

Обниму, поцелую на счастье,

Подарю амулет на удачу,

Альтруизм наделяется властью!

И немного раздумий на сдачу.

Мы ловили губами тайфуны,

Мы ресницами капли держали.

Вероятно немного безумны,

В сказки верили, страстно дрожали.

Листья сдую с поджаристой пиццы,

Апероль понемногу тянула.

Юность бурная часто мне снится.

Возраст — челюсти грозной акулы.

Самолёт белый след оставляет,

Для меня телеграмму рисует.

Я попрежнему —молодая!

Кто не верит, … тот сильно рискует.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Алла Юрасова

~

Мои рассказы на Facebook! 😍

https://www.facebook.com/UrasovaAlla/

Мои рассказы в блоге! ❤

https://allayurasova.blogspot.com/

Мои рассказы в блоге на Думской! ⚓

https://dumskaya.net/user/alla-yurasova/

Instagram! 🍭

https://www.instagram.com/yurasovalla/

Сотрудничество 💌

Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

~

#юрасоваалла #алла_юрасова_творчество #одессапроза #одесса #odessa #ukraine #поэтесса #поэзия #литература #искусство #писатель #проза #стихи #книги #книга #читай #рассказы #истории #любовь #стихиодесса #водессе #думская #мысли #мысливслух

Оркестр распрощался с дирижером,

Распалась тема — разные куски.

Так неумелым Кинорежиссёром,

Спектакль поставлен... вопреки.

Бывают дни, расхожими словами,

Бросаюсь в близких и родных людей.

Нависшими, кривыми потолками,

Неискренним полотнищем теней.

Обидно сыпятся слова-колючки.

Воткнувшись, Сосчитать — не перечесть.

Торчат занозами, саднят, канючат.

Надеясь, попривыкнуть и подсесть.

Мои святые, вышиты любовью,

Не дать отпор, щадить, оберегать.

Подобно сапожку средневековья,

Смеясь, стараюсь гнусно оболгать?

Бессмысленность жестокости — увечна.

У ангелов терпения предел.

Представить театрально, бессердечно.

Исчезли зрители, зал опустел.

Укусом ядовитая гадюка,

Отравой истребляла доброту.

Удар! Разрубит ятаган сельджука

Змею, опасностью пренебрегу.

Сражаясь зло с добром, теряет силу.

Баланс на нитке трудно удержать.

Поверхность зыбка, Господи, помилуй!

Молитвы в столбик запишу в тетрадь.

Непревзойдённые рулады гимна

«О благости» завшивленных святых.

Умелым дьяволом я одержима,

Обидев беззащитных и родных.

Симфония регистрами запнулась

Скрип, какофония отправит рать.

По клавишам стучит хвостом акула

Мешает в унисон переиграть.

Под музыку тихонечко скулили

Гобой, валторна и виолончель.

И оказалось, — самым важным в мире, —

Играть в ансамбле преданных друзей.

Заучивая вместе партитуру,

Вдыхая музыкальный аромат,

Болея, выпиваете микстуру.

Надеясь — ноты снова зазвучат!

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Затихли ноты. Тишина

В пустой кастрюльке только муха.

Меня наматывает скука

Раскинув звуки до утра.

Звезда на ветку прилегла

Глаза прикрыла и искриться.

На трон взошла Луна-царица.

Непогрешима и кругла.

Глубокий, синий небосвод

Укачивает нежно птицу

Баюкает, кому не спится.

Рулады соловей поёт.

И вышивкой на проводах

Расслаблено сидели гули

Похоже все уже уснули

Бемоли сложены в судках.

Диезы спрятаны в коробки,

Скрипичный ключ уложен в кофр

Приглушен свет прожекторов.

Спокойно спят мои голубки.

Не нравится аккордов стон.

В рассветном пледе завернуться,

Зевнуть и на бок повернуться.

Спокойно, досмотревши сон.

Горчичным цветом на восток

Проснётся солнечное диво,

Индикт продвинется ретиво,

Вновь молодеет старичок.

Так новый день улыбкой встречу

Глоточек кофе, творожок,

Избавлюсь от ночных тревог,

И макияж мой безупречен.

Помолодевший джентельмен

Взмахнёт смычком

Начнёт сонату.

Назначит свадебную дату.

Исполнит радостный фрагмент.

Рассвет сменяющий закат

Закат теряющий терпенье.

В фате чужой одно мученье.

Потертый фрак взят напрокат

Все понимают: — Что? Почем?

Привычными звучат улыбки,

Поддельны золотые слитки.

Фальшиво прозвучавший тон.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Есть музыка, в которой тишина,

Стрекозами, порхающая к свету.

Есть музыка — монисто сладких нот.

Беззвучно совпадающее с текстом.

Есть музыка — опошлена людьми.

Банальная пустая безнадёга.

Есть музыка — гвоздями по стеклу,

Шипящих, разрывается тревога.

Есть музыка звенящая в набат,

Взывает нас к сражению с врагами.

Есть музыка, поющая без слов,

Не надо букв, просверленных очами.

Есть музыка поникшей темноты,

Бездушия, не веря, что воскресну.

Есть музыка — отважишься нырнуть,

Дышать не можешь, сваливаясь в бездну.

Есть музыка — высокая волна,

Взлетающая вверх молитва Богу.

Есть музыка, поёт моя душа,

Гроза бурлит, распластывает гору.

Есть музыка — разрезана дождем,

Припудрена от блеска облаками.

Есть музыка — за нею красота.

Морозом стёкла тонко рисовали.

Есть музыка, а в ней приход весны

Цветение мимозы золотое.

Есть музыка — горячая пора,

Удушливо пронизана стрелою.

Есть музыка, — наполнила меня.

Я — вдох на выдох — пряными ночами.

Есть музыка, аллегро чуть дыша.

Мы совпадаем плотно полюсами.

Есть музыка, в ней ласточкой вспорхну.

В твои объятья радостно взлетаю.

Есть музыка. И я тебя люблю.

Звучит салютом фраза ключевая.

Есть музыка, где мы с тобой вдвоём,

Сплетённые древесными корнями.

Есть музыка — в ней всё: и солнца свет.

Благое счастье верными тонами.

Автор: Алла Юрасова

«В понедельник не начинают новые дела»

Воскресенье нелюбимый день. Возможно, потому что конец недели. Вероятно, наступает мгновение, когда переосмысливаешь сложившуюся ситуацию. Пожалуй, пора устанавливать новые вехи. Наверно, хочется перемен. Устанавливается рубеж, такая себе линия отсчета, — с понедельника... Что-нибудь начать с понедельника. Мудро. На самом деле, смешно в выходной начинать делать зарядку, или сложить вещи в шкафу, или, наконец-то, перемыть окна. Воскресенье — день отдыха, последний день, завтра в детский сад, в школу, в университет и... — что «и»? Все перечисленные заведения одинаковые, правда, не спорю, возрастной ценз присутствует, особые различия — отсутствуют. Там, там и там — каторга. Нет свободы, ноги в кандалах, руки без крыльев, мозги в паштет.

— Учебные заведения не учат, а «мучат», — как говорила моя бабушка. И мы, взрослые дети, имеющие к тому моменту собственных детей с бабушкой соглашались. В чём права, в том права. Не поспоришь!

— С понедельника начнём, — покорно опуская глаза, обнадёживала бабушка.

Сколько раз принимается решение начать... Но кто на самом деле начинал? Считанные единицы. Даже не вспомню кто. Среди нашего «населения» таких точно не существовало. Кто? Где? Когда? Ох уж этот понедельник. А с другой стороны — понедельник никогда не определялся конкретикой. Хотя бы установили дату, число, хоть месяц.

— В понедельник 23 сентября, — чем плохо?

— В последний понедельник октября, — и так подойдёт.

Но нет! Никогда не уточнялись детали. Поэтому неизвестно в какой самый понедельник — он, она, мы — решили начать праведное, безумно полезное, жизненно необходимое дело.

— «Звиняйте», — извинялась бывшая антисемитка Зина. — Нет даты, есть маты.

Зина постоянно сыпала перлами собственного изготовления. Юмором это не назовешь, но, надо признать, что-то в её фразах было.

— Народное, от сохи, — саркастически заключила Кира Исаковна, черноротая преподавательница Одесской консерватории по классу игры на фортепиано. Язык Киры — обоюдоострое жало, для нас привычный и родной. Смачные и грубые фразы, но до умопомрачения — интеллигентные, поглощались ушами мягко, на любом тотальном уровне, вливались в сознание будто песня.

Кира ненавидела воскресенья, как и большинство соседей, только потому, что на следующий день — в понедельник надо было идти в консерваторию и учить «неучей, тупых, глухих и бессердечных».

— Кира, не мечите бисер перед свиньями! — сказала попадья Клавдия.

— Вот интересно, а перед кем метать. В моем курсе кроме пяточконосых других не наблюдается.

— Яник! — Позвала Кира моего папу. — Спускайся, давай помузицируем.

Но папа пытался присобачить новую люстру вместо старой разбитой. Мама стояла рядом и подтрунивала над любимым мужем.

— У цыган руки из правильного места растут? А то люстра — чешский хрусталь дорогая, я нервничаю! — И хихикала.

Папа потихонечку начинал искриться. Лишнее электричество, когда имеешь дело с квартирным электричеством — небезопасно. Крючок в потолке был шире чем петля у люстры. Понятное дело, протиснуть петлю на крюк не получалось. Мама не унималась, подтрунивала. Закончилось плохо, очень плохо. Люстра выскользнула из взмыленных рук папы.

— Конечно, только у евреев руки из нужного места вырастают. Где уж нам цыганам за вами угнаться.

— Ладно, не сердись, дорогой, мы уравнялись в правах, после двух вещей: первое — фашисты расстреливали и тех, и других

одинаково; второе — вашего барона похоронили на Еврейском кладбище. — Смеялась звонко мама, крепко прижимая к груди изловленную люстру, совершенно уверенная, что

процыганские настроения не смутят папу. Из-за резкого крика моя мама чуть не грохнула, спасённую люстру об пол.

Новые жильцы не успели толком поселиться, а уже выбесили весь дом. Виолетта, по кличке Вий ничем не отличалась от обычных девчонок. Чуточку полнее, самую малость глупее и немножко зеленее, в основном, — крикливее. Внешне, если не сильно присматриваться, незначительные отличия расплывались, становились малозаметными. Особенно если Виолетта стояла далеко, или если у кого-то близорукость, в пасмурные, туманные дни, вообще прыщи не разглядеть. Мама Виолетту учила

— Женщина должна быть красивой. В женщине должна быть загадка. Мужчина должен любить женщину. Красивый мужчина для прогулок по Дерибасовской. Для жизни должен выбираться мужчина некрасивый, который носит тебя на руках. Мама очень «вумная», начитанная, выросла на французских романах Дюма, Золя и Бальзака не понимала, почему дочь не внемлет ее советам.

— Всё чему я тебя учу впустую! Дочка, обрати внимание! — Ребёнок ей попался упрямый, глухой к стенаниям матери. Родителей не выбирают. А детей что ли выбирают?

Мама долбила банальностями, вызывающими нервный тик у дочери.

— Вий! — истошно орала Любка со второго этажа, въехавшая с родителями в квартиру Иры и китайца, — ещё та горлопанка. — Выкатывайся! Сколько тебя ждать?

— Сейчас! Картошку доем!

— Да ты сама огромная картошка в сале! — Не унималась Люба.

— Пошла вон, дура! — Огрызалась с полным ртом Виолетта. Получалось «пошвондур». Никто не мог понять смысл сказанного.

— Что такое «пошвондур»? С чем его едят? Не разобрать.

Наш двор изменился. Многие переехали в новостройки. Кто на Котовского, кто на Юго-западный, а кто-то на застраивающийся посёлок Таирово. В родном дворе появлялись вновь прибывшие в Одессу, получающие жильё в центре города в старых дворах. Старые дома изобиловали привидениями. Каждый столетний дом мог похвастаться приличным количеством фантомов с национальными особенностями. Типа: длинный нос, называемый шнобелем; глаза на выкате, а в них — вселенская тоска; и главное, такие привидения не летают в одиночку, еврейские призраки окружены родственными душами. (души от слова — дух)

Коренные одесские неугомонные тени умерших носились по дворам, с трудом выдерживали «не наших», утомительно непохожих, вселялись в деревенских (это не место рождения, а образ мыслей) живых, здоровых сущностей. Новое тело срасталось с устарелым, давнишним призраком, приобретало более современный облик. Происходил симбиоз, такое загадочное слово, каждый раз употребляла бывшая интеллигентная преподавательница Одесской консерватории. Кира Исааковна недавно вышла на пенсию, вслед за Еленой Исаковной, тоже бывшей преподавательницей. Целыми днями сидела во дворе на стуле, рядом с моей бабушкой. Они «точили лясы», «обсирали» всех соседей, «обмывали кости» живым и умершим. День у мадамочек был насыщенный, занятый под завязку. Когда я приезжала навестить бабушку, то максимум через полчаса она начинала ерзать на диване, давала мне понять — визит окончен, пора валить восвояси.

Внизу слышались голоса жены священнослужителя, оседлых пенсионерок и бывших проституток Мани и Сары. Бабушка любившая меня до безумия, настойчиво и бессердечно выпихивала свою внучку из гостей. Я нарочно разыгрывала легкое слабоумие, делала вид — намеков не понимаю. Бабушка суетилась, не знала как от меня избавиться. Там во дворе без неё рассказывали самые интересные «мансы».

— Да помолчите две минуты! — кричала, возмущалась бабушка, — внучка уходит. Я бегу к вам. Ничего без меня не рассказывать! — Командовала старожилка нашего двора, лучшая в мире и Одесской области бабушка. По правде говоря, мне самой до безумия хотелось присесть возле обожаемых соседок. Я так давно не слушала их художественный трёп.

— Мама, — говорила моя мама, своей маме, — может ты переедешь к нам?

— Нет, спасибо.

— Мама, здесь мыши и клопы. У нас чистота, отдельная комната для тебя. Ты пожилой человек, тебе опасно жить одной.

— Я одна? — Вспыхивала бабуля.

— Где же я одна? Полный двор людей. У тебя, как раз, я стану — «одна». И потом, оставь в покое моих клопов! Это мои клопики! И мышей оставь! Они опять же мои!

— Никто не трогает твоих вшивых клопов, тем более, твоих облезлых мышей. Кому они сдались? (не совсем то слово, но так гораздо приличнее), начинала закипать моя мама.

— Доченька, — на глазах добрела бабушка — вот доживем до зимы, я подумаю, не нервничай. — Гасила начавшийся разгораться скандал, дипломатичная мадам Рожкован. Так все, кроме меня, мамы и папы, тёти Лили и дяди-Мопса обращались к бабушке.

Поскольку во дворе провели водопровод и газ, жить стало легче, но не так, чтобы радоваться: топили печки; мылись в лоханках в подогретой на плите воде.

— С понедельника «подумаю более тщательно», — заверяла бабушка.

Как можно «подумать более тщательно»? Науке не известно, но поверьте на слово, — бабушка могла!

Пока не задули ветра, пока минус стал выглядеть более чем неприлично, бабушка и не подумала переезжать. Но декабрь вынудил и упрямая мама моей мамы переселилась, — до весны, — на Таирова.

Тётя Лиля, дядя Мопс и двоюродная сестра Ася приезжали к нам каждую субботу совершать омовения в нашей прекрасной ванне. Правда горячая вода отключалась после десяти часов утра.

— Лиля, приезжайте к восьми утра, если хотите застать горячую воду, — предупреждала бабушка свою старшую дочь, — это из Киева «вказивка» пришла, людям давать только холодную воду, чтобы они больше газу использовали и больше платили.

Папа пожал плечами

— С понедельника обещали наладить водоснабжение.

— Вей, готеню, а они сказали в какой понедельник? — ехидничала бабушка.

— Нет, мама, не сказали.

— Хорошее дело в понедельник не начинают. Значит, горячую воду чинить не собирались. Вейзмир, там наверху одни аферисты. Нет им моей веры.

— Мамуся, — обратился ко мне маленький сынишка, второй ребёнок двух лет отроду — Смотри, на ногах — ногти, а на руках — рукти?

— Солнышко моё золотое, нет слова «рукти», только ногти. И на руках, и на ногах.

Старший сын решил принять участие в дебатах, изложил свою проблему. В десять лет у парня наболело, разоткровенничался: «Я никогда, никогда не женюсь, потому что у меня не будет детей, а если всё-таки женюсь, то мы возьмём ребёнка в детдоме, — расстроенным голосом сообщил старший.

— А вдруг произойдёт чудо — вы сами сможете родить?— пыталась успокоить тётя Лиля.

— У меня не будет детей, потому что это очень больно и кровь течёт.

— Сыночек, кровь не у тебя будет течь, а у твоей жены. И не тебе будет больно, а твоей жене. Так что не о чем переживать. Спокойно женись, рожайте детей и будьте счастливы.

Стоило мне на минуточку выйти из комнаты, началось наступление по всем фронтам. Родственники обступили ребёнка и на разные лады принялись успокаивать, уговаривать, ублажать моего сына, лишь бы он пообещал собственными силами сделать себе, в большей степени, на радость мешпухи, маленького, хорошенького, обязательно хорошенького карапузика. Старший сын забился в угол, вжался, старался стать невидимым. Родня зашугала мальчика. На помощь пришла моя младшая сестра.

— Солнышко, — обратилась Карина к своему племяннику, — не обращай внимание на этих монстров, — махнула в сторону старшего поколения, — захотите — сами родите, не захотите — усыновите ребёночка. Наши взрослые слишком эгоистичны, только о себе думают.

— Карина, я вырасту и женюсь на тебе, — пообещал сестре сын.

Всю жизнь мой старшенький предано любил родную тётю Карину, но... когда пришло время... женился на другой.

— Мужчины! Им раздавать обещания, особенно в детстве, ничего не стоит. Верить мужчине — себя не уважать.

— Мама, что ты говоришь? Следуя твоей теории замуж выйти не за кого. Выходит, все лгуны? На этой точке прервется род человеческий?

— На этой точке — род продолжится. Не переживай. Ты свой план выполнила.

Это мама так думала. Жизнь непредсказуемая штука.

Виолетта похудела. Занялась сексом с Витьком, подрощенным и занимающим приличную должность в банке, сыном бывших антисемитов Зины и Жорика. Утратила способность регенерировать прыщи на лице. Доигралась, забеременела. В первую освободившуюся квартиру нахально вселилась. Бегом бросилась к Зине.

— Зина, — громыхала Вий, — Зина! Нам с Витьком необходимо срочно расписаться. Тогда комнату узаконим.

— Так в понедельник решим.

— Я на дуру похожа? С понедельника? Ладно. Захочешь, там внука или внучку посмотреть... А я тебе... с понедельника. Заявление на рассмотрение подайте!

— Виолетточка! Деточка! Ты что? Я же не против. Просто сегодня воскресенье, записаться на регистрацию брака можно только с недели. Ты моя радость! Невестушка!

Есть индивидуумы статичные в своём восприятии мира. В противовес им люди делятся на восприимчивых, способных впитывать новое, креативное. Зина зарекомендовала себя с лучшей стороны. Из антисемитки перешла в разряд рьяных сионистов. Из затурканной — стала продвинутым пользователем интернетного пространства, которое, после долгих странствий по миру, достигло и наших берегов.

Любка, подружка Виолетты не растерялась, у неё не было другого выбора. Мама Любы беспрестанно повторяла своей дочери, — тебе восемнадцать лет, ты не замужем, даже ни с кем не встречаешься. Да ты самая настоящая старая дева. Старая дева в восемнадцать лет! Вас удивляет? Меня — нет. Меня тоже обзывали старой девой, потому что до 18 лет приличная девочка обязана выйти замуж. Люба и затащила в ЗАГС первого замешкавшегося парня. Пришёл из армии иди и женись. Он не хотел, поздно опомнился, во время регистрации брака нет смысла демонстрировать гонор. Родственники и друзья со стороны невесты стоят на смерть, ни обойти, ни улизнуть, ни возмутиться.

— Ставьте подпись, жених! — Тоном тюремного надсмотрщика приказала Заведующая. — Что не видели столько брачующихся в холле. — На ковёр «не заступайте», гости, вас много — ковёр один. Вышли, вышли, не толпитесь, все на выход. Вот тупые, — в сердцах ляпнула представительница государственной власти.

Жених, в смысле с данного момента супруг утихомирился, обречённо побрел в наш шикарный двор отметить «радостное событие». Ну хорошо, — не для всех, — но для большей и лучшей части присутствующих, нормальный праздник. Я с родителями и детьми, немного беременная, приехали во двор на свадьбу. Как я и подозревала «невеста зачала во грехе». При подсчёте оказалось на один двор — три будущие мамочки.

— Ты даже не мечтай, я к твоему третьему детенышу в тьмутаракань не поеду, если что — привезёте пациента сюда! — громыхнула Роза Абрамовна, пенсионерка, лучший в мире педиатр.

— Роза Абрамовна, не дай бог что случится, мы Вас на руках отнесём туда и обратно.

— Ой! Не смеши меня! Ха-ха! Вы меня на руках? Мелюзга! «Смешнючая»! Доживём до понедельника, там видно будет.

Через полгода начали рожать. Я — девочку, Виолетта — мальчика, а Люба — двойняшек: и мальчика, и девочку. Так что наш двор пополнился крикливыми малышами. Я при первой же возможности купила квартиру на Новосельского угол Горького. В старом доме с высоченными потолками, огромными окнами, шикарная четырёхкомнатная квартира. Убитая бывшая коммуна: старинная дверь из лиственницы порублена топором; оконные рамы, ни к черту не годные; пол в некоторых местах прожжён, словно кто-то разжигал костёр. Конечно были плюсы. В кухне огромная кладовая и выход на черный ход. Я уже рисовала картинки, как пристрою тамбур к двери на заднюю лестницу, у меня получится ещё одна кладовая с окном в решетке, для защиты от воров.

Ремонт требовался огромный, дорогостоящий. Нам с мужем не по карману.

— Начнём в понедельник, — сообщила рабочим, которых привёл папа.

— Они приличные и недорогие. Главное заказать хорошие окна. Остальное потихонечку приведём в порядок.

Папа знал толк в ремонте. Решено первым делом заменить сантехнику, привести в порядок ванную и туалет, в смысле, поклеить плитку на пол и стены. В понедельник плиточник не пришёл.

— Ты сказала в какой именно понедельник? — уточнил муж.

— Наступаю на те же грабли, — огорчилась я.

Окна заказали у лучшего мастера.

Этот лучший мастер делал столярку всему одесскому бомонду. Самое главное — хорошие, качественные окна. У меня трое детей. Дочка маленькая, месячная. Крутой мастер привёл рабочих вынуть старые окна, новые сейчас подвезут. Окна выломали, новые на тридцать сантиметров уже, на пятьдесят сантиметров короче. Замеры делал Сам выдающийся дорогущий мастер. На улице конец октября. Плюс 10 градусов по Цельсию. Дождливая, сырая погода. Отопление центральное — в целях экономии город начинал обогревать жилища с декабря. В квартире холод собачий. «В ноги холодно», «в голову холодно», а у нас грудничок. И в кухне окон нет. Счастья полон рот.

— Хозяйка, не переживайте! В понедельник окна будут, до миллиметра точные.

Боже правый, почему я не уточнила в какой конкретно понедельник? Окна затянули полиэтиленовой плёнкой, греть она не греет, но хоть как-то от дождя спасает.

— Радуйся, что не все окна в один день решили поменять, только на кухне. Представляешь, если бы выломали все и сразу? Вот, где истинное везение, — утешал муж.

— Три понедельника прошло! Чтоб у этого крутого дебила руки отсохли! — Не унималась я.

— Ладно, малыш, не нервничай. Мы можем к твоим обратно переехать.

Знал, что я из своей собственной, отдельной от всех квартиры не перееду. Я в доме хозяйка. Сама себе и пан, и голова. И больше я не мелюзга. Могу всю корочку от хлеба ободрать, у каждой курочки съесть попку, сердцевину арбуза слопать самолично. Вот эта вольная, прекрасная взрослая жизнь.

— Мама, хочу печенье, — влетел в выстуженную кухню средний сын.

— Малыш, скоро ужин. Здесь ужасно холодно. Замёрзнешь.

Дабы сбить оскомину, отломила кусочек зоологического печенька, протянула сыну.

Мой сердобольный ребёнок покрутил в руках печенье, на моё несчастье это оказалась голова зайчика, залился горючими слезами

— Приклей голову зайчику! Приклей! — Плакал навзрыд сын.

Я взяла ребёнка за руку и увела в комнату, где работал калорифер и было тепло. В кармане уже лежал целый зайчик.

— Давай голову, буду чинить. — Положила туловище и голову зайчика в тот же самый карман, произнесла достойное заклинание, вынула целое печенье и протянула сыну. Мой трёхлетний парень обиженно сказал: — он не маленький и понимает — это другое печенье

— Склей того, — заканючил, — нового зайчика не хочу.

Странно, про другого зайчика догадался, а всё равно требовал приклеить отломанную голову.

Пришлось договориться, что с понедельника начну искать подходящий клей, кончилось покупкой игрушки, которая отвлекла от отломанной головы зайчика. Самое удивительное, меня мама в понедельник родила. Песенка Андрея Миронова из фильма «Бриллиантовая рука» — про меня. «Видно в понедельник их мама родила» Смешно? А мне — не очень. Понедельник — это не моё. В другие дни недели обращайтесь, пожалуйста. Только не в первый день недели. Ни-ни! Встаю не с той ноги, плохо переношу любое общение, истерически тоскую по пятнице. Два слова на букву «П», а какая пропасть между ними.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Виктор Брик

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Ячейки общества с Мещанской угол Большой Арнаутской»

Новоиспечённые одесситы нашего двора не всегда приживались на каменистых почвах, на пересечении двух дорог: Мещанской и Большой Арнаутской. Дом этих чужеродных, заставлял обменивать квартиры с остатками одесских интеллигентов, попрятавшихся по закоулкам города — Юго-Западный жилмассив, Котовского, Таирова. Наши люди мечтали вернуться в исторический центр.

Этот исчезающий вид человеческого разнообразия, непостижимо выжил в условиях сложных для понимания. Практически растворился в революционном бушующем океане, затонул в семидесятилетнем селевом потоке «строительства коммунизма»; и незначительные остатки исчезли в открытом настежь занавесе перестроечного переселения зарубеж «во спасение» души и тела. Мы, оставшиеся преданными своему двору и Одессе-Родине, радовались прибавлению интеллекта в наших пенатах. Всем известно, один ум хорошо, а разнообразие умов — гораздо лучше. Или «лучше с умным потерять, чем с дураком найти».

Без малейшего сожаления теряли тупых балбесов, тех кто не учился житейской мудрости у старожилов, кто книг не читал, симфоний не слушал, или оставался неисправимым антисемитом. Двор такое не прощал.

— На кой черт они нам сдались. — открещивалась от этих идиотов попадья Клавдия. По правде говоря, Клавдия уже была бывшей попадьей. Или бывших попадей не бывает? Просто отец Александр почил в Бозе (царствие ему небесное) и Клавдия, вполне могла потерять свой статус.

— Клавдию называют попадьей в настоящем времени, чтобы не путать с бывшими проститутками Сарой и Маней, а также с бывшими антисемитами Зиной и Серёжей, — разъяснила сложную ситуацию мама.

— Все понятно, — похлопав ресницами объявила я, — Клавдия не бывшая попадья, звание дано на всю оставшуюся жизнь.

Умные люди редкость — удивительной красоты бриллианты. Я восхищаюсь не драгоценными камнями, а мудрыми людьми.

Таких, как бывшие проститутки Сара и Маня, моя любимая бабушка, Кира Исаковна, черноротая преподавательница Одесской консерватории по классу игры на фортепиано, а также крикливая, но добрая попадья Клавдия днём с огнём не сыщешь. Царицы нашего двора — настоящие шедевры, симбиоз юмора, колорита, ума и доброго сердца. Каждая из них — уникальная жемчужина. Мне несказанно повезло провести мою лучшую, молодую часть жизни в их навязчивом обществе, без шансов обойтись маминым и папиным воспитательным процессом, ну немного бабушкиным. Хотя, сказать правду, то, чему учила меня бабушка я помню всю жизнь.

На Одессу обрушился ураган. Старая акация страшно трещала, хриплым голосом запела, вернее сказать, завыла мрачную песню. Исполнение сопровождалось сильными наклонами, я опасалась — дерево не выдержит, переломится пополам, а это не выдержу я, с акацией связано такое количество воспоминаний, что сердце не переживёт невосполнимую потерю.

Ветер немного успокоился, но только немного, зато моросивший дождь превратился в бешеный ливень. И именно в такую милую погоду, одна интеллигентка решила осуществить переезд. В одну из образовавшихся пустых квартир вселили женщину, с виду приличную, — определила моя тётя Лиля. Женщину звали Валя, Валентина Ивановна, учительница младших классов. Муж давно её бросил, а сын женился на полуеврейке, и она вывезла его в Израиль. Ни мужа, ни сына нам не посчастливилось увидеть. Муж Вали, по её рассказам, был шебутной, гулевой и неверный, не в смысле немусульманин, а муж, заподозренный в изменах.

— Муж, когда сыну исполнилось три года ушёл в одну сторону, в неизвестном направлении, оставил учительницу с ребёнком жить «на одну зарплату». Зарплата приравнивалась к зарплате технички. Государство, по-видимому, считало учителей — уборщиками детских душ и мозгов.

— Поскольку, согласно советской традиции, воспитывать детей должны учителя, а дома родители внушали детям собственные житейские аксиомы, абсолютно не совпадающие со школьными, воспитательный процесс не шёл в гору, а скатывался в тартарары, — жаловалась Валя.

— Отсюда такое огромное количество обезбашенной молодежи, — возмущалась Роза Абрамовна, наш придворный педиатр.

— Я всегда говорила, этих малолетних болванов, как можно быстрее, надо сдавать в армию! — перекрикивала соседей Татьяна Гершелевна, слабослышащий хирург на пенсии.

Каждый знал, насколько мала зарплата преподавателей

— За эту зарплату учителя умывают руки. Зачем им из шкуры лезть вон, делать из «мишигине» умников — себе дороже. Ясно как божий день — затея бесполезная — подытожила моя бабушка.

Валя испытала на собственной шкуре неописуемую сложность работы преподавателем в школе, неблагодарный, напрасный труд.

Поэтому, когда я предложила новой соседке работу секретаря-референта, она не долго думая согласилась!

Всю бумажную волокиту бывшая училка взяла на себя. Бумаги моего офиса, наконец-то, приобрели пожизненные места, определённые раз и навсегда.

— Где письмо из Энергосбыта? — кричала я с порога.

— Лежит возле красного телефона, — моментально отвечала Валентина Ивановна.

Она знала ответы на все вопросы, больше никто ничего не искал. Валя контролировала сотрудников, разбиралась с проверяющими организациями, оберегала меня, как любимого начальника и обожаемую соседку. Валя приходила на работу за час до установленного времени, проконтролировать работу уборщицы.

— Валя! — кричала та. — Ты, как бешеный Цербер, горло готова перегрызть за свою генеральшу. (так уборщица меня величала. А что, неплохо).

— Давай-давай, убирай чище, если хочешь премию получить.

Однажды я спросила Валю, нравится ли ей Артём, мой водитель?

— Не фонтан, — скривилась Валя. Не тянет, — и смущённо улыбнулась. Я, как начальник поняла, моему рефери пора вступать в сексуальные отношения. Вале исполнилось сорок три года. Вполне молодая женщина. Мы с Раей поработали над ее имиджем. Отправили в первый в Одессе косметический салон «Ренессанс» на Комсомольском бульваре. Там чудная девочка Лерочка сделала из бабушки девочку.

Затем передали Валю в руки парикмахера Людочки, модная стрижка и цвет волос баклажан завершили новый образ. Обувью обеспечила соседка Таня, завмаг «Золушки», спекулянтка Анжела одела «по-модному, по-французски». Валя выглядела отпадно. Таня и Валя, жившие через стенку, отлично сдружились. Евгений, муж Татьяны пригласил приятеля на православное Рождество. Таня предложила Вале отпраздновать Великий день вместе, мой секретарь-референт согласилась без задней мысли, наварила кутю, зажарила гуся — это была оговоренная доля. Таня приготовила: молочного поросёнка, начинённого гречневой кашей; студень и напекла блинов с красной икрой и с жаренными грибами. Дефицитный торт «Одесские троянды» предназначался на десерт. Валя и Ванька, сын Тани и Евгения, торжественно внесли угощения. Валя подошла к столу, чтобы поставить блюдо с гусем, чуть не уронила, не донесла до стола.

Хорошо, что сидевший в кресле мужчина заметил растерянный взгляд Вали и вовремя подхватил поднос с жареной птицей. Бывшую учительницу, тихоню, скромницу пронзил острой стрелой, пролетающий мимо купидончик.

— Валя весь вечер пожирала глазами скромного Геннадия. Хохотала над каждой его шуткой, в рот неотрывно смотрела, рассказала в подробностях Таня. Сослуживец Евгения, заядлый холостяк, проникся уважением к Вале и, купидон, дабы одинокой женщине не стало обидно, заодно прострелил сердце Геннадию, другу хозяина дома. Валя — порядочная, на первом свидании ни-ни, не дала. На втором — ни-ни, не дала. К третьему рандеву мы всем двором вступили в неравный бой с целомудрием взрослой женщины, с ограниченной кокетливостью. Мы настойчиво пытались изменить суждения, перепрограммировать их на современный лад.

— Почему ты с ним до сих пор не переспала? — поинтересовалась бывшая проститутка Сара, теперь замужняя, более чем приличная женщина.

— Если я на это пойду, он ни за что на мне не женится, — честно ответила Валя.

— А если ты Гене не дашь, он женится на другой, умной и раскрепощенной, — успокоила Адиля, поначалу удостоверилась, что Мусы по близости нет. Сказала и густо зарделась.

И Валя из зануды превратилась в уверенную в себя леди. Гена на четвёртой встрече остался на ночь, неудобно нас разочаровывать, соседи узнали о его присутствии по громким всхлипам мужчины и томным стонам, истосковавшейся по физическому, страстному общению Вали.

— «Деньги режут сталь», улучшают внешний вид, повышают культурный уровень, дают большие возможности, — подытожила общее мнение Валя.

— Деньги, ребятки, надо зарабатывать. Находить способы, разрешённые моралью, — говорил мой папа.

— Быть нищим может ребёнок, инвалид или старый человек, для остальных — это стыдно, унизительно и пошло, невероятно пошло, — резюмировала Зюма, вошедшая во вкус жизненных излишеств.

Соседская братия, от мала до велика, работали денно и нощно. Нам хотелось многого, мы на всё это зарабатывали. Книги, театры, кино и путешествия, поначалу скромненькие, чересчур бюджетные, а потом всё краше и краше. В общем, дела шли отлично.

Пришло время и повзрослевшая мелюзга стала на одну ступень с дворовым бомондом. Жизнь уравнивает в правах женщин разных возрастов. Наступает момент взросления или рождения ребенка. Ты сама, вчера ещё дитя, сегодня приобретаешь чин матери, к высшему званию прилагается миг возрастного рывка. Ты обретаешь моральное право на равных общаться с мамой, и даже с бабушкой. Хотя, в родном пространстве, мы, мелюзга, с пелёнок допускались к участию во всенародном вече нашего дома. Взрослые, сохранившие детскость, по-видимому, не наигрались, не набесились, не истратили в юности сумасбродство в достаточном количестве, из-за войны обязаны были рано повзрослеть, считали детей слепыми и глухими, при малышне говорили невесть что. А мы и вправду делали вид будто ничегошеньки не понимаем, не слышим, просто мотали на ус, запоминали и даже обсуждали услышанное спрятавшись на развалке (в части дома разбомблённого во время войны. И простоявшего, черт знает до каких времён, до 1977 точно).

Поскольку мы получили статус: подрощенных, нам разрешили высказываться по любым обсуждаемым вопросам. Толерантное отношение к меньшим братьям, не имелись в виду ни кошки, ни собаки, имелись в виду мы, те, которых по-прежнему называли, несправедливо обижая, мелюзгой. Мы — молодое поколение, на этом основании, невзирая на приличное образование, считались немного умственно отсталыми.

— Что ты хочешь, Готеню, сокрушалась моя любимая бабушка, у вас нет жизненного опыта, поэтому вы недалекие, — рассудительно успокаивала.

— Ты умничка, — обращался ко мне папа.

Я была приличным, толковым, хоть и молодым юристом. Я в 26 лет выиграла крупное дело во Всесоюзном Арбитраже. Долго переживала, но смирилась с мыслью: там я умная, во дворе малоумная.

— Ну и ладно, — махнул рукой Муса, — дурак дураком, а я решил жениться. Теперь уравняют с собой в должности.

— Ой! — взвизгнула Рая — Кто она? Почему мы ничего не знаем? Ты Адиле сказал?

— Я так боюсь маму, что при этом сообщении обделаюсь по первое число.

— Сдурел — точно! Сдурел! — Ты собрался жениться тайно? Хочешь мировой дефолт организовать? — Не скрывая плохого предчувствия, завопила я!

Надя, «смазливая дура», однако прекрасно поняла чем закончится подобный фарс. Адиля разорвёт Мусу «вдребезги пополам», и вместо свадьбы будут похороны.

— Иди, «подлый трус», жених несчастный, расскажи родителям о своих безумных намерениях. Ещё и невесту никому не показал, — заканючил Павлик. — Сначала познакомлю вас с девочкой.

Мы согласились. Любопытство буквально иссушало мозг, ни о чем другом думать никто не мог. Вечером собрались в ресторан Печескаго. Муса, полуузбек, чистый цыганёнок, в белоснежной рубашке и чёрных джинсах выглядел, как молодой греческий бог. Васька заскулил, потянул меня за руку.

— Ты чего, мальчик?

— Это моя Юлька.

— Хороша стерва. Без всякого сомнения. Васька, она не твоя. Муса созрел для брака, ты все же маленький, студент, на мамином и папином обеспечении. Тебе, парень, гулять и гулять, учиться и учиться, как говорил дедушка Ленин. Сдашь экзамен по Камасутре, мы найдём тебе приличную еврейскую девочку.

— Почему обязательно еврейскую?

— Ты что, деточка, не любишь форшмак и фаршированную шейку? Ну и женись на ком хочешь. Я торжественно клянусь научить твою всем премудростям Одесской кухни.

— Юля — девушка претенциозная, ей нужен обеспеченный муж, плацдарм — уверенность в завтрашнем дне, статусность. Муса — самое оно, ты, милый, в этой жизни всё успеешь. Найди себе дело, которое даст приличный доход. До 28 ты абсолютно свободен. Не кисни. Улыбайся. Иначе прибью. Нежданно-негаданно в нашем доме образовалось две брачующиеся пары. Валя и Гена решали вопрос совместного проживания самостоятельно. Муса и Юля нуждались в одобрении родителей. Адиля узбечка, её муж украинец, Юлина мама еврейка, а отец католик-немец. Коктейль потрясающий. В связи с таким экстримом, двор настороженно ожидал заключительного аккорда в главной арии Адили. Ждать долго не пришлось.

— Да ты больной на всю голову! — В сердцах сказала Адиля, — жениться на немке?

— Она не немка, она еврейка!

— С одной стороны, по маме — еврейка, но с другой стороны по папе — фашистка!

— Мама! Не смей оскорблять Юлю!

Это слышал весь двор. Адилю вызвали на ковёр, в смысле к столу.

— Адиля! Ты не любишь евреев? — спросила моя тётя Лиля

— Я не люблю? — заплакала узбечка, — как язык повернулся такое сказать?

Лиля не из пугливых, рубанула со всего маху

— Крики слышны на соседней улице, думай, что кричишь.

— Я не знаю как мне быть, что говорить! Мой дурында собрался жениться!

— Мы знаем! Оставь парня в покое. Хочешь чтобы он ушёл и порвал с тобой отношения? — поинтересовалась попадья Клавдия

— Упаси Боже, мне без сына не жить.

— Тогда соглашайся — умоляющим тоном попросила я.

Против общества не попрешь. Две свадьбы лучше, чем одна. Новая семья рождает новую жизнь. Новая жизнь рождает новую любовь, предоставляет новые горизонты. И Бог повел нас разными путями. Кому досталась тернистая дорога, кому — путь, усеянный лепестками роз, кому топкое болото. В конце концов маршруты сходятся в одной точке. Точке, где установлен общий для всех нас стержень, на котором нанизана наша принадлежность городу. Стержень — Одесская сущность, порождающая на своей земле особенных людей: яркий блеск во всевидящих глазах, волосы всех цветов и конфессий пахнут морем, острый, беспощадный язычок; вольный, бесстрашный ум. Одним словом — одессит.

У меня в руке старенькая фотография, лучшие люди нашего дома и мелюзга в полном составе. Мама в цветастом ситцевом халате, в светлом переднике держит меня на руках. Мама совсем девчонка, лет двадцать пять, молодая и счастливая. Я в пальтишке в клеточку, шапочке с бубоном (мама говорила, — шапочка красная с белой полосой), в японских стиляжных ботинках. Щурю глаза от весеннего, яркого солнца, улыбаюсь чему-то радостному; Райка, меньше меня на полголовы, в смешной расклешенной курточке и объемных шароварах, прикрывает ладонью глаза, задорно смеётся. Адиля в платье солнцеклеш, прижимает к груди сверток, в котором дрыхнет Муса, Шурик крепко держит мою маму за подол халата. Зюма тянет за руку, вырывающегося Павлика. Смотрю на фотографию и проваливаюсь в самую глубину своей памяти, явственно слышу голоса любимых соседей, гомерический хохот, сотрясающий окна, заглушающий боль, страх, обиду. Перед глазами разверзлась действительность и ясно проступает безвозвратная эпическая диорама. Квартирки, пристроенные, тесно прижатые друг к дружке, маленькие трущобные окна, вполне убогая, бедняцкая жизнь. Но сколько там веселья и радости, мы выросли в счастье, в неимоверном потоке любви, заботы и тепла. Мы — поднялись на пьедесталы, гордые и сильные. Мы хорошие люди, нам не позволено даже подумать о плохом, недостойном. Двор следит за нашими мыслями, сверху блюдёт наши души, освещая сложный путь. И вот что странно — на всех жильцах нашего дома одинаковые отметины, следы единой общности, словно Пастух обозначил своих особым тавром. Глядя на нас, любому видно — мы одной крови, мы — в родственных, спаянных одесским двором связях, крепких и прочных на века.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Виктор Брик

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Привет!

Мне прислала message моя давняя знакомая. У неё необычное имя, звучит перезвоном колокольчиков, морским бризом, звёздным небом — Габриэлла. В этом имени и нежность, и страсть, и загадочность. Мы не близкие подруги, скорее просто приятельницы. Я увидела message, ответила два часа спустя.

Погода вчера выманила в сад, я устроилась на топчане под невероятно женственным солнцем, пригрелась, стянула одежду, осталась в купальнике. Первый загар — в апреле. Самый стойкий, самый глубокий. Рядом потрясающий куст пиона, разноцветные тюльпаны, свежая юная зелень.

Прозрачный и бестелесный, как крылышки стрекозы, ветерок, мягким перышком щекотал мою, всё ещё не загорелую кожу. Нашла в YouTube Адажиетто Густава Малера и...

Приступила к прослушиванию одного из самых значимых для меня музыкальных произведений.

Солнечные очки оберегали глаза, очки для чтения остались в доме. Идти за ними, каюсь, было ужасно лень. Приложив немалые усилия, я сосредоточилась на музыке. Прочитать послание никак не могла. Прикрыла глаза, волна сказочных ощущений подняла меня и понесла «по волнам моей памяти».

Воспоминания медленно наполняли расслабленный мозг веселыми сюжетами общения с Габриэллой. Наши студенческие попойки, ночные бдения, проведённые для написания шпаргалок, которыми ни я, ни она пользоваться не умели. Множество смешных сюжетов для будущих рассказов вырывались из дальних коридоров хранилищ памяти, представали передо мной, выставлялись напоказ, ускользали, уступая место следующим воспоминаниям.

С помощью солнца, моё тело постепенно приобрело цвет чуть насыщеннее, чем «брынзовый загар». Шучу. Я от природы смуглая. Отлежала все бока на топчане без матраса, надоело, вернулась в дом и принялась читать message Габриэллы.

— Моему мужу три года тому назад подарили картину Эмзара Кикнавелидзе «Защитник». Мальчик с большой рахитичной головой, прикрывает рукой симпатичную девочку, якобы защищает.

Мальчик со злым выражением лица не понравился одаряемому и его жене. «Защитника» отправили в кладовку «до лучших времён». Габриэлле не давал покоя страшный Защитник. «Важко нести — шкода кинути». Переставляла довольно большую картину, с места на место, это нелюбимое художественное произведение постоянно попадалось под ноги, мешало.

Дни подаренной картины сочтены, судьба ее предрешена, смертная година опускается опасной тенью.

— Но вдруг... Всегда имеется «вдруг», переворачивает жизнь с ног на голову. Габриэллу и её мужа пригласили в музей современного искусства. И там гордо и восхитительно висели несколько работ Эмзара Кикнавелидзе. Гид проводивший экскурсию приглашённым гостям, пропел дифирамбы нашему художнику.

Мальчик с большой головой оказался не просто мальчиком с признаками водянки, нет! Это фишка знаменитого маэстро. Так сказать, ноу-хау великого мастера. Подобный мальчик украшает много полотен Эмзара Кикнавелидзе.

— Вообще, ты понимаешь что со мной могло произойти, если бы я выкинула этот шедевр в мусорный бак. Инфаркт миокарда — вот, что со мной могло произойти. Я бы пыталась укусить себя за локоть, вряд ли смогла бы дотянуться, остаток жизни провела в безысходном стремлении достать зубами до недоставаемого. Цена картины мне очень понравилась. Муж пришёл в полный восторг. Картина заняла в квартире Габриэллы почетное место.

Рассказ рассмешил. И я подумала. Как часто наше восприятие зависит от чьего-то мнения. Как легко мы поддаёмся чужому влиянию. Припоминаю сотню случаев: когда собиралась под влиянием подруг бросить хорошего парня, потому что им он не нравился; когда откидывала приглянувшееся платье, поскольку кто-то отсоветовал покупать. Таких примеров у каждого полным-полно. До сих пор как вспомню так, вздрогну. Если бы я поддалась мнению окружающих, то прошла мимо самого главного человека в моей жизни.

Вот когда бесконечно рада стойкости собственного характера, всегда доверяла своим ощущениям, самостоятельное мнение правильное — значит повезло, неправильное — не повезло, самой придётся исправлять ошибку. Но это моя ошибка и я имею на неё право. Жизнь не идеальна. Самые-самые ошибаются, спотыкаются. Важно найти в себе мужество принять решение. Трусость оттягивает заключительный аккорд, проблема остаётся, решение однозначно придётся принимать. Ситуация похожа на — «отрезАть хвост по кусочку».

Автор: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Ожерелье Венеры»

На самом деле, «жизнь прожить — не поле перейти» — аксиома не требующая доказательств. В математике постулаты используются для доказательств теорем, существующих в рамках данной теории. Постулат — допустимое утверждение, основа, на которую можно облокотиться; привязаться и пойти дальше в рассуждениях, использовать для страховки; он, постулат, суть разрешаемой проблемы. Не стоит напрягаться, доказывать правоту. Постулат принимают на веру, как и то, что Дева Мария родила Иисуса Христа, непорочно забеременев. В математике есть аксиомы, которые запомнил и применяешь, не вникая в доказательства. В человеческом общении имеются свои незыблемые правила. Одно из них называется «Правилом соседей». Правило считалось постулатом, потому что «прожив длинную жизнь, имея огромный житейский опыт», они, соседи, нашли время тебя дуру просветить. Поскольку соседи тебе объяснили, что и как в семейной жизни применяется, и в какой последовательности.

— Так почему? Почему надо всё испортить? — Читался немой вопрос в глазах жильцов нашего двора.

Зюма — нервозная истеричка, Павлика мама; Кира Исаковна, черноротая преподавательница Одесской консерватории по классу игры на фортепиано; Лиля — моя родная тетя, вечно перекрикивающая тех, кого немыслимо перекричать; говорили Наде, невесте Павлика

— Парень не готов к семейной жизни.

— Его можно использовать только для секса (к тому времени слово вошло в обиход, как родное).

— Не стоит тащить его в ЗАГС, нет смысла окольцовывать незрелого Шалтай-Болтая.

— Ты получишь не мужа, а ребёнка. Будешь его воспитывать вместе с Зюмой, — это вступала в оркестр моя мама.

Разбор основных черт характера Павлика заканчивался грандиозным скандалом. Геволт начинала Зюма: либо она не могла отстоять свою теорию опасности женитьбы, либо сильно хотела в туалет, но боялась пропустить самое важное.

Надя, «смазливая дура», надеялась что «постулаты зыблемые». Имея за плечами восьмилетку плюс медицинское училище «эта дура» считала:

— раз есть слово незыблемые, то, всенепременно, должно существовать слово — зыблемые. Наши доводы её не устраивали.

Надя говорила не по-одесски, речь её пестрела безграмотными, хотя неимоверно смешными, выражениями. 

«Не беспокойтися», «остопроволосился», «бежите» — эти ее перлы не резали ухо, напрочь срезали, вернее, взрывали головы слушателей. Правила правописания были писаны не для Нади. Но простодушие малолетней акушерки растопило ледяную стену, возведённую Зюмой между Надей и Павликом. Лично я предупреждала «смазливую дуру»

— Выходя замуж за Павлика, выходишь замуж за его сумасшедшую мамашу.

Если бы в то время в нашей компании появился хоть один психотерапевт, то он уж поведал о психологических проблемах парня, которому в детстве мама кричала:

— Глотай, гадёныш малый, — запихивая Павлика манной кашей. Фраза про гадёныша знаменита в необозримом мире, приютившем наших эмигрантов во всех закоулках белого света. А это почти вся карта земного шара, за исключением Антарктиды и Антарктики, в такую «холодрынь» одесситы не переселяются.

Зюму двор любил несмотря на вспыльчивый характер. С возрастом, конечно, норов не улучшается, наоборот, портится по возрастающей в геометрической прогрессии. Зюма пока не имела своих внуков. У кого дочери становились бабушками раньше, чем те — у кого сыновья. Зюма любила детей и любила их кормить, с огромным удовольствием нянчила соседских малышей.

Когда моя мама вставала на дыбы и отказывалась сидеть с собственным внуком, я, оскорбленная и обиженная, беспроблемно закидывала сына Зюме. После многократных увещеваний и объяснений мне удалось оградить своего ребёнка от кормёжки, предпочитаемой Зюмой. Дело в том, что мой сын, хотя отец его совсем другой мужчина, ненавидел манную кашу, творог со сметаной и пюре.

Не любил то, что не нравилось с детства Павлику. Мой мальчишка обожал то, что нравилось моему дружку в плане еды. Может неприятие к определенным вещам заразно?

— Ой, чего расскажу, — защебетала Надя, развалилась на скамейке, заняв своей попой три места, уложила ноги крест на крест на занятом сидячем месте. Такой наглости я не стерпела

— Давай двигайся, безбожница, — так называла её попадья Клавдия, — ты здесь не одна, — и ущипнула девчонку за щеку.

— Садись, садись. Сейчас такое расскажу.

И начала очередное повествование

— В ординаторской теснилось полно народу во время пересменки. Расталкивая медперсонал локтями, влетает акушерка Лора с воплями:

«Ой, мамочка! У меня сифилис! Я кровь сдала, а там четыре плюса. Останусь без работы, муж придёт с рейса — бросит, родители узнают — из дому выгонят! Что делать? Что?! » — причитала новоиспечённая сифилитичка.

— Цыц! Бестолочь, не впадать в истерику! Пиши заявление на неделю за свой счёт, — сказал завотделением Доткин, — сдашь через день повторный анализ.

Второй результат — четыре плюса, тут уж и Доткин запаниковал.

— С кем кувыркалась?! — интеллигентно поинтересовался Зав.

— Меня бывший одноклассник в щёчку поцеловал, — всхлипнула Лора.

— А скажи мне, что ты ужинала перед сдачей крови? Давай вспоминай! — Взялась за решение вопроса врач Инна Ивановна.

— Толковая докторша, — пояснила Надя.

— Что ела? Что ела? — Лора потёрла лоб, демонстрировала работу мозга.

— Вспомнила! — Лора, весело подскочив, радостно тряхнула лохматой рыжей гривой, словно вспомнив ужин она избавиться от напасти

— В первый раз, поужинала плотно холодцом; во второй раз, стопроцентно: картошку с селёдкой и луком.

— Полная идиотка! Медработник называется, кто ж ест жирное перед походом в лабораторию? — возмутилась Инна Ивановна

— У сотрудников нашего отделения отлегло от сердца. Следующий поход увенчался полным успехом. Никакого сифилиса, никакой острой и жирной пищи перед сдачей крови. — Сказала «эта дура» о подружке подобной дуре.

Постулаты попраны, Павлик женится на Наде. Моя тётя Лиля носится ошпаренной фурией, мешает уравновешенным соседкам готовить свадебный стол.

— Щуку, щуку не забыли купить?

— Лиля, шла бы куда подальше! Я слежу за столом! — шипела моя, совсем старенькая, бабушка.

— Не путайся под ногами! — Это единственная фраза, которую можно повторить из сказанного Клавдией.

Попадья вышла на балкон из адовой кухни, где бесконечно пеклись пирожки.

Мама с Лилей курили, решив выпить вожделенную чашку кофе, махали руками, обозначая куда Клавдии отправиться «от греха подальше».

Погода стояла патовая, жара выпаривала последние жизненные соки, высушивала рты. Пот стекал тонкими струйками по лбам и спинам новобрачных и присоединённым к ним гостям. Надя, я и все подружки невесты были в легких открытых платьях. Тогда как мужчины стояли в полуобмороке в костюмах. Спасало наличие дезодорантов. На Павлика жалко было смотреть.

— Жених не упади в обморок, это прерогатива невесты, — нашептывал успокоительно Муса.

Все хмыкали, старались сохранять достоинство. Полная Зюма, в безумном синем платье из кримплена, по фактуре и цвету гармонировала с заведующей ЗАГСА. Обе утирали платочками пот. Обе поражали густой синевой, цвета халата в рабочем цеху швейной фабрики.

Свадебное путешествие унесло молодожёнов в Крым. Целый месяц без нотаций и поучений ребята прожили в Симеизе. На берегу Голубой лагуны. К тому, так сказать, эротическому фильму Симеизская лагуна отношения не имела, из общего только название. Простое совпадение. Ребята безбожно спали до 12.00. Поздний завтрак состоял из кислого молока, татарского хлеба Икмэк, домашнего сыра Каймак и свежего инжира: темного, светлого и розового. После этого (дети выросшие в одесских семьях знали — в час дня, самое вредное солнце), шли на пляж. На ужин хозяйка жарила им мясо; ставила на стол помидоры, крымский лук, запеченные баклажаны и болгарский пузатый перец; иногда подавала соленую ставридку и печеную картошку.

Тощие Павлик и Надя гуляли по живописным горам, до одури плавали в тёплом море.

И всё равно прибавили по пару килограмм. По виду, добавленный вес делал Надю более женственной, Павлика — более мужественным.

Погода баловала, несносная Крымская жара спала, солнце нежно гладило мягкими лучами, горнодолинный ветерок, разморенный теплом бабьего лета, лениво перебегал с изумрудных листьев на голубые барашки волн. Море носило влюблённых на руках. Утром Надя выскочила полуодетая во дворик и с жутким воплем заскочила обратно. Похолодало — и это очень мягко сказано. Термометр показывал 6 градусов по Цельсию.

Вау. У молодожёнов, как понятно, никаких тёплых вещей, абсолютно никаких. Павлик побежал к хозяйке рассчитаться.

— Надя собирай вещи! — прокричал Павлик.

— Не волнуйся, милый, (вспомнила дворовые лекции «наша дура» и в сложной ситуации защебетала птичкой), — со скоростью света все упакую.

Павлик вскорости вернулся.

— Давай, детка, побежали. Нам надо быстро доехать до Симферополя. Если успеем на одесский поезд мы спасёмся.

— Бежим! Иначе замёрзнем.

Они побежали быстрее молнии. За десять рублей, засунутых в карман проводницы, ребята оказались в вагоне, в купе самого проводника. Горячий чай согревал, но не утолял голод. На малюсенькой станции купили у бабушки пирожки с повидлом, заснули не успев дожевать. Рано утром Одесса встретила пролётным, ледяным дождем. Осень не пришла, свалилась на голову неожиданно и, уж как-то неприятно злобно. Такси домчало домой, благое дело, деньги остались.

— Я так хотела привести свежий крымский инжир! — стенала Надя. — Обидно до последней капли крови.

Впервые Зюма снизошла до сочувствия невестке, в первый и последний раз. Холодрыга разогнала соседей по домам. Двор опустел, ветер выл, с засыпающих ветвей акации сорвал пожелтевшие листья, как вор срывает ожерелье с зазевавшейся прохожей. Ветер взбесился, подхватывал ветки шелковицы и бил ими в окна.

Стекло трещало по швам, лопалось на куски, звенело, падая на камни мощения, разбивалось вдребезги. Буря гудела в проводах, обрывала их, оставляла людей без света и тепла. Всего этого погоде казалось мало, в заключение разразился проливной угрюмый дождь. Капли походили на воздушные шарики непривычно серого цвета. Капли не выглядели отдельными бусинами, скорее напоминали толщенные прозрачные трубы. С неба вода ниспадала сплошным потоком. Павлик заложил окно большой коробкой из-под телевизора. Два слоя коробочного картона сдерживали водопад дождя.

Одесса похожа на взбалмошную девчонку. То плачет, то смеётся. Вот и погода к утру кардинально изменилась. Конечно, не летняя жара, не сентябрьское тепло, но всё-таки. К обеду дворовые скамейки и знаменитый стол нашего дома просохли. Соседи, одевшись потеплее выползали на улицу. Хотели первыми услышать рассказ об отдыхе молодых.

Истошный крик повис над столешницей, плюхнулся на стол, ударная волна откинула облокотившихся на деревянную поверхность соседок. Спокойная жизнь — не то на что мы могли надеяться.

В патио вывалилась «эта невозможная дура», по-идиотски размахивала руками, пронзительно выкрикивала несуразный бред.

— Почему я, круглая дура, не слушала умных людей? — Почему я выскочила замуж за этого подонка? Он меня сифилисом наградил!!! Пусть город знает своего урода!

— Ты что перед анализом жирное ела? — Не очень испугалась я, вспомнив давнишнее приключение Лоры.

— Нет! Все гораздо хуже! — Рыдая, выкрикивала Надя, — хуже некуда!

Молодая жена опустила руки по швам.

— Вот, полюбуйтесь как он меня изуродовал. Такие пятна обозначают четвёртую стадию сифилиса, последнюю! Мне хана!

— Так ты не заметила ни первую, ни вторую, ни третью? — спросила Рая, задумчиво наморщив нос.

— Ничегошеньки не заметила, убил меня ваш Павлик.

Что-то в мизансцене не соединялось, не сливалось в единое русло, «повесть временных лет» коробила нестыковочками.

Я пожимала плечами, вспомнила предложение Нади полюбоваться ею. Бывшая проститутка Маня, опередив меня начала пристально вглядываться в «нашу дуру» и, судя по всему, углядела самую суть.

— Истерика из-за круглых пятен вокруг шеи? Из-за них весь сыр-бор?

— С явным гротеском в голосе, Маня привлекла к себе внимание. Все повернули головы в сторону бывшей гейши. Она похлопала ресницами для пущей важности и загадочно продолжила милицейский допрос.

— Так ты, — обратилась к Наде, — утверждаешь, что эти светлые круглые пятна, расположенные ровным рядом — признак четвёртой степени сифилиса?

Так ты не дура, ты полная балда!

Во двор спустилась Адиля. Увидев немую сцену, в которой домочадцы замерли в ожидании окончания монолога Мани, не зная в чём проблема, наивно спросила

— Молодожёнка, что ж ты в бусах загорала? Не дал Господь ума нашей красавице.

Что с вами со всеми? Очумели? Почему молчите? — Испуганно вопрошала Адиля.

Муса, стоявший рядом со мной, давился от сдержанного смеха

— «Ожерелье Венеры», действительно четвёртая стадия сифилиса. Только там в анамнезе красные пятна, а не белые от загара в бусах.

Смеялись до слёз.

Надя бросилась обнимать Павлика, заглядывала в глаза, вымаливала прощение. Она ворковала, старательно выводила рулады, заливалась малиновкой. Чем не лето.

Соседи растворялись в прохладных осенних сумерках, поёживаясь разбредались в клубы по интересам. Пили липовый чай с лимоном и мёдом, играли в лото и шахматы, домино и скрабл. Кое-кто играл в карты. Телевизоры с тремя программами, бесполезными коробками для сбора пыли, никого не прельщали. Азартные жители нашего дома проводили вечера в досужих беседах, рассказывая анекдоты, делились мнениями о прочитанных книгах, просмотренных фильмах. Особый спор вызвал роман «Сто лет одиночества». Габриэлю Гарсиа Маркесу доложили о нашем дворе. Сразу видно с кого списаны главные герои.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Виктор Брик

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Привет!

— Посмотри на себя! Ты же пугало огородное! Чучело! Ты позволяешь себе спорить со мной?

Знакомая картина в споре, от бессилия крик и оскорбления.

Эта фраза точка моего терпения.

До злобных слов я слышу, после — глухота. Оскорбление — это волнорез, от которого откатывается совместная жизнь, разбивается вдребезги, рвётся не по шву, а в клочья. Случается, горемычную супружескую жизнь всячески пытаются реанимировать.

Только продолжение проистекает в темном зале и без звука. Электричество кончилось. Сердце надорвано, на душе ожоги, а так все отлично. И почему Он нервно курит на балконе? И почему Она шёпотом плачет в подушку?

У совместной жизни крылья подрезаны, в любви щепками торчат занозы, а так всё отлично.

Мы прощаем, пытаемся идти дальше, шрамы затягиваются, кажется боль утихает. Вот и влечение возвращается. Непонятно отчего,

Кошки скребут на душе: и так повернёшься; и этак попробуешь. Важное ускользает, не держится на ветру высушенный лист, отрывается, падает. Наступают на лист, он съёживается, хрустит под ногами, жалостливо стонет, рассыпается в труху. А так всё великолепно.

На берегу моря громко воет душа, обиженного одной фразой. В чистом поле горько плачет сердце оскорбленное двумя словами. В темном лесу слезятся глаза из-за битого стекла, брошенного в лицо, с целью огорчить мимоходом, что унижает больше всего. Так почему мы легко наносим удар родному человеку? Бессмысленно вонзаем нож в того, кто дорог?

Ранили и позабыли. Переступили, пошли дальше. Плюнули в лицо, растоптали веру. Выбили опору, на которую опирался любящий. Так почему? Почему? Удивление, недоумение раздосадуют обидчика. И невероятное удивление

— Ты что меня не любишь?

— Уже нет! Больше не люблю!

Внутри липкая, вязкая пустота. Эхо не повторяет

— Любишь?

— Любишь!

Мы стопроцентно знаем: нельзя унижать, нельзя оскорблять. И всё же аксиомы попраны. Лично я не смогла бы ответить хамством на хамство. Мне легче уйти, не оставив обратного адреса. Я предпочту стать подобием следа на прибрежном песке, волна набежит, смоет. На гладкой поверхности не найти отпечатков.

Возможно надо вступить в борьбу?

Обиду можно долго тщательно жевать. Но как её проглотить без ущерба собственному эго?

Обида щупальцами спрута охватывает твоё существование, подсасывает жизненные соки, вдавливает самоуважение ниже плинтуса.

«Нельзя разбитую чашку сделать целой. Можно только склеить её и назвать целой, но целой она от этого не станет». Писал Теодор Драйзер, в романе «Дженни Герхардт».

Подумайте над этим.

Терпение, забота, нежность — три ипостаси, на которых мы слоями выкладываем любовь. Получится ли поднять оружие на борьбу за важного в жизни человека, после разгрома любви обидой. С другой стороны — сдаться, свесив ручки, отдать выращенного, выпестованного, вынянченного, подогнанного под себя партнера в загребущие руки, каких-то пройдох.

Есть над чем призадуматься!

Автор: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«У спекулянтки я и моя Рая»

Календарные даты на территории нашего двора не действовали, кроме, конечно, общепринятых государственных праздников. Их более чем тщательно праздновали, отходили целую неделю. Годы моим окружением не запоминались цифрами, годы ассоциировались с произошедшими событиями.

— В тот год, когда Павлик руку сломал… — вспоминали соседи давние происшествия. Им приходили на память одинаковые видения.

Окровавленный, порванный рукав, предплечье из которого торчала кость. Открытый перелом.

— Помнишь? Кира поругалась с Сарой из-за Ирки?

Перед глазами соседей вырисовывалось глубокое чистое небо, прожженное огнедышащим солнцем, поникшая, обезвоженная листва засушливого, невыносимо жаркого августа 1976 года.

Или так:

— Это было тогда, когда Шурику нос снежком разбили?

Примерно так устанавливались временные вехи, определялись года. Каждый знал — это февраль 1967 года. В памяти всплывали высоченные сугробы, хрусткий, сухой снег, трескучие морозы.

Обозначение памятными моментами, бесконечно долго, облегчало работу памяти, не требовало излишних пояснений. Однако миграция, проживающих в нашем доме, меняла установленные привычки. Ситуация складывалась так, что старых жильцов замещали новые. На смену одним приходили другие. Кое-кто уплывал в заоблачные выси, перебазировался в район седьмого неба, общался с нами путём посещения снов, предупреждал о неприятностях. Например: мне приснился скрипач Рудик. Он стоял на стремянке. Я удивленно спросила, что он там делает. Он ответил, — чинит сигнализацию. Рудик при жизни, кроме смычка и скрипки, ну ещё может быть — нот, в своих руках ничего не держал. Поняла — этот сон не к добру. Через неделю ограбили наш склад. Совсем не к добру.

Многие жильцы нашего дома отправлялись, слава Богу, не так далеко, всего лишь за океан. То есть в Америку или Австралию. Самые приличные из наших эмигрантов перебирались — в Германию или Израиль. Приличными их считали потому, что в крайнем случае, когда нет денег на самолёт, на пароход и даже на автобус, можно было добраться до них пешком. Мы изучали карту, прокладывая пеший маршрут. Правда, из нас и наших знакомых, никто не пробовал на своих двоих по этим маршрутам добраться, но, логически рассуждая, такое вполне могло иметь место, потому что все мы считались «с полным приветом». На смену эмигрировавшим в сказочные пространства, в наш дом прибывали новые люди. Селились в освобождённых квартирах, ругались, буянили, притирались, сдирали с себя противоречащие морали нашего дома, осознавали невозможность побороть традиции этого двора, складывали оружие, вскидывали лапки… и находили компромиссные решения, лишь бы влиться в сплоченный и неимоверно дружный коллектив.

Семья, состоящая из трёх человек (так было написано в ордере, желтоватой бумажке, разрешающей заселение): мама Таня, глава семейства — черноброва, черноглаза, крупная, типичная запорожская казачка, волосы — цвета «иранская хна», при внимательном рассмотрении проглядывалась многовековая турецкая кровь (прабабушка, видно, подгуляла, — определила бывшая проститутка Маня); папа Евгений — высокий, крепкий, поджатый, словно ахалтекинский конь, со своеобразным экстерьером, чувствовалась неразбавленная революцией порода; мужчина, сорока пяти лет, с серебристым подшерстком на висках, с задорными искорками в васильковых глазах; смелый, не боялся жить с задиристой, как бешеная пантера, готовой моментально дать отпор Таней; сын — стоеросовая детина лет двадцати, обезбашенный, подверженный дурному влиянию (моему), красавчик, юморной и гулевой по имени Ванька.

Это имя так подходило парню, казалось не именем, а больше звучало индейским прозвищем. Что-то вроде «Безмозглый койот», или «Бестолковый опоссум», или «Синеглазый балбес». Последнее прозвище подошло бы больше всего. У Ваньки глаза были папины.

Я подружилась с парнишкой моментально — наш человек.

Новые соседи, смущаясь наших пристальных взглядов, проскакивали зайцами через переполненный людьми атриум, запрыгивали в комнату и сидели там тихо, не чирикая. Практика показывала: новички, поначалу, боялись слаженного центра управления двором (я имею в виду костяк двора); приглядывались, принюхивались, прислушивались, лишь потом пробными шагами приближались к главному месту дома — деревянному столу. Таня с Евгением дольше всех держались особняком. Сказывалась партийная закалка, особенности руководящей должности Тани, сдержанные манеры Евгения. Никто и никогда не обратился к нему — Женя. Только — Евгений. Мы демонстрировали особое уважительное отношение к политически подкованному мужу руководителя серьезной организации. Он здоровался, мы отвечали на приветствие. Сдерживались из последних сил. Ни единого слова, кроме — «здрасьте».

— Доживём до тёплых дней, посмотрим, усидят новые жильцы в своей коморке или всё-таки вылезут на свет божий, — загадочно вращая глазами, пробормотала бывшая антисемитка Зина, готовая вцепиться в горло любому, только задумавшему обидеть её любимых, можно сказать, личных евреев. Серёжа, муж Зины, перерожденный от любви к моей маме в преданного сторонника еврейства, бесконечно жующего мацу, согласно кивнул:

— Не! Не усидят! Квартирка мелковата будет, жарковатая трёхкомнатная трущобка. Потеплеет — выползут, крупные они — Таня и Евгений. А шалопутный Ванька ещё до тепла прибежит. Он от вас девок глаз отлепить не может, на морде намалевано — бабник.

Серёжа может звёзд с неба не хватал, однако зрил в корень.

— Таня, таки крупная женщина, не такая мощная как педиатр Роза Абрамовна, но тоже ничего, — подобострастно проговорила моя бабушка, большая поклонница женщин размера ХХL. Мой младший сын прозвал свою прабабку — «бабушка манюнька», поскольку моя бабушка была меньше всех ростом, из тех кого он знал.

Как-то само собой выяснилось, что Таня директор самого большого одесского обувного магазина «Золушка». Название «Золушка» — произносилось со скрипом, с придыханием, шершавым горлом, пересохшим от вожделения. Только работники этого магазина, при наличии неимоверного блата, за определённую доплату могли осчастливить любого босоногого горожанина Одессы.

Коренные одесситы, старожилы нашего двора моментально почувствовали внутреннюю силищу Тани, её величественную значимость, уважительно провожали взглядами широкую спину соседки, «сидящей на дефиците».

«Братание народов на Эльбе» произошло в ближайший солнечный денёк. Мы по привычке облепили любимый стол. Таня возвращалась после тяжелой рабочей недели, ОБХССники (мусора от экономики) замучили проверками, злая и невероятно раздражённая, входя во двор, она услышала громкий хохот. Зависть широкой рукой отстранила неуместную гордыню. Таня не удержалась и, словно цунами, широкой рекой влилась в бушующее море нашего дома. После чего согласно занимаемой должности, произнесла:

«Здравствуйте! »

А дальше «с места в карьер»:

— Менты поганые всю душу вытравили! Сил моих нет!

Высказывания подобного рода роднили инакомыслящих по характерным признакам презрения к власти, определяющих антисоветчиков, подчеркивали принадлежность к одному племени. Новая соседка мыслила категориями капиталистической экономики: «Живи сам и дай жить другим! »

Политическая жизнь в стране складывалась по-новому, как нам внушали из телевизора. Мы, правда, поначалу ничего не замечали, кроме болтовни. Говорили красиво, вся страна внимательно слушала.

— Некогда с Вами болтать! У меня заседание Пленума! Нет консенсуса! Нужен плюрализм мнений! — Вместо здрасьте, речитативом выпаливала Раина трехлетняя дочка. Слушала новости целыми днями с бабушкой Светой, малышка сыпала Горбачёвскими терминами направо и налево.

— Неожиданно выяснилось, — сказал мой самый умный папа, — верхи ничего уже не могут, а низы давным-давно не могут, но уже что-то там захотели.

— В общем, линии пересеклись, и сейчас начнётся, резюмировал дядя Мопс, поснимал все деньги со сберегательных книжек и ни с кем не посоветовавшись, купил акции украинской близняшки «МММ». Те промежуточные времена от «застоя» до «перестройки» напоминали сомнительный брод через болотную жижу. Каждый приспосабливался как, мог. Одесские мамы оставались мамами без денег, не дотягивали до зарплаты, «выкручивались», изощрялись, «тянули из себя жилы». Но к празднику наши родители старались приобрести новые платья, модные сумки и туфли, не только для себя, эгоизм одесским мамам не свойственен, поэтому для своих детей и внуков родители старались купить обновки.

Существовала тайная налаженная сеть, состоящая из: иностранных студентов арабских и африканских стран; редких экземпляров туристов, умудрившихся попасть за рубеж; моряков, посещающих иностранные порты; работников посольств и консульств; а также из везунчиков, получающих посылки «оттуда». При произнесении слова «оттуда», обычно закатывались глаза к небу, хотя должны были косить в сторону, глаза смотрели вверх, подчёркивая Божественную значимость товара. На самом деле, привозили ужасное барахло (по тем временам, нам все это казалось обалденными шмотками). Просто, мы другого не видели, от незнания восхищались долларовыми «дорогущими» нарядами. Проститутки и таксисты покупали товар у иностранных гостей, всё это добро свозили к спекулянткам. Туда уже наведывались мы, безденежные «студентки, комсомолки и просто красавицы».

В один прекрасный день, мы с Раей пришли к спекулянтке Анжеле по кличке «Рыбка». У Рыбки был муж армянин и любовник милиционер.

Задолго до этого момента, мне на работу позвонила Анжела собственной персоной, и запела елейным голосом:

— Рыбка моя! (понятно откуда ее кличка). Найди свободную минутку и посети мою обитель счастья и добра!

— Как только — так сразу! Не заставлю себя долго ждать. Твоё добро мне каждую ночь снится.

— Жду тебя, моя рыбка!

— Практически уже в низком старте, заверила я Анжелу.

При первой же возможности, заскочила к спекулянтке. Дверь открыл красавец армянин Арташес. У невзрачной, в принципе, Анжелы был неотразимый шарм: манера излагать мысли; притягательный блеск в глазах; пухлые, естественно красные губы и пятого размера грудь на худеньком теле. Что ещё надо мужчинам. Её хотели все.

— Тихо, тихо проходи в кухню, — посоветовал мне Арташес, приложил указательный палец к губам, давая понять необходимость говорить шёпотом.

— Рыбка занята, подожди минут десять. Она со своим мусорком кувыркается. — Без всяких эмоций в голосе сообщил вальяжный Арташес подробности семейной жизни.

По национальным особенностям взрывного кавказского характера, Арташес, согласно водевильной традиции, обязан был перерезать горло любовнику жены, после этого заколоть её кинжалом. Что-то пошло не так, ленивому альфонсу Арташесу важнее оказался покой и достаток, который обеспечивал и охранял сотрудник милиции. Такой триумвират просуществовал долгие годы. Рыбка счастливая выплыла из спальни. Гоша — представитель правоохранительной власти, угостил меня шикарной сигаретой. Рыбка — добрая и умиротворенная — уступила приличную сумму на покупке.

Что плохо? Всё хорошо! Моральные принципы хромали. Ну хромали. Наша потрясающая, в прямом смысле этого слова, спекулянтка Анжела имела шикарный выбор нарядов.

В большой комнате, выделенной под магазин, стояли шкафы, ломящиеся от шмотья, у стены огромное старинное трюмо, в котором покупательница отражалась в трёх зеркалах. А главное — Анжела могла укатать мертвого, купить то, что она нацелилась продать. У неё отоваривался одесский Бомонд. Это мы с Райкой подбирали бросовый товар. Денег, понятное дело, с гулькин нос, катастрофически не хватало. Хотелось всего и побольше, да понаряднее, с рюшками и бантиками, «в чешуе, как жар горя». Нехватку денег компенсировали вычурными прибамбасами. Когда Рыбка жестом знаменитого факира, достала ацетатного шёлка, полупрозрачное платье. Длина миди, рукава буфами, сердце моё «жалобно заныло». Оно — это божественное платье, легло на тело и приклеилось, оторвать можно было только с кожей. Цена 250 рублей. В кармане — сто пятьдесят, накопленных в неимоверно сложных условиях, в основном заначка состояла из подарочных червонцев на день рождения. Платье строгого фасона, позволяло заметить мою стройную фигуру под струящейся тканью. А если приглядеться, присматриваться надо было особенно тщательно, проглядывался немецкий лифчик и трусики танга, еле заметно, но всё-таки.

Красивое дорогое бельё, обычно видел только муж, а за деньги, которые я за него отдала, хотелось показать красоту всему миру.

— Рая, без этого платья я не уйду. Одолжи, по-хорошему, сто рубликов, — взмолилась я.

— С тобой больше никогда не пойду к Рыбке. Вечно ты давишь на моё доброе сердце.

Рая — сдобная булочка, мало во что входила. Размеры подходящие для Райки редко попадались.

— Нести деньги домой, не одолжить лучшей подруге? — это свинство, замешанное на жадности и зависти, — пробурчала я. Еврейская хитрость и цыганская смекалка складывали мою речь в смертный приговор для Раи.

— Да чтоб ты скисла, чума цыганская! — Завопила подруга детства. — Я жадная? Я завистливая? Как язык у тебя поворачивается такое мне говорить?! — пыхтела Рая.

— Любимая, я не утверждала, я спрашивала. Вопросительная интонация. Вспомни! Ты самая щедрая и добрая, моя дорогая! — хитрила я, уж больно хотела платье, да и Раю всё-таки любила.

— Всё, — обреченно останавливала мои дифирамбы Рая, — пошли в ход еврейские штучки. — Рая знала мой арсенал,

— Ладно, ладно! Сдаюсь! Бери платье, пошли, ужин надо приготовить.

— Раечка, звезда моих очей! Приглашаю тебя и твоего сексуально озабоченного мужа на ужин. У меня такая вкуснота, пальчики оближешь. Рая обожала мою стряпню. Простила и радостно, вприпрыжку поскакала рядом. Подруга обладала необыкновенным качеством — она радовалась чужой радости, как собственной. Для счастья Раи, купленное мной платье вполне подходило. К майским праздникам наряд почти сложился. Платье чайной розы, белая в серую полоску сумочка и полностью отсутствующая обувка. И тут во дворе появился красивый мальчик Ванька. Просто-напросто подойти к соседке Тане гордость не позволяла. Ванька был стратегическим мостом для завуалированного наступления.

— Как дела, красавчик? — задала вопрос, начиная манёвр. Соседи не на шутку обеспокоенные отсутствием подружки у двадцатилетнего парня, закрутили головами во все стороны. Соседи всегда и везде следят за тем: с кем мы встречаемся; в кого влюбляемся; когда назначена свадьба и через сколько месяцев после женитьбы родится ребёнок. Это важно! Особенно если ребёнок родился после свадьбы, раньше девяти месяцев. Секс до бракосочетания — позор семье, смерть фашистским оккупантам, унижение и оскорбление собственных родителей, полное распутство и страшная аморальность.

Ванька расстроенный, поникший, словно оставленный на холоде тюльпан, присел к краю дворового стола. Он жалобно заглянул в мои глаза, облокотился на обнаруженное во взгляде понимание, и грустно поведал историю своей первой любви.

— Юля, девочка из параллельного класса всегда нравилась мне. После окончания школы пропала из поля зрения. Но когда я встретился с ней на вечеринке у своего сокурсника, понял — жить без неё не могу. О Юльке ребята говорили с придыханием. Боялись острую на язык, слишком шуструю, не закомплексованную девушку, пасовали перед ней.

— Я не могу решиться к ней подойти. Она всех отшивает и насмехается над поверженными кавалерами.

— Так ты что эту Юльку боишься?

— Боюсь? Конечно боюсь!

— Ванька! — Пристыдила я, — Волков бояться, в парк с Юлькой не ходить. Дома сидеть и сопли жевать.

— Ерунда! — Прогундосила простуженная Кира Исаковна, чихнула, выдула нос, как иерихонская труба. Сложила руки, приличной ученицей, — ну продолжай, — и опять чихнула.

— Если я приглашу Юлю на свидание и что-то пойдёт не так, она меня изведёт своими подиздевками. Believe me. — объяснил Ванька.

Романтически настроенный влюблённый продолжал:

— И я остался неприкаянный, одинокий, не жилец на этом свете, — захныкал Ванька, — Мама Таня, вечно занятая в магазине, не научила, как же мне умереть от разорванной любви, жить без Юли — хуже смерти.

— Ты больной на голову? — Перепугано спросила я соседского сынка.

— Нет! Я не самоубийца. Но всё-таки.

— Я научу тебя побеждать молоденьких, хорошеньких ведьмочек.

— Замётано. — Радостно улыбнулся Ванька.

— Мужчина, Ванька, должен иметь деньги. Без наличности ухаживать за красоткой любого уровня бессмысленно. Ты можешь попроситься в кооператив Мусы и Павлика. Надеюсь у них найдётся для тебя работёнка. Дорогие подарки — 100% попадание, однако, мелкие подарочки тоже имеют важное место. Колготки, помадки, бутылочки лака, заколки для волос, конфеты, цветы и шоколадки — замечательно топят лёд, толстым слоем обрамляющий сердце несговорчивой фурии.

— Как я об этом сам не додумался? — Пожал плечами Ванька.

— Потом я дам тебе книгу, называется «Камасутра». Недавно на Книжке купила задорого.

Это пособие на русском языке. Внимательно читай, пристально разглядывай картинки. Проштудировав данный фолиант, научишься обращаться с женщинами. Для секса подобные знания необходимы, — закончила я образовательный процесс.

В нашей перестроечной жизни появился, наконец-то, секс, его стало даже слишком много. Он проникал в книги, фильмы и разговоры. Поднаторев в теоретических познаниях, я возомнила себя знатоком правильных отношений между полами. Теория — вещь замечательная, не имея практики теория являет собой безлунную ночь. Вроде дорогу знаешь, а в темноте ни хрена не найдёшь. Вроде движешься в правильном направлении, но нет, споткнулся, оступился, скатился с обрыва. Любая терапия имеет место в объятиях практики.

— Я выучу пособие наизусть, — пообещал Ванька.

— Оцым-поцым — недовольно произнесла Кира Исаковна. Возмущение клокотало под сердцем. — Ваш секс не заменит дружбу. Мы с моим покойным мужем не были плохими людьми, не имели ни малейшего представления о ваших выкрутасах. Но научились.

— Кира, — возмутилась я, — ты сама рассказывала как с позами экспериментировали, после знакомства с Камасутрой.

— Тебя кто-то за язык тянул? Я хотела наполнить мальчика духовным.

— Не переживайте, Кира Исаковна, я понимаю, книжки умные читал. Уловил суть проблемы. Теперь Юлька не устоит.

Задарю ее подарками и затрахаю до смерти.

Услышав подобное, волосы на голове стали дыбом. Наверное я переборщила с теоретическим учением. Онемев от неожиданной реакции Ваньки, рассматривала его во все глаза, искала за что зацепиться. Не нашла, сползала потихоньку в пропасть. Ситуацию разрядила, вернувшаяся с работы Таня.

— Представляете, взяла новую продавщицу. Ангел во плоти, беленькая, синеглазая, губки бантиком, ангел. Обворовала половину сотрудников. Знакомый следователь дал красящий порошок. Деньги старой гвардии посыпали во всех сумках. На новенькую подумать никто не мог. У нас копейку упавшую возвращали.

Девочка вышла, нет её и нет. Захожу с замом посмотреть что происходит. Наша Белоснежка ручки моет, отмыть не может. Я говорю, — не старайся, краска специальная, пиши расписку. Сколько ты украла? 5 миллионов купонов?

— Написала? — уточнила Кира, громко чихнув.

— Написала, куда денется?

— Не всех рожают женщины, некоторых жабы, других — крысы, иногда кобылы. От того и люди разные, — заметила моя тётя Лиля.

— Разные, слава Богу, не все воровайки, — подтвердила Таня.

— Ну, я пошёл. Читать много задали! — сказал, ухмыляясь Ванька.

— Ты школу вроде бы давно закончил, — удивилась Лиля.

— Так в институте тоже задают читать. Ещё полно практических заданий, — многозначительно посмотрел на меня парень. Подхватил Таню под локоть и потащил домой.

— Мама, кушать хочется. Скоро папа придёт. И нелепая парочка — плотная Таня и худющий Ванька, направились к своей квартире.

— Ты чего про туфли слова не сказала, на майские в домашних тапочках пойдёшь? — Уточнила Рая, подошедшая к нам.

— Черт побери! Из-за секса Ванюшки, про обувь забыла! Вот балда! Таня! — завопила я, распугивая воробьев. — Подождите секундочку.

Таня остановилась, мне показалось, мощной спиной она закрыла солнце. Просить было до такой степени неловко, на минуту зажмурилась, собралась и заставила себя продолжить, я понимала — это отличный шанс, не просить — глупо и непростительно.

— Таня, к новому платью нет туфель. Если не поможете — пойду босиком. — Стояла я истуканом с пунцовым лицом.

Таня улыбнулась, видно дождалась первой просьбы, погладила меня по плечу. — Приходи к двенадцати в магазин, постараюсь помочь. Я твоя должница. Ванька сказал, что идёт работать. А моего лодыря приговорить трудиться может только наиумнейшая и наимудрейшая. После праздников придёшь, и возьмёшь себе всё что душе угодно. С деньгами подожду. Не беспокойся. Постепенно расплатишься. Такое счастье приваливает раз в жизни. Понять глубину моей радости под силу лишь поколению пережившему беспросветный дефицит. Я раскатала губу, передвигаясь в темпе вальса, приближалась к столу с желанием, которое невозможно было сдержать, похвасталась собравшимся соседкам, о том что мне пообещала Таня — директор обувного магазина «Золушка»…

Автор: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Привет!

Есть вещи, которые падают тебе на голову...

***

Есть вещи, которые падают на голову непонятно почему; непонятно почему, конкретно тебе, неизвестно по какой причине; неведомо из какой неизвестности эти говённые вещи валятся на тебя, придавливают к самой земле, приклеивая полностью к плоскости; ни отодрать, ни переступить, не вырваться.

Падают на голову вещи, даже совсем не вещи; случайные обстоятельства; неожиданные встречи; выплюнутые необдуманные слова; желчные сволочные слухи. Сбивают тебя с ног, плюхаешься в грязь, не понимая удастся ли отмыться.

Вопить? Да! Только не помогает, не улучшает придавленность положения, не уменьшает давления на квадратный сантиметр души, не смягчает ожоги, оставленные на сердце.

Говорить невозможно, дыхание нарушено, от поднявшегося давления больно стучит в висках, гремит набатом в ушах. Звук слышишь, тактильно его ощущаешь, осознание услышанного не приходит.

Мерзко соскребать себя, пришибленного, от холодной поверхности проблем, замешанных на горе.

— Ты сильный! — неведомая «истота» прокалывает иглой, вышивающей слово «уверенность». Всему лучшему человечество учится через боль.

В какие-то угловатые дали пробирается подсказка — сгруппироваться, встать на ноги, упереться руками, держать удар. Держать удар!!!

— Я — боец, вспоминает пришибленное мышление.

— Я — сама стойкость. — Имя мне — «выживший».

— Я — Зевс.

На каком основании трусишь, киснешь, скулишь?! Ты — неприступная скала, ты — рывок в будущее, ты — ответ на зов слабых и обездоленных. И нет у тебя права хныкать, утирая сопли.

— Равнение на середину!

С полуоборота на тебя смотрит меньший, нестабильный, ты его герой, надежда, обитель света и тепла. Ты самый что ни на есть Капитан Украина! Супермен, Спайдермен! Гетман Мазепа!

Вспомнил? Значит начинай соответствовать. Сейчас самое время проявить своё предназначение.

А для начала вспомни о толерантности. Давай без резких суждений, особенно в тех областях, где ты ничегошеньки не понимаешь.

Я верю в тебя!

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Смешилка Десятая.

В середине марта 1995 года в мой офис пришла знакомая распространительница билетов. Она предложила посетить тренинг под названием: «Магия любви».

На тот момент я была в счастливом браке, по непонятным причинам, пребываю в нем до сих пор.

«Магия любви», по типу «учёного учить, только портить». Но привлекли дата и место проведения тренинга. Первое апреля. Цирк. 

Цирк — не иносказательно, а в самом прямом смысле, действие разворачивается в одесском цирке. Мне это показалось забавным. Главный аргумент отображённый на рекламке. В зал допускаются только женщины. Мужчинам вход, категорически запрещён!

Оценив тонкий рекламный ход, бросилась обзванивать подружек. Нас собралось шесть человек. Обучаться магии любви будем два выходных дня. Не все мужья с хорошим чувством юмора, не всех жён отпустили.

Я чувствовала, чувствовала — нас ждёт удача.

Итак. Четвёртый ряд, сектор напротив оркестрового балкона. Полный зал женщин разного возраста, разной классовой принадлежности. Одеты, в основном, более чем странно. Какие-то сумасшедшие оборки, рюшики, воланы. Бешеные расцветочки, выбивающие глаз. Помните, на дворе 1995. Если на билетах указывать дресс-код, женщинам было бы легче с выбором наряда. Кто ж его поймёт, в чем в цирк идти Первого апреля на «Магию любви». Вот бедолаги и вырядились без ума и фантазии в вечерние платья и бальные кринолины.

Ульяночка — самая молодая из нашей компании, прилежная ученица, захватила с собой блокнотик и ручку, чтобы все записать, ничего не пропустить. Наша девочка собиралась выйти замуж за дембеля.

Свет погас. Какая же магия при свете, тем более, магия любви?

На сцену вышел мужчина потрясающей внешности. В кримпленовом костюме и розовой рубашке (моя дочь называет этот цвет поросячьим), воротник — заячьи ушки. Весь его наряд вышел из моды лет так двадцать назад. Лектор, если можно его так назвать, наверное можно, ведь он молчал, ещё слова не произнёс, с причёской а-ля Ленин, давно не посещавший парикмахерскую, очень неопрятного вида, высоко поднял руки, обходя арену цирка. Женщины захлопали. Мы тоже похлопали, чтоб не выделяться.

И тут он произнёс... Ох, это было лишнее.

— Я доктор суггестологических наук Новосибирского, какого-то там, института.

— В этом году наш институт сделал открытие. Сущэствуют жэнщыны и мужчыны (я держалась), сущэствует жэнскый запах и мужской запах (я не сдержалась, смеялась громко, каюсь. Великое открытие. Одно утешило. Не одна я залилась колокольным, во всю ширь, смехом, а пол зала). На смеющихся, чересчур веселящихся, стали оборачиваться и злобно шипеть, чтоб не мешали. Они, шипевшие, конспектировали. Ползала откровенно, забавлялась, а другая половина строчила, бред который нёс доктор наук. Потом до меня дошло: женщины верили, он — этот идиот, Бог меня прости, поможет.

Ульяночка, старательная девочка, записала в блокноте:

«Сущэствуют жэнщыны и мужчыны». Как ведущий сказал, так и записала. Это все. Больше ни единого слова.

Я знала, будет смешно, но чтобы так смешно, не ожидала.

Лектор не говорил, лектор вещал, как птица Говорун: 

— Как обратить внимание своего «предмета?» — спрашивал он зная, и сам же отвечал:

1. Проходите мимо «предмета» обожания, разбиваете перед ним вазу или банку. Вместе собираете осколки. Он ваш.

2. Идёте навстречу со стопкой бумаг. Поравнялись с «предметом», уроните бумаги. Вместе собираете. Он ваш.

3. Если вы оказались рядом с кроватью или диваном, разденьтесь быстро догола, ложитесь быстро, раздвинув широко ноги, закрывайте глаза и приоткройте рот (клянусь, ни одного слова не придумала). Он войдёт, увидит. Он ваш.

— Если предыдущие советы не помогли, разрежьте яблоко или огурец, поднесите ко рту и три раза прошепчите: «Ты мой, ты мой, ты мой». Он, точно, 100%, ваш.

Из зала послышалось недовольное шиканье. На что наш

«импозантный» мужчина возразил:

— Одесситки странные, почему вам не нравится? Я читал лекции в Барнауле и Ханты-Мансийске, там все были в восторге.

Меня порвало на куски. От гомерического смеха я, в прямом смысле, упала со стула. Спазм свёл челюсти, больно было ужасно, но прекратить смеяться я не могла. Слезы капали из глаз.

«В восторге» — это слишком. Употребил бы любое другое слово, быть может, я и стерпела. Но «в восторге» — это мое все. Ну извините. Затем нам, всем присутствующим, было предложено сомкнуть пальцы и вывернуть кисти. Если такая конструкция не разбирается, приглашают выйти на сцену. Человек пятьдесят вышли на арену. Наш «супермен» загипнотизировал почти всех. Они валялись по полу, смешно задирали ноги, вели себя неподобающе.

Когда женщины вернулись на свои места, одна слушательница из первого ряда, вышла на сцену, с криками: «Пидераст чертов, — она к нему обратилась, — недоделанный кретин, чтоб ты сдох, конченный ублюдок!!! ». Схватила его за барки, начала трусить как грушу. Этого ей показалось мало, (или я наколдовала ему смерть). Милая, удивительно ласковая девушка, среднего возраста, отстранилась немного, занесла руку и дала нашему «презентатору» в морду со всей дури.

Мне понравилось. 

Я кричала: «Браво!!! Бис!!! »

Так роскошно и замечательно я не проводила Первое апреля никогда. А Первое апреля — день нашей годовщины.

P.S. Когда я предложила мужу попробовать сцену с открытым ртом и закрытыми глазами в наших эротических играх, он запаниковал, сказал, может сильно, неадекватно отреагировать на этот ужас. Рисковать благополучной, счастливой жизнью не стала.

Ха-ха-ха.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Я написала этот рассказ в Таиланде. Красота природы, шампанское, морепродукты. Мне нравится то, что я написала. Хочу, чтобы и вам понравилось.

* * *

Цветы похожи на райских фантастических павлинов. Желтый, оранжевый, красный в фаворе. Изобилие тонов, оттенков завораживает и опьяняет. Томное бордо, медленно расползается по листу, теряя насыщенность, бледнея переплетается с шафраном, создавая впечатление обрызганной алой кровью полосы. По краю — уже светло-желтый, почти лимонный.

Подует зеленый, с ленцой ветер — цветок птицей улетит на другую ветку, с нее на стол, затем на пол. Валяется там какой-то невидалью. А если залетит под куст, то тут уж пугает хищной неожиданностью.

Птицы здесь как цветы. Роскошным оперением поражают воображение. Идем по дорожке, впереди большое дерево, причудливая крона, с восхитительным изобилием усеянная крупными белыми цветами. Подходим ближе, и цветы синхронно взмахивают крыльями, раскинув их широко, щедро, и улетают попугаями какаду, оставив нас с открытыми ртами и закрытым фотоаппаратом в руке.

Мне невозможно жаль несделанного на память снимка. Страшно подумать о том, что можно забыть эту щемящую, обжигающую красоту заэкваторного края. Диптерокарпус, шорея и кокосовые пальмы растут оазисами, создавая прохладную тень. Между ними располагаются двухместные топчаны. Расположились они в воде плоского, мелководного бассейна. Мы лежим на белоснежных полотенцах, слушаем шум Индийского океана и потягиваем из высокого, с соленым краем стакана «Соленую собаку»: 50г водки, много льда, оранжево-красный грейпфрутовый фреш, слегка перемешанный.

Воздух прошит пряным, терпким запахом, через который пробираешься как через густой взвар. Немного кружится голова, от нечаянных прикосновений, по телу проходит гальванический разряд, химический источник, превращающийся в электрическую энергию. Или в эротическую энергию? Запуталась.

Занавес!

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Халоймес карпорейшн»

Опять зима застала нас врасплох, непонятно откуда взялась эта ледяная старуха, развесила по городу застиранные лохмотья, грязновато-снежные дырявые наряды; вместо бриллиантовых длинных подвесок, разнокалиберные сосульки украсили крыши Одессы, старуха выглядела неряшливо, зима подкралась, в очередной раз, без объявления военных действий, весьма неожиданно. Холод холодил, мороз морозил, казалось, жизнь протекает в обычном русле, кем-то давно установленном движении, неизменном штампе, принятом исстари. До смешного — нет объяснений, как подобное получалось — абсолютно каждый божий год — зима умудрялась нагрянуть внезапно.

Ситуация дополнялась безалаберностью городского руководства.

— Лопаты для уборки снега есть?

— Нет!

— Песок для скользких дорог есть?

— Нет!

— А как вы подготовились к зиме?

— В сущности — никак!

Одесситы по сути — слишком небрежные, рассеянные и расслабленные, подобно всем жителям приморских территорий, не заморачивались по мелочам, беззаботны и поглощены своим личным, внутренним миром, обычно, надеются на «авось»...

Наши люди не готовятся к зимней непогоде: типа «у тебя нет тёплого платочка, у меня нет тёплого пальта». Поднялась метель, свалилась с самого неба, упала на город атомной бомбой. Снег засыпал город совершенно непредсказуемым образом. И почему-то, такое поведение Деда Мороза удивляло каждого одессита, возможно, в древние, старорежимные времена в Одессе после осени начиналось лето или весна расцветала сразу после 30 ноября???

— Как Вам нравится, Кира Исаковна, снег выпал? — Возмущалась моя любимая бабушка, — не выйти за порог, Готеню, взывала к Богу. — Что теперь сидеть в «тюрме»? Бабушка произносила слово «тюрьма» без мягкого знака.

— Придется посидеть в заточении, — сказала Кира, — Вам опасно выходить на улицу. Много снега и ужасно скользко.

Попадья Клавдия переговаривалась через балкон с Ирой

— Что за дела, метель, снег, гололёд? — Недовольно пыхтела Клавдия.

— Да что ж, обычные дела. Зима на дворе. — Отвечала Ира покачивая коляску.

Китайский Император улетел на родину за товаром. Ждали его со дня на день.

Годы проистекали согласно Григорианскому календарю. Дети росли, мы взрослели, остальные старели. Кстати, это удивляло мой одесский двор не меньше прихода зимы. Бабушка Раи, моей закадычной подружки очень постарела, лицо сморщилось, повисло кривыми складками, тело обвисло. На дне рождения моей будущей свекрови, мой старшенький четырёхлетний сын, произнес тост: «Поздравляю с днём рождения! — Торжественно произнес мальчик. — Пусть Ваше лицо никогда не будет похоже на жабью шкуру».

Мир в ту же секунду рухнул, затрещал по швам, пол закачался палубой при девятибалльном шторме, я зажмурилась, боялась открыть глаза, посыпались осколки разбитой надежды на создание семьи, вслушивалась в звон, в хруст, нервно покусывала губу.

— Всё, мой меня бросит, его мамаша не простит столь поэтичного сравнения, — скулила я своим друзьям, мечтавшим выпихнуть меня замуж хоть за черта лысого, лишь бы я немного угомонилась. Дома сынишка залез на руки, прижался худеньким тельцем.

— В чем душа держится непонятно, — думала, целуя любимые косточки. На мой вопрос, почему он так сказал, ребёнок пояснил:

— У бабы Тани шершавое лицо с буграми, как шкура жабы (знал, что у человека кожа, а у животных шкура, умный, эрудированный малыш), я не хотел, чтобы у новой бабушки была жабья шкура.

Пояснение весьма полное, добавить нечего. На замужество после такого тоста я, в общем, больше не надеялась. Удивительное — рядом. На мне женились, невзирая на тост и неприятия свекрови. Это надо так влюбиться.

Вернёмся к бабушке Райки.

Таня не только лицом изменилась, она стала «ширше чім довше», — говорила моя, по-прежнему красивая, мама. По утрам баба Таня сильно кашляла, бесконечно болела. Она жила далеко от нашего дома, на Пушкинской угол Троицкой, в когда-то королевской квартире, а теперь просто в зачуханной коммуналке, с облущенными от старости дверьми, обписанными соседями сверху, потолками с ржавыми кругами от протечек и неоткрывающимися, покосившимися, продуваемыми зимними ветрами окнами.

Зима больше не шутила, замаскировала подтаявший вчера пятнистый снег, морозным хрустким слоем, чистой пушистой ватой. Навещать Таню становилось опасно для жизни. Света нежно, ласково насела на мужа-украинца Толика, научно обосновала необходимость переезда к ним своей шумной еврейской мамы, ситуация называлась «лучше пристрелите меня сразу». Выбора понимаете ли, ни у кого не было. У Толика, однозначно, мнения не спросили. Света предложила на выбор: или Толик сам приглашает тёщу, или радуется от всего сердца, непременное условие, что Света перевезла маму на улицу Заславского угол Чкалова. После «знаменитой на весь город измены», которую Толик устроил один раз за весь отчетный период, а расплачивался за содеянное всю оставшуюся жизнь, семья и соседи лишили его права голоса. Сами понимаете, разыгрывать счастье, делить кров с, мягко говоря, «придурочной» тещей, принято было Толиком, должна признаться, вынужденно, безоговорочно. Его обязали предпочесть делить квартиру с Таней.

Угроза со стороны Светы устроить прилюдное кастрирование на Екатерининской площади пугала, со Светы станется, не моргнув глазом проведёт операцию на глазах честной публики.

Толик без промедления, однозначно, периодически проверяя наличие мужского достоинства, отдал предпочтение в пользу желания Светы. Он, Толик в семье остался единственным мужчиной. Внучка, в которой отец Раи души не чаял, называла его то папа Толик, то деда Толик. Биологический ублюдок, папа этой кудрявой малышки растворился в туманной серости, в панике покинул место проживания его семьи, впопыхах прихватил «Светыны деньги» и «Раины сережки» не захватил с собой лишь два неиспользованных презерватива, случайно завалившихся в ящике за шкатулку, других следов не оставил, никаких алиментов не заплатил, «ни тебе здрасьте, ни мне до свидания».

Бабушка Туба (в русской транскрипции — Таня) поселилась в нашем дворе, своими действиями и штучными рассказиками веселила нас беспрестанно. Начало декабря выбелило крыши домов, голые многорукие деревья укутались в снежные шали. Мягкие воздушные хлопья, вальсируя, падали на землю, прикрывая бесстыжую наготу городских улиц. Немного подморозило. Пустые от снега места поблескивали распутным льдом, предательски посыпанным снежинками. Бабушка Туба никого не предупредила, самостоятельно приняла решение, пошла после обеда на прогулку по скользким улицам Одессы. Шла параллельно трамвайным путям, медленно, осторожно переставляя ноги. Шла по Чичерина, дошла до проспекта Мира, увидела толпу народа, передвигавшуюся муравьями в раскуроченном муравейнике, крадучись, мелкими шажками, старалась удержать равновесие, перешла дорогу и вклинилась в группу возбужденных людей.

— Бабушка! «Шо» у Вас? — Уважительно спросил высокий мужчина, вытирая пот со лба. Замаялся бедолага

— Ой! Вей! «Детычка! » «Шо» у меня? «Шо» у меня?!!

У меня, — «детычка», — «сахер», диабет называется. У меня, «детычка», «соли», «детычка», вот «тута», — Таня подтянула пальто, продемонстрировав толстое колено в вылинявшем трико, натянутых на плотные чулки, «остехиндроз» называется. Или это у спине? У меня, «детычка», «грижа», видишь, живот «агромный», с подчёркнутым громким «А», произносила бабушка Туба. Поскользнулась, схватилась правой рукой за руку высокого мужчины, он от крепкой хватки аж взвизгнул, наверное, ущипнула его нечаянно, левой — ухватилась за меховой, потертый воротник доброй женщины, едва не завалила её на заснеженную землю.

Биржа, маклера выменивающие за незаконные деньги квартиры людям, желающим улучшить жилищные условия, снующие с озабоченными лицами мужчины и женщины, набрасывались на новичков, пытаясь урвать лакомый кусочек, хороший обменный вариант.

Рассказ старой одесситки рассмешил замёрзших людей, разогнал по жилам их кровь. Народ ожил, зарумянился. Добрая женщина привела Тобу домой. Бабушка сняла тяжелое ватное пальто. Бросилась звонить подруге Малке.

— Малка, я была на «бигже», хочу поменять «квахтиру».

Дальше идёт получасовое молчание.

Жутко картавя, Туба, в девичестве Татьяна, прокричала в трубку:

«Малка! «Закхройте» на минуту «хрот», дайте «мине» сказать! » Судя по всему Малка тараторила без умолку. Туба швырнула трубку, грязно выругавшись.

— Нет?! Не надо! — Громыхнула бабушка Туба в отключённый аппарат, вышла в халате в заснеженный двор и заорала

— Как вам «нгавится»? Она, эта падла, не даёт «мине» слово сказать.

Рая выбежала следом за Тобой, увидев бабушку в халате, бросилась уговаривать её вернуться в квартиру, чтобы не простудится. Еле увела рассвирепевшую Тубу.

Рая жаловалась

— Моя бабка с ума сошла. Никак не осознаёт, что ей не двадцать пять, а восемьдесят пять. Я ей халат байковый подарила, она кричит, он длинный. Говорит, «надо на десять сантиметхров кохроче». А трико она носит до колен. Ходит по квартире, подштанники вечно вылазят из-под халата. Особенно шикарное зрелище, когда Туба наклоняется. — Рая резко вскочила со стула, наклонилась, приняв позу рака, продемонстрировала, правда очень приблизительно, как выглядит в этой позе её бабуля.

— Подсмыкнутый халатик открывает панораму «мама не горюй».

Переубедить Тубу невозможно. Упрямая как сто чертей. Сушит свои безразмерные трико с лифчиками, больше похожими на сети для ловли акул, на верёвке протянутой через всю кухню. Мы должны передвигаться по кухне, кланяясь, по типу китайских болванчиков. Нижнее бельё, потерявшие цвет, штопаное-перештопаное носит. Новое держит в тумбочке, вместе с оставленными моим бывшим мужем презервативами.

Говорит, — Похороните «мене» в новых вещах и с ними, — тыкнув указательным пальцем на скромно лежащие презервативы,

стыдится произнести «схрамное» слово. Туба сказала:

«Может на том свете побалуюсь. На этом — только Светку «хродила», муж «умехр», пошла «похохронить». Никакого баловства за жизнь не имела. Хранила ему «вехрность», «духра». Когда поумнела, оказалось поздно, в «двехрь» боком получалось «пхроходить», килограммы отлепили пиявками, живот «огхромный» вырос, стала похожа на «бихимота», в животе образовалась «гхрижа». Где найдёшь мужика могущего облюбить такой объём, полтора метра в талии? Этих мужчин «еле-еле поцев», хватает на вымученных «шкиль». Такой мужчина шаг сделает — уже устал! Ой! Вей! Куда мы «котимся?»

Моя, довольно молодая бабушка, дружила со всеми. Тубу приняла в члены нашего двора. Туба говорила на Одесском языке, безбожно коверкая слова, смешно картавя.

Зима в те годы радовала трескучими морозами, снежными горками, высокими сугробами, ледяными окатышами. Старушки нашего двора: Кира Исаковна, её приходящая сестра Лена Исаковна, бывшие проститутки Сара и Маня, тетя Рима со своими извечно «пидстаркуватыми» сыновьями Сравиком и Иннокентием, стойкий оловянный солдатик — дворник Василий Иванович, с каждым годом чувствовали себя увереннее. В перестроечном житие-бытие они гладили рубашки для кооператива наших ребят. Зарабатывали копеечку, финансовая независимость задирала их носы выше крыши.

— Ты мне не тыкай, — шумно вздыхая, указывала Сара продавщице колбасного отдела в «Темпе», — ты сопля недоделанная. Я тебя одной левой прихлопну, будешь грубить. Имею возможность купить тебя с потрохами, гадость ты такая.

— Не кричите, что Вы «геволт» устраиваете, я почти и не хамила. Так, только «трошки». — Успокаивала нашу Сару вредная девчонка-продавщица.

Кооператив, соседи нашего дома, с подиздевкой, называли «Халоймес Корпорейшн». Работа, мол, ерундовая (гладить, складывать в пакеты, прикреплять бирки), а деньги платят. Самое младшее поколение, (дети мелюзги, — как называли нас старшие) тоже подрабатывали, те кто постарше складывали глаженые рубашки в целлофановые пакеты, малышня цепляла бирки. Ленивых двор не терпел. Ленивые исчезали, оставляли неприятный шлейф, мы открывали окна, устраивали сквозняк, ленивый запах выветривался, «с глаз долой, из сердца вон».

После обеда прибыл Китайский Император

— «Ебята», я привёз шикарные ткани. Белую в голубую полоску, синюю однотонную, светло-серую в мышиную клетку, — лепетал до смерти уставший муж Иры. Одной рукой он обнимал жену, другой крепко держал кукольного сынишку.

Павлик и Муса развезли по швеям замечательный китайский хлопок, швеи принялись строчить модные мужские сорочки, соседи в низком старте ожидали готовые рубашки, нервно предвкушая приближение вожделенного заработка. И пока Ира исполняла роль соскучившейся жены, мы растрепали руки, массировали плечи, наклонялись вправо-влево, разминали шею, готовились к трудовым будням.

— Красного вина для улучшения кровоснабжения? — Предложила тетя Зюма. — Или беленькой для сугреву? Есть сыр для вина и селёдка для водки. Чего желаете господа?

— Зюма, издеваешься? После слова «селёдка» какие могут быть вопросы?

— Сбегаю за салом, чеснок у меня найдется, — сообщила бывшая антисемитка Зина

— Принесу горячую картошку, бабушка сварила, — подскочила я.

— Витёк принеси соления, — попросила Рая.

Короче, поляну накрыли за пятнадцать минут. Соседи заходили, выпивали рюмку за хорошую работу, выходили, за ними приходили следующие. Это не лето, квартира у Зюмы и Павлика маленькая, пили и закусывали поэтапно. Напоследок зашёл мой папа, вспомнил анекдот, когда-то рассказанный Ромой из Австралии

— Сын на радость родителям окончил школу с золотой медалью, институт с красным дипломом.

Защитил диссертацию.

Приветствуя сына с достижениями, отец ему говорит:

«Сыночек, я тебя поздравляю! А теперь ты должен выбрать: ты будешь мужским мастером или женским?»

Смех взвился до потолка, покрытые инеем стёкла задрожали, в столовой стало жарко. Глаза у всех заблестели озорными, одесскими огнями.

Моя лучшая в мире, лучшая в Одессе и в Одесской области бабушка говорила:

— Когда человек смеётся из него уходит плохое, злое и жестокое. На образовавшемся пустом месте разрастаются добро, любовь и радость. Смеясь, человек светлеет. И Всевышний ему улыбается.

Мудрость моей обожаемой бабушки рассыпалась на крупицы, попала в мою маму и родную тётю Лилю, я и мои сёстры проглотили её искристые частицы, передали нашим детям, а те в свою очередь — передадут своим. Мудрость не исчезает, она как самая большая звезда вселенной озаряет потомков, прокладывая путь в лучшее завтра.

Сегодня я и сама многодетная бабушка, наводняю Одесской душой своих наследников, как компотом с витаминами.

Так мало осталось тех, кто может передать дух нашего города, смех величественный, лишенный пошлости, наполненный языком открытых сердец. Лучшие, знаменитые люди всего мира или родились в Одессе, или слишком долго жили в Одессе, или, по крайней мере, их бабушки были одесситками. Практически каждый великий писатель прошлого, настоящего и даже будущего, хоть раз употреблял название моего города в своём произведении. «Одесса — мой город родной» — поют куранты..., а у меня наворачиваются слёзы. Больно сентиментальная.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Виктор Брик

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Лунный свет перемещался по фиолетовому ночному небу, то ярко освещая крыши домов, то исчезая в тучах осеннего неба, приплывших из далёких краев, то погружая город в полуночную темноту. Ночью беспокойно спала, проваливалась в поверхностный сон всего на несколько минут, вставала, ходила по скрипящим половицам, пила холодную воду, укладывалась обратно в постель, уснуть никак не получалось, подушка мешала, одеяло сползало, простыня собиралась складками. Странные короткометражные сны, не помню что именно снилось, оставили неприятное послевкусие, беспричинную тревогу. Состояние называется — «кошки на душе скребут». Вопрос: — выпить ли что-нибудь на завтрак крепче, чем чай или кофе, вертелся в плохо спавшей голове, не находя ответа. Мозговая деятельность тупила и тормозила, самой себе приходилось дважды задавать одни и те же вопросы. Ломтик сушеного манго приятно сочетается с брютом. Просекко лишь слегка укладывает острые выступы, способствует приобретению спокойствия и уверенности. Просто день не задался, уложить вздыбленные нервы так и не получилось.

К полудню предрассветные тучки разбежались, солнышко мягко, осенней кошечкой мурлыкало у виска. Скоростной лифт гарантировал доставку, стремглав поднял меня на семнадцатый этаж. Лифт совершал полет наподобие космического корабля, казалось, пройдёт несколько минут, окажусь в состоянии полной невесомости, тюбик кровавой помады Power Red повиснет в разреженном воздухе, пудреница поднимется до потолка, красные лайковые перчатки разлетятся в разные стороны, превратятся в инопланетные объекты. Реальность зависла и разные предметы двигаются по параллельным векторам медленным вальсом. Невесомость не успела унести меня в своё логово, лифт остановился на нужном этаже. Я прижала указательным пальцем кнопку звонка. Трель отвратительно громко задребезжала внутри обособленного пространства, потопталась в коридоре, упорхнула в гостиную и дальше в спальню. Спальня! О, да! Там ждёт меня зеркальная спальня! Невероятная сила толкала меня в утробу сексуальной изысканности. Ожидание у дверного проёма, мягко говоря, не понравилось, шум звонка ударился о дальнюю стенку квартиры, отрикошетил, вернул звуковую волну к входной двери. Заминка притупляла игривое желание. Страсть крошечными шажками пятилась назад к лифту, оставляя тревогу пиявкой сосать под ложечкой. Пространство покрывалось серой пылью, окуналось в задымленное облако, грустный туман. Я пыталась оттолкнуть сумрачные мысли, перечисляя в уме названия моделей сумочек Hermes, обычно помогало, но не в этот раз. Нервы напряглись стальными прутьями. Удивительно, скрип замка не обрадовал, по неизвестной причине намного больше обеспокоил.

Он открыл дверь, нервно запахнул халат, негативная энергия вырвалась из квартиры, заполонила пространство лестничной клетки. Он протирал кулаками глаза, будто маленький мальчик, старательно демонстрировал, только что проснувшегося человека. Что-то в облике не клеилось, настораживало искривлённым видением, выглядело неестественно легковесным, лживым.

Я, слишком занятая собственными проблемами, не сразу придала значение беспокоящим меня ощущениям, зудящими комарами, кусающими мое эго. Он посторонился, пропустил, дал возможность пройти в комнату. По спине поползли нерасшифрованные, мерзкие переживания.

— Неужели Он не рад встрече со мной? — Вертелось в голове. Опять и опять запахивал халат, испуганно озирался, судорожно подёргивал щекой.

— Мамочка, дорогая! Он решил меня бросить! Меня! Такую экстравагантную красотку? С такими длинными ногами? Как Он смел такое удумать? Я оглянулась, хотела убедиться что монолог прозвучал мысленно в моей голове, не вслух.

Правой рукой взялась за тулью и аккуратно сняла бирюзовую шляпку.

— Да где Он найдёт девушку с такой бирюзовой шляпкой? — Утешала сама себя. Немного повертела в руке головной убор, не нашла подходящего места для шляпного пристанища. Огляделась. Увидела небольшое свободное пространство на этажерке из красного дерева, радостно пристроила милое кепи. Мексиканское, красное с жёлтым пончо, вышитое бирюзовыми зигзагами, между прочим, собственными руками вышивала, бросила на спинку кресла, оббитого ворсовой, нежной тканью, сотканной в Шотландии

из натуральных шерстяных нитей. Я так подробно, просто люблю натуральное. Дорого? Бесспорно дорого! Круто? Круто, зато неоспоримо приятнее химических формул, соприкасающихся с моим нежным телом. Люблю натуральное, по высокой цене. Если уплачено много денег — значит очень надёжно и полезно.

— Почему испытываю беспокойство? — Мысль жужжала в мозгу, надоедливой пчелой. Понять суть вопроса не могла.

Изящно плюхнулась на темный велюр, закинула одну длинную ногу в бирюзовом, высоком сапожке на другую, её сестру по счастью и спросила прямо в лоб.

— Ты один?

Невинный вопрос удивил меня больше, чем хозяина дома. Он передернул плечами, запахнул разъезжающийся халат, как занавес на сцене, где произошло не театральное, а настоящее убийство, и срочно требуется припрятать труп.

—Ты один? — Никогда раньше я не интересовалась подобным. Впорхнув в комнату, обычно, бросалась в объятия, страстно или наиграно пылко, — целовала его в губы и дальше по плану начинался секс: удачный, сладкий, как «баунти»; неудачный, неконструктивный с разочарованной ухмылкой в уголке рта; фантастический, от которого ощущаешь дикую жажду продолжить; хрен знает какой, то есть — никакой, безликий до тошноты, с сердито поджатыми губами по окончанию.

Ничего нового, всё как у всех.

Ни разу я не усаживалась в кресло, отложив на потом обнимашки-поцелуи. В воздухе витало нечто, остановившее меня на полуслове, усадившее в кресло — стена из чужеродного запаха, вот что раздражало и отвергало банальное поведение самки в привычных жилищных условиях многоэтажного новостроя. Любимый мужчина ерзал, сидя на противоположном кресле, в сотый раз нервно запахивая халат, хотя мои глаза многократно видели-перевидели, то что сегодня от них старательно прятали.

— Эка невидаль? Повесил бы табличку «руками не трогать».

Отталкивала неадекватность поведения. Он вёл себя ненормальным преступником, присевшим голым задом на ежа.

— Что не так? — Задала второй вопрос, удивилась своей болтливости, прикусила зубами указательный палец, старалась сдержать эмоции, не выпалить мрачные мысли, которые выбивали барабанную дробь, использовали вместо музыкального инструмента мой мозжечок. Колотили, не жалели, та ещё барабанная дробь. Я прикидывала в уме план мести неверному кавалеру, в мыслях складывала гильотину, на ступеньках красная ковровая дорожка, красное на красном не так заметно.

— Налить? Выпьешь?

Вопрос мой остался незамеченным, или, правильнее сказать, полностью проигнорированным. Ну, ладно. Посмотрим. Мое лицо зарумянилось от напряжения.

— Что не так? — Повторила вопрос. Красавчик опустил глаза, по понятным причинам, во взгляде сквозили смятение и растерянность. В то время мой организм закипал, становилась похожа на перегретый чайник, начинала пыхтеть, пускала клубы пара, сердито сверкала глазами.

Пробелы воспитания неприятным сюрпризом застряли в поведенческом механизме. Мама, в детстве, не научила правильным манерам в подобных ситуациях искривлённого, балаганно-вульгарного адюльтера. Пришлось импровизировать на ходу, применять подручные средства, употреблять несанкционированные слова, сопоставлять жесты с разрешёнными этическими нормами и запрещённые обывательской моралью. Взрыв мозга. Полная растерянность. Третья степень отчуждения. Заключительный аккорд, стрессовая ситуация. Звучит вполне непредвиденный, ничуть неоригинальный ответ.

— Ладно, — сказала я, не придумав ничего нетривиального, остроумного, хотя бы смешного

— Ладно, — эхом отозвался мой boyfriend.

Медленно скидываю бирюзовые ботфорты на пушистый, шерстяной ковёр.

Играю каштановыми волосами, откидываю, упавшую прядь со лба, перебираю немногословные мысли, заполнившие мою голову, выбираю, что правильнее в такой ситуации сказать. Пристально всматриваюсь в наполненные испугом глаза моего, всё ещё любимого.

— Как ты мог? — Не спрашиваю, только думаю.

Осторожно стягиваю юбку, за ней летят на пол шелковые трусики. Расстёгиваю блузку (лифчик я не ношу) и направляюсь в спальню.

Мой мужчина онемел от ужаса. Так и не встал с кресла. Моя обида придавила его, лишила активности. Он предоставил мне самой распутывать, то что запутано выше крыши, то, что стало между нами непреодолимым препятствием, то, что вероятно разорвёт нашу связь. Набираю побольше воздуха в легкие.

— К бою готова! — Кричу на ходу, в последний момент сбрасываю рубашку, мертвой хваткой впиваюсь в тонкую ткань, обнаженная я невозможно воинственная, дикая львица, Амазонка, и как это называется, забыла, — Валькирия. Влетаю орлицей в спальню. Застываю в полнейшем недоумении. Чувствую, части тела производят самовольные движения, независимые от сознания: челюсти медленно раскрываются, нижняя губа отвисает, колени подгибаются.

Блондинка, нагло развалившаяся на шикарной кровати в зеркальной спальне, почти, моей спальне, натянула одеяло до подбородка. Боязливо следит за моими движениями.

Сверкает зелёными глазами..., выгибает спинку и мурлычет.

— Брысь! — Истерически кричу, готовая грудью бросится на врага. — Кошек в постели только не хватало. Брысь! Исчадье ада!

Швыряю блузку, в вошедшего любовника. Он ловит на ходу.

— Как её зовут?

— Блонда, смущённо вздыхает.

— Кис, кис, кис, пушистик.

Пожимаю в недоумении плечами: — К кому он обращается?

Автор: Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Австралийские аборигены»

Когда-то в нашем доме жил Рома. Шебутной, невысокого роста, рубаха-парень, любимец публики, артист — в свободное от работы время и, положа руку на сердце, артист по жизни. Квартира, в которой Рома проживал со своей тихой и скромной мамой, пристроенная к развалке, темная, с крошечной кухней, со вторым светом. «Второй свет» обозначал помещение с окном, выходившим в другое помещение, как раз, имеющее окно. Вообще, раньше существовало много понятий теперь совершенно непонятных современной молодёжи. Приходится всё объяснять. Рома, парень маленького роста пользовался неимоверным, прям большим успехом у противоположного пола, менял девушек как перчатки, неожиданно без памяти влюбился и скоропалительно женился на Рите, девочке с соседней улицы, и молодая супружеская пара дружно зажила с нашим смешливым двором. Рома знал бессчетное количество веселых историй, он считался Царём и Богом анекдотов. — Такое звание кому попало не дают, — поднимая указательный палец вверх, хитро улыбаясь говорил мой папа.

Если Рома рано возвращался домой и присаживался к знаменитому столу посередине двора, то в течение получаса остальные, жившие в постоянном ожидании появления юморного соседа в патио, загипнотизированными муравьями сползались поближе к столу, в смысле к Роме, разворачивали уши, вытягивая их до «слонячих» размеров.

— Ну, шо, есть свежьё? — Подбегал дядя Мопс, интересуясь новыми анекдотами.

— Еле донёс, — ухмылялся Рома, начинал сыпать смешными рассказиками.

Из анекдота невозможно пропустить ни единого слова, это табу, иначе говоря — погибель. Все смеются — ты сидишь как идиот. Ничего, совершенно ничего не понимаешь. Утерян смысл или попросту не уловил суть. Повторять никто не станет. Анекдоты повторяют только тупым, а бывает и так

— Хотите я расскажу Вам анекдот?

— Я милиционер!

— Никаких проблем, для Вас повторю два раза.

Люди не поверят будто ты не расслышал, сочтут — не понял. Тут же отнимут звание «человека с чувством юмора», наградят титулом — «придурок», «малоумный», в крайнем случае — «безмозглый». Иди доказывай, что ты не верблюд. Куда идти? Кому доказывать? — не знал даже мой самый умный на свете папа. Рома сыпал анекдотами с такой скоростью, хохот стоит истерический. Если задать вопрос, (попробуй прерви глупым вопросом), нарушить возрастающую смешливость, добрые соседи, наверняка могут (правильнее сказать, — точно сделают): пристрелить, «разорвать на части», или «горло перерезать», чтобы «заткнулся» не мешал.

* * *

Анекдот от Ромы: «Жена привела в дом любовника. Неожиданно вернулся муж. Любовник хотел сбежать через форточку. Но застрял, протиснуться ни туда, ни обратно не может. Муж погнался за ним.

— Сейчас я тебя, подонок, трахну, чтоб неповадно было к жене моей таскаться. Муж стал на стул, достать до любовника в форточке не может.

— Ладно, — говорит, — Я сейчас возьму нож и тебя, гниду, прирежу.

Прибегает с огромным ножом.

Любовник увидел орудие пыток и как завопит

— Не надо нож!!! Попробуй, лучше, ещё раз! Умоляю! »

* * *

Рома и Рита упорхнули в едва приоткрывшийся железный занавес, бегом уехали в Австралию. Бросили двор, а казалось, они к нему были так привязаны.

— Ничто не вечно под луной, — пропел мой папа хорошо поставленным голосом, будто заключительный аккорд в веселой, зажигательной польке Иоганна Штрауса-отца. В Одессе Рома работал снабженцем, он нормально зарабатывал, хватало прокормить семью. Рита готовила свадебные столы. Двое маленьких детей ни в чём не нуждались. Но богачами Рома с Ритой не были

— Я вас покину надолго, — сообщил Рома. Жить в постоянном страхе, что за тобой придут малоприятные люди в погонах — невыносимо. Мы эмигрируем. Решено.

— Рома, а мы сможем жить без твоих анекдотов? — Спросила моя

вконец расстроенная тётя Лиля.

— Что сказать, я в полном шоке. Если Рома втемяшил себе что-то в голову, вы знаете, его никто не переубедит! — раненой птицей огорченно вскрикнула Рита, поспешно смахивая предательскую слезу. Рита чем-то напоминала птицу. Возможно — стремительностью своих движений или порхающей легкой походкой, а скорее всего, эмоциональными криками.

Моя бабушка любила Риту, «сильно дружила» с ней, невзирая на существенную разницу в возрасте. Эти сумасшедшие две хозяйки соревновались в умении приготовления особенных, парадно-выходных блюд.

— Рита!!! — Кричала через весь двор моя бабушка. — Ну, иди, давай поторапливайся, попробуй холодец! Ты, наконец, узнаешь, что такое настоящий холодец!

Рита летела сердитой птицей, возмущаясь находу

— Соня, как Вы можете такое говорить? Бога не боитесь? Типун Вам на язык! Мой холодец — лучший в городе Одессе. Тут и сравнивать нечего! Рита взлетала коршуном на второй этаж. Бабушка встречала её с блюдом великолепного кушанья. С порога всовывала Рите в руки вилку и нож. Рита с надутыми, обиженными губами, недовольная усаживалась за стол. Всячески подчеркивала своё возмущение, брезгливо брала салфетку, вытирала руки, бабушка быстро клала себе и соседке на тарелки увесистые куски плотного, прозрачного холодца… и… начиналась дегустация: со сладострастными, аппетитными причмокиваниями; стонами, полными несказанного удовольствия; вскрикиваниями, подтверждающими каскады ублажённых вкусовых рецепторов.

— О, да! Постанывала Рита от удовлетворения, смазывая хреном с буряком, каждый качающийся янтарный кусочек холодца.

— Вкуснотень, — приговаривала бабушка. — И с кем теперь я буду сражаться на кухонном поприще? На кого ты меня покинешь, Рита? Вейз мир, невозможно жить в этом хреновом мире! Одни умирают, другие, неумершие, уезжают в одну сторону, безвозвратно. Разве этот народ, — театрально обводя двор руками, вопрошала бабушка, — может по достоинству оценить приличную стряпню? Они же, рождённые советскими людьми без вкусовых рецепторов. Что они понимают в холодце, гифелте фиш, плациндах с кабаком? Они же пекут пироги с рыбой! — Бабушка всячески подчёркивала ненависть к рыбным пирогам, потому что для Одесской хозяйки кроме гефилте фиш, существовали жареные бычки, жареная камбала и биточки из тюлечки, — закатив глаза к небу, бабушка взывала к Богу, — Всевышний, прости мне такие слова!

Мы все плакали, прощаясь с Ромой и Ритой, прощаясь навсегда. У тех, кто оставался — не оставалось надежды на встречу. Тем более, надежды увидеться не было у отъезжающих. Но властители, рано или поздно умирают, на радость собственного народа. Советские махараджи сменяли один другого. И, к неимоверному счастью нашего двора, к власти пришёл Горбачёв. У нас не было правителя более значительного, более великого, чем Михаил Сергеевич. Многие ему лета, низкий поклон. Горбачёв развалил ненавистную совдепию. И, главное, к чертовой матери, сорвал железный занавес,

задолбавший народ, особенно жителей нашего двора.

Первыми гостями из эмиграции в наш двор приехали, конечно же, Рома и Рита. Невысокого роста, чуть-чуть располневшие, правильнее сказать: «слегка округлившиеся», они уезжали худющими, килограммов 45 с кирпичами в обеих руках, «теперь же стали похожи на одесситов», — сказал мой папа, старательно скрывая сильное волнение. Где австралийские гости достали красную икру, да ещё в огромной литровой банке, умом не понять? Стол накрывали со скоростью света. Народ носился по двору, несли продукты, вываливали на бабушкиной кухне, готовили в сто восемьдесят рук. Лично я и Рая мазали икрой бутерброды, поспешно слизывали, упавшие на стол красные блестящие бусинки-икринки, не глотали, а рассасывали медленно смакуя. Водка, принесенная Ромой, выкупленная из чьих-то запасов, пилась, словно божья роса.

— Это самое настоящее блаженство! Сколько раз я представлял приезд в Одессу, знал — счастье накроет меня с головой, и даже в самых шикарных мечтах не представлял такого вот кайфа. Я безумно люблю всех вас. Выпьем за наше дворовое братство! —

сказал, причмокивая от наслаждения Рома. Сказал, выпил, опустился на скамейку и заплакал. Никто звука не произнес. Терпеливо ждали… следующего анекдота.

* * *

Анекдот (первый по прибытию) рассказанный Ромой:

— Стоит приличный мужчина, к нему подбегает мальчик и кричит:

«В семь часов Вы поцелуете меня в попу»

Мужчина погнался за нахальным мальчишкой. По дороге встретил знакомого

— Куда ты так бежишь? — спросил его приятель.

— Вот тот мальчишка сказал, что в семь часов я поцелую его в попу

— Так куда ты спешишь? До семи ещё полно времени.

* * *

Счастья полные штаны. Рома, как ни в чем не бывало, как будто не существовало временного провала размером в пятнадцать лет, рассказывал свежие анекдоты. Все смеялись до слез. То ли слезы от смеха, то ли слезы ликования, — кто ж разберёт! Мы дружно радовались совместному времяпрепровождению.

— Меня интересует серьезный вопрос, — вступила в оркестр, доселе сидевшая в задумчивости бывшая проститутка Сара, — дружите ли вы с аборигенами?

— Сара, ты такие словечки знаешь, просто диву даёшься, — сказала, не без ехидства, моя мама.

Рита поспешила ответить, не доводя дело до кровавого конфликта

— С аборигенами мы, в общем, не дружим. Они на нас работают. Должна вам сказать — начала Рита

— Должна сказать — скажи, — пошутил мой папа.

Рита усмехнулась, продолжила, — Аборигены необыкновенно семейные. Если к аборигену пришёл двоюродный брат и просит убить обидчика, тот пойдёт, потому что его попросил родственник, пойдёт и убьёт, сядет в тюрьму, хотя и убивать не хотел и в тюрьму не хотел. Но нужды семьи — для аборигена закон. — На полном серьезе объясняла закрученную ситуацию Рита.

Мы с Раюней прыснули от смеха.

— Я ела бычьи яйца, — непонятно к чему похвасталась Рита.

Ирка спросила:

— Они похожи на куриные?

— Ира! — вскрикнула я от неожиданности, — Ты поняла, что ты Риту спрашиваешь?

Наконец до всех дошла разница между бычьими яйцами и куриными. Смех, подуставший, ведь на улице смеркалось, казалось пошёл на убыль, так бывает, от простого смеха можно устать, но кто-то произносит смешное и веселье, как рванет с места, бешеным конём, подпрыгнет и разразится гомерическим хохотом. Казалось, все сидевшие за столом вот-вот упадут от переизбытка эмоций. Сколь весело не проходит гулянка, наступает заключительный аккорд: ни пить, ни есть, ни, тем более, смеяться не остаётся сил. Меня, обычно, утомляет чрезмерное общение. Только не в этот раз. Рассказ о яйцах придал застолью второе дыхание.

До полноты картины не хватало Ромы. Рома не мог длительное время сидеть на одном месте. Моя бабушка говорила: «Шило у него в одном месте». Так вот, Рома вскочил и принял надлежащую позу, словно он собирался продекламировать из Евгения Онегина. Типа:

«мой дядя самых честных правил…». Наморщил лоб, принял задумчивый вид и начал:

— Аборигены невыносимо ленивый народ и необязательный. (Рома занимался изготовлением и реализацией австралийских, аборигенских сувениров)

— Просишь их найти и доставить через два месяца полые заготовки для огромных, — до трёх метров, — духовых инструментов — диджериду. Договариваетесь и ждёте. Только аборигены умеют находить нужные стволы, — продолжал Рома. — После засушливого периода, термиты выедают мягкую сердцевину эвкалипта, полые, похожие на трубы заготовки разрисовываются местными тотемами, делаются мундштуки из пчелиного воска и диджериду готов к продаже. Но через два месяца тебе никто ничего не приносит.

— В лучшем случае, — перебивая мужа продолжает жаловаться Рита, — они приносят заготовки через месяцев пять-шесть.

Рома подхватывает, вклинивается в секундную паузу, допущенную Ритой, воспользовался возможностью продолжить повествование. Он едва справился с необходимостью минут пять помолчать. Подпрыгивал от нетерпения, ёрзал около скамейки.

— Мне уже не нужны их заготовки. Отказаться я не могу, иначе они никогда больше со мной не будут иметь дело. И так — каждый раз,

сплошная нервотрёпка. Они обещают привезти заказ, но ни разу вовремя этого не сделали. В тот момент, когда ты про них совершенно забыл, когда тебе ничего совершенно не надо, они появляются. И ты покупаешь все привезённые заготовки, потому что иначе к ним больше не сможешь обратиться. Вообще-то, они хорошие люди, — неожиданное заключение Ромы нас неимоверно рассмешило.

Я поинтересовалась национальной кухней. На что Рома сказал:

— берёшь лопату, копаешь червяков, складываешь их на листе пальмы. Вот и готова национальная кухня аборигенов.

За вечер Рома и Рита рассказали такое количество невероятно смешных историй. Мы расходились немного поспать с больными от хохота животами. Скулы кошмарно болели, того гляди, судорога сведёт. Наши бывшие соседи, приехавшие на месяц, неутомимые, жизнерадостные, влили в одесскую жизнь свежую струю. Мы без сомнения знали: там на далёких Австралийских просторах активно процветает одесская диаспора.

Через много-много лет, прилетев в Австралию встречать Новый год с друзьями, я увидела наших эмигрантов точно такими же, в таких же нарядах, говоривших так, как говорили в те времена. Одним словом меня накрыло дежавю. У нас не сохранился прежний колорит. Практически одесский сленг растворился в звучащей в городе речи. Хотите увидеть Одессу двадцатого столетия, поезжайте в Мельбурн, Сидней, Бруклин или Тель-Авив. Можете прошвырнуться по эмигрантской Германии или заглянуть в Хайфу. Там старая Одесса.

И только немного осталось здесь, крошечные частички. Пока живо мое поколение. Мы немного говорим по-одесски, помним выражения наших бабушек и мам. «Замёрзла в ноги», «самостоятельная квартира», «в Одессе вы были бы еле еле поц! », «биндюжник с Молдаванки» или «шо с мозгами поссорилась?»

Нельзя сказать, что люди стали говорить правильно по-русски, скорее перестали говорить по-одесски.

— c'est la vie (такова жизнь), как говорит «один мой знакомый француз с Малой Арнаутской».

Хотя, конечно, Одесса была, есть и будет Одессой. Гарантирую незыблемость данного постулата.

Автор: Алла Юрасова

Автор иллюстрации: Виктор Брик

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Два лица, немного вдавленные друг в друга, слегка смещённые относительно оси, не теряли индивидуальности. Складывалось впечатление — по контуру облаков имелся каркас из тонкой, прочной проволоки. Словно стержень, не давал форме потерять очертания. Мазками сильными, уверенными, разными оттенками белого и серого великий мастер написал портретную группу.

Кубизм с элементами фовизма — так определили направление эксперты живописи.

— Смотри, Пикассо из облаков. Какая мощная палитра. Практически только белый. — Сфотографировала на телефон мама.

— Папа! Папа! Это ты и та тетя, которая плакала вчера, на твоём плече в парке, — радостно подпрыгивала, как мячик, маленькая девочка, цепляясь за папину брючину. Ребёнок выкрикивал слова, секунду назад, являвшимися самой настоящей тайной, а теперь — острыми клинками, перекраивающими мир. От громких слов, как от крыльев бабочек, началось землетрясение.

Мама девочки остановилась. Лицо женщины застыло, стало плоским, словно по нему проехался асфальтоукладчик. Лицо сильно побледнело. Девочка отскочила от отца, кинулась к маме — Мамочка, пожалуйста, не превращайся в облако. Я боюсь. Папа держи мамочку, она улетит от нас в небо. Папа спасай мамочку! ..

Было поздно... Никто никого не мог спасти. Ещё вчера, возможно, но сегодня — время для спасения истекло.

В этом пространстве всё не так. Другие импульсы, странное восприятие жестов, слов и даже мыслей. Особенно мыслей. Если звучание в высоких регистрах, если зашкаливала высота звука, в воздухе начинались вибрации, передающие всем особое состояние, оставляющее странное впечатление опасности.

— Импрессионизм, — прошептал кто-то из-за спины. Недосказанность нависла над парком. Парк стал сценой для действа между небом и землёй. Сквозь воздух и облака, закружился мир, зашатался. На ногах никто не устоял. Скатывались, растворялись в бездне тети, девочки, их папы и мамы. Все попадало в воронку. Люди смешивались с облаками. Выпускались в среду существования искажёнными, с сильным смешением. Внешне почти такие же, внутренне — неузнаваемые.

Странное пространство. Ни за что не спастись.

Я подставляла руки, дергала за разные ниточки. Мельтешила между ногами, пытаясь остановить начавшееся разрушение. Абсолютно все бессмысленно.

Тетя удалила плод. Девочка потеряла папу. Мама осталась без мужа. Папа бросил всё и всех. 

Взрослые боялись фильма «Осенний марафон». Девочка боялась взрослых, за их невзрослые перемещения, выворачивающие её жизнь из привычного существования.

— Сюрреализм, да и только, — сказал художественный критик, специалист по современной живописи, иногда подрабатывающий психоаналитиком.

Автор Алла Юрасова

Автор иллюстрации Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Быть трансвеститом»

Никто особо примечательный не жил в нашем дворе. Ни известный композитор, ни популярный поэт, ни знаменитая балерина. Не жили и воры высшего ранга, или например, генерал какой-нибудь. Две проститутки Маня и Сара, которые только так назывались, а в настоящий момент, «вели приличный образ жизни», как говорила моя мама, и это всё, чем можно похвастаться. Не было среди нас афроодесситов, (китаец появился гораздо позже, он, правда, не совсем подходил), не было лесбиянок, ни одного гея. И всё же с нами жил да был наш любимый друг Шурик-трансвестит, нам на крыльях такую замечательную новость, привезла подруга педиатра Розы Абрамовны. Бестолковые — мы не знали своего счастья. Не уразумели насколько нам всем повезло. Относились к Шурику, не ведая о его необыкновенной будущности, словно он самый обычный член общества, ничем не примечательный гражданин Одессы.

Ох! Нельзя вернуть время назад, невозможно прожить заново вчерашний день, более правильно, исключая прошлые ошибки. Он, прожитый день, безвозвратно канул в Лету. А так хочется этот вчерашний прожитый день выловить из летальной реки, почистить, промыть, прожить правильно, не жалея о содеянном. Но нет!

— Фигушки, — так говорила моя маленькая сестра.

— Фигушки. Движение только вперёд, нет смысла голову назад выкручивать. Обернёшься, оступишься, опрокинешься. Три «о». Смешное «ООО». Понятно? Вот откуда взялась этакая аббревиатура. День вчерашний растаял в вечернем бризе. Новорождённое сегодня простирало к нам руки.

Перестройка началась с раннего утра, развалила ненавистный Совдеп к вечеру. Мне ни на единый миг не было жаль распавшегося на куски, гниющего медведя. Тупого и безжалостного, ограниченного и жлобского. Я — девушка мира. Я — сама свобода. Я — оптимистка. Закончилось прекрасное время лозунга «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Популяризированный Марксом тезис — не сработал в коммунистическом, утопическом обществе. В перестроечные годы дерьмо не прекратило всплывать, лезло из щелей, запах стоял ещё тот. Перемены с боем пробивали дорогу. Но всё-таки. Перестройка каждому предоставила шанс вершить собственную судьбу, добиться успеха, стать тем, кем и не мечтал стать в СССР.

Потому что рылом не вышел, потому что не та национальность, потому что папа не министр здравоохранения, потому что «больно вумный». Главное правило — не выделяться. А я хотела выделяться, такая уродилась выделяющаяся. Перестройка, со всеми кошмарами и ужасами бандитского гнета, мусорского беспредела, принесла главное — предоставила возможность внести серьёзные изменения в линию на ладони, прочерченной политикой Партии. Нарисовалась возможность что-то поменять, переделать пришибленное положение вещей. Из серой амебы перевоплотиться в кубик Рубика, разноцветный, крутящийся на шарнирах во все стороны. И я пошла ва-банк. Рискнула и прорвалась, выстояла. Начало пути больше походило на атомный взрыв. На дамоклов меч, качающийся на хлипкой ниточке, истошно визжащий над головой.

Страх — самое устойчивое чувство того времени. Страх толстым удавом пролезал под самое сердце, стискивал его мускульным кольцом. Это длилось ни час, ни день, ни месяц, и даже ни год. Страх проникал во все жизненно важные органы, пытался вживиться имплантантом, казалось, мы с ним сроднились, это только казалось, но он, страх, так достал, надоел до смерти. Организм его отторгал, как лишнее, чужеродное, ненавистное.

Папа сказал:

— Не бойся! Беги, торопись! Не успевай! Не останавливайся! Если выбрать хороший темп, то беды и печали тебя не догонят. А без них ты будешь счастлива, здорова и, непременно, успешна. Верю в тебя, моё «цыганское отродье! » Дерзай!

Мама подумала и добавила

— Дочка, помни! Те, кто смотрят вниз в основном видят мусор, лужи и разбитый асфальт. Те, кто смотрят вверх видят небо, облака, солнце и луну. А тем, кому особенно повезёт увидят радугу. Дочка, сама выбирай, куда смотреть!

Я перестала бояться и выбрала направление — вперёд и вверх.

Шурик шатался по богемным притонам, не находил себе места. Тыкался-мыкался, спотыкался. Выбрал направление — вверх и налево. В один момент его так наклонило, выпрямиться не хватало сил, рванул за океан. Он решил эмигрировать в Америку.

— Там в заоблачной дали — свобода. Делаю, что хочу. Никто не мешает. Я устал от бесконечных поисков. Хочу определенность.

Мы не понимали о чем он мечтал. Разве мы понимали, играть в детстве маму что-то обозначало, не просто игру, нечто невообразимое, означало иную гендерную ориентацию. В то время никто ничего не понимал. Шурик рвался из ненавистного мужского обличья. Все остальные хотели заработать денег, накормить досыта детей, приобрести нормальное жильё. Особо наглые мечтали и об автомобиле.

Павлик вместе с Мусой поехали в Румынию за товаром: трикотажные женские и детские костюмчики, шерстяные свитера и вязанные кардиганы. Товар продавали на 25-ой, такой новообразовавшийся базар. Там организовали вещевой рынок, продажи всякой всячины помогли многим не умереть с голоду, выстоять и, некоторым удалось подняться. Однажды к ребятам подошёл парень, выложил несколько деталей для видеомагнитофонов. Попросил помочь продать безделушки. За этими штуками выстроилась очередь. Их расхватывали, как горячие пирожки. Парень, тот самый, вернулся через пару часов, забрал деньги, отблагодарил моих друзей. Прошло ещё два часа. Парень вернулся понурый. У него возникли какие-то проблемы. Предложил моим друзьям продать запчасти за полцены.

Павлик с Мусой посчитали вырученные за целый день торговли деньги и на всю сумму купили у незнакомого торговца дефицитные детали. Моим парням неимоверно повезло, день выдался не базарным, торговля шла кое-как. Выручка Мусы и Павлика была небольшая. У предприимчивого парня купили на все деньги, повезло, немного. С десяти утра до четырёх часов дня они не продали ни единой штучки. Это был обычный, по тем временам, лоховской развод.

Мои друзья попали. Долги, осьминожными щупальцами добрались до их горла.

— Не вешать нос, гардемарины! Что-нибудь придумаем, выкрутимся — Спела я успокоительную арию. Как могла утешала скисших друзей.

Пили спирт разведённый водой, закусывали салом с чесноком. Да, простите, в нашем дворе религиозные запреты не распространялись на вкусную еду. Дружно заливали горе друзей-соседей. После третьей начали смеяться. Бесконечно хреновая история преобразовалась в шутку. Смеялись до коликов в животе, смеялись до слёз, ладонями утирали глаза. Смех лечит любые раны, заживляет быстрее столетника. Смех взращивал в сердцах радость, доброту и легкость восприятия.

Полки магазинов ломились от призрачного изобилия, то есть были полностью заставлены бутылями березового сока, только ими одними. Но мы работали: и на работе; и над собой. Каждый справлялся как мог. Брались за любые подработки. Зарплату в учреждениях платили с пятое на десятое. Купоны, сменившие советские рубли, носили мешками, а купить было нечего. Спасали, открывшиеся кооперативные магазины.

Мое естество требовало банкета, это означало способность, вернее сказать, — возможность покупать детям печеньки и конфетки в прекрасных нарядных, импортных упаковках. Заманчивая красота была несъедобной — редкая гадость, под блестящей оберткой. Выкинув пластиковые колбаски и сыры в мусорное ведро, кошки и собаки такое непотребье есть не желали, решила завязать с излишествами. Старалась покупать съестное на Привозе у хозяек.

У многих родители остались без работы. Бывшие заводы, фабрики, организации и учреждения закрывались. Пришла пора включать мозги. Дворовые друзья последовали моему примеру. Организовали кооператив. Шили байковые мужские рубашки. Родители и бабушки гладили и складывали эти замечательные рубашки в пакеты. Остальные родственники налаживали продажи.

Всем хватало дел. У всех бывших детей, к тому моменту, были собственные дети, кроме Шурика. Шурик занимался фарцовкой, только детишек ему и не хватало. С девушками не встречался, говорил — никто не нравится. Свободное от фарцовки время тратил на посещение гламурных тусовок. Он быстрее нас сориентировался в рыночных отношениях. И на первые значительные барыши «приобрел автомобиль марки Москвич».

— Естественно, я был пьян, лыка не вязал. — На странном диалекте говорил нам, потягивая чёрную, длинную сигаретку Шурик. — Ну, типа, рванул на красный свет. Откуда не возьмись мусора. Свистят, жезлами машут.

— Вы, — говорят, — пан-гражданин своим маневром прекратили действие дорожного знака.

— Как это? Не понял! — Возмутился Шурик.

— Вы, гражданин, снесли нафиг знак «Уступи дорогу». Так понятно? — Нарушили закон! Последствия — расстрел на месте!

— За сто долларов подарите мне жизнь?

— За сто — Нет! За двести баксов — Да! 

— Вопрос закрыл «не отходя от кассы». — хвастался наш ловкий друг Шурик, сменивший литературный язык на модный полублатной.

Наш бомондный друг рассказал историю про Кику, красивую блондинку, окончившую девяносто вторую школу, что на Чичерина на два года раньше меня. Кика стройная, высокая, с синьковым цветом глаз превратилась в наркоманку. Для нас наркоман — что-то запредельное, чужеродное, непонятное, приблизительно на уровне инопланетян. Наркоманы существовали в природе, но не в наших краях, где-то там, за перевалом. Для Шурика люди подобного формата являлись обычным делом.

— Наркоманка, проститутка, наконец, «просто красавица»! — Расписывал нынешнюю Кику Шурик. — У неё ноги распухли, ходит в широких домашних тапочках, видимо стырила у своей бабушки.

Мне стало невыносимо жаль симпатягу-девчонку. Слова друга детства Шурика о Кике, безжалостные, насмешливые, злобные, вывели меня из равновесия.

— Ты, чего? Сдурел совсем? Придурка из себя корчишь? У девочки горе! А ты? Хрен моржовый! Смешно тебе? Так она рядом с тобой и гадить не стала бы. А ты? Как смеешь насмехаться! Откуда такое амикошонство? — задохнулась от его жестокости.

Небо содрогнулось от моего крика. Непонятно откуда взявшиеся тучи, столпились, залазили друг на друга, словно ломанные льдины, создавая торосы. От переизбытка влаги, тяжёлые небеса разразились ливнем. Молнии, стальными ножами, разрезали потемневший небосвод. Небеса плакали вместе со мной. О хорошей девочке Кики, проявившей слабость духа, уступившей накату подлой болезни. О потерянном друге плакала, размазывала слезы по щекам. Где мой друг? Где Шурик, которого я знала с пелёнок? Которого любила, считала братом. Его больше не существовало. Не было.

— Ау! Шурик! Ау, мой друг, наверное уже бывший друг. Он растворился в безумном времени девяностых. На войне, как на войне. Друзья теряются по жизни, ничего удивительного. Мы меняемся и они меняются; не совпадаем по линиям разлома при расчленении на чёрное и белое; по линиям разделения понимания происходящего — на противоположности; по линиям правды, которая, в какой-то момент, становится разной для вчерашних единомышленников; по линиям разложения, потому что, каждому хотелось доказать свою правоту любым путем; а заканчивалось для меня «маленькой смертью», ржавым ножом отрезанный друг, нагноение, длительный путь заживления, вечно болезненные рубцы.

— Пошли вы! — прокричал Шурик. — Нищеброды высокомерные! Так и будете три рубля вкладывать, чтобы три копейки заработать! Нет у вас полёта фантазии, широты размаха!

Шурик уехал. Прошёл девять кругов ада. Уехал в свою Америку. Сегодня нестерпимо жаль, что не пошла его проводить. Не приняла нового, неизвестного мне, Шурика. А его взяли и убили, зарезали в американской подворотне. Что он им сделал, рождённый в Одессе, веселый трансвестит? Он не заслужил такого жуткого конца. Парень внешне, а девочка внутри. Мягкая девочка, застенчивая, добрая. Нестыковка по линиям разлома? Слишком много нестыковок.

Горькое существование в чуждом теле. Разбитое сердце с разбитой судьбой. Он сделал операцию по изменению пола. Но мягкая, застенчивая, добрая не прижилась в новом женском обличье.

Шурик пытался из мужчины выйти до женщины дойти, такое получается не у каждого. Может денег не хватило на психотерапевта? Может особый, трудный случай?

Род Шурика прервался. Длинноносый, некрасивый парень, с горькой гендерной ошибкой природы, погиб от ножа обкуренного афроамериканца. Так и не примирившись с собой после операции по изменению пола, не помирившись с нами, его друзьями детства. Мы с ребятами хотели повесить у ворот памятную табличку, типа:

«Здесь прожил большую часть своей жизни хороший парень-трансвестит Шурик. Мы его любили. Вечная память. Пусть американская земля ему будет пухом».

Райисполком не дал своего согласия. Не разрешили прикрутить табличку. Остался Шурик в нашей памяти, в наших воспоминаниях и легендах моего двора.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Конец февраля. Коты поют эротическую песню многоголосым хором. Песня о нестыковках в любовных перипетиях; о трудностях взаимопонимания; о проблемах отношений, простреленных изменами; о кошачьих нежностях и об остальном, разном.

Солнце, нарядное, сверкающее медной копеечкой, вселяет надежду своим золотисто-бриллиантовым светом. Весна в струящихся изумрудных нарядах дышит в спину грязноватой, растрёпанной зиме. Дни седой старухи сочтены. Пение-щебетание птиц, серенадное мяуканье котов, солнечные попрыгунчики-лучи, играющие в прибрежных волнах улучшают настроение. Быстрым шагом иду по Трассе здоровья. Забыла темные очки. Ничегошеньки не вижу, солнце ослепляет.

Настроение радостно ускоряет мой шаг. Лечу легким воздушным шариком и... — врезаюсь в давнего знакомого.

— Привет, красавица! — Алёша крепко стискивает в объятиях.

— Как давно мы не виделись, дорогой.

Ужасно рада встречи. Задаю нормальный вопрос

— Ты спешишь?

Получаю отличный ответ

— «До пятницы я совершенно свободен».

— Пошли в Маристеллу завтракать?

— С тобой хоть на край света.

Улыбка растягивает мои губы до ушей. Я неимоверно счастлива встретить закадычного товарища. Этот человек вызывает у меня отличное послевкусие. Щенячий визг переходит в безмятежное рычание взрослой особи, разрыв мозга от переизбытка восторга. Поэтому даже не пытаюсь скрыть удовольствие.

Уютно рассаживаемся за столиком, заказываем: хрустящие круассаны с семгой; две чашки капучино. Алёша знает что я люблю на завтрак. Легко запомнить, если любишь тоже самое. Улыбки играют на наших лицах. Мы обожаем друг друга, сколько бы лет не виделись, год, три, пять, не имеет значения, нам абсолютно хорошо вместе, мы с Лешей пазлы одной картины. Родные души, одним словом. От вида поджаристых круассанов, с вываливающимся из их пузатого брюшка лососевых толстых ломтиков, начинают слюнки собираться во рту. Одномоментно вгрызаемся в слоеное тесто, вдохновенно жуём. О! Мы знаем толк в хорошей еде. Мы — гурманы.

— Два года тому назад я влюбился до беспамятства в синеглазую блондинку. — Начал беседу Алёша, с места в карьер.

— Сколько тебя знаю, бегаешь за блондами. Хорошо, что я замужем, — поправляю рыжую челку, я рыжая, — а то начала бы ревновать к три тысячи первой блондинке, — смеюсь, глядя прямо в глаза Алёше.

— Представляешь, я на ней женился.

— Вот это — да! Ты женился? А как же обет безбрачия? Ты нарушил святость целибата? Вау! Удивил!

— Я потерял голову. Полностью, по самые плечи. До плеч — я, дальше шея с черепом — торричеллиева пустота.

Глаза моего Алёши погрустнели. Что-то подсказывало, продолжение истории мне не понравится.

— Полгода счастливой жизни. После работы бежал с цветами домой, забрасывал ее подарками, чувствовал некую отчужденность, списывал на разницу в характерах, её меланхолический нрав, слишком спокойная, легко ранимая, прозрачная, воздушная, нежная и слабая. Я кайфовал рядом с ней — принцессой внеземной цивилизации. Всего полгода. Все потекло, темной речкой, по болотной местности. Даже не понял, когда начались проблемы. Наверное, сразу после выкидыша. Она забеременела и на четвёртом месяце потеряла ребёнка. Поверь, я был рядом. Я и вправду сильно её любил. Она переродилась. Отстранилась, погрузилась в разочарование. Детей иметь она больше не могла. Гинекологические проблемы. Я не виноват. Ни единого слова в укор.

Она собрала вещи и исчезла, растворилась в приземлённой действительности. Пришёл домой — мобильный на столе, ключи от квартиры на столе, банковские карточки на столе. Записки не нашёл. Перевернул весь дом. Не нашёл. Понятное дело, по-русски напился. Бегал, искал. Надеялся и ждал. Выяснил, как мало я о ней, в общем, знал. Пустота тисками сдавливала голову.

Впервые ощутил иссушающее, выжигающее одиночество. Человек — хуже кошки, привыкает, приспосабливается. Кошке проще умереть, чем приспособиться. Знаешь, буддийские монастыри в Тибете охраняли сиамские коты, не прикормить, не приручить, с разбегу вгрызались в горло чужаку. Устал, выдохся. Надоело ныть и пить, –– выжил.

Я молча слушаю рассказ, чувствую — это не конец истории. На моих глазах Алёша превращается в выжатый лимон. Глаза тускнеют, гаснет искристый, весёлый свет, морщинки расчерчивают лицо друга. Светловолосая девочка сильно обидела, задела за живое, раздробила кости. Алёша, обладатель необыкновенно доброго сердца, никогда не обижал женщин. Его вырастил многолюдный женский коллектив, состоявший из мамы, бабушки и многочисленных тётушек, учительниц и нянь, вложивший в голову мальчишки почтительное уважение к противоположному полу.

— Моя жена ушла к женщине. Поняла? Не к другому мужчине, а к женщине, постарше, стильной, довольно интересной. Я думал, в моей действительности такого крутого поворота быть не может никогда, потому что не может быть и всё тут! Но, нет! Сегодня чудеса случаются. Никак не могу переварить это знание. Однополая любовь казалась мне чем-то сказочным, типа единорога, типа цветка папоротника, может — есть, может — нет. Я не осуждал, геи, лесбиянки существовали в другой плоскости, среди моих знакомых таких не было. Они представали передо мной на экране телевизора, они были где-то там, я просто шёл другой улицей. Ведь меня все это не касалось.

— Не кажи «гоп», доки не перескочив, а перескочив подивися куди встав, — вспомнила я украинскую поговорку. Ну и ну. Неожиданное развитие событий. — И, что теперь?

— Ничего теперь. У моей синеглазки замечательная жизнь, она совершенно счастлива. Я много путешествую, много работаю, много занимаюсь спортом. Пытаюсь полностью заполнить образовавшуюся пустоту. Меня ни в школе, ни в университете, ни дома не готовили к такому повороту событий. Опять же — нет инструкций. Боль иногда подсасывает под ложечкой, но я стойкий оловянный солдатик. Голыми руками не возьмёшь, лесбиянками, тем более. Выживаю потихонечку.

— Послушай, я должна бежать. Ужасно рада тебя видеть. Телефон у меня прежний. Звони, хороший мой. Знаешь, у меня много подружек блондинок. Разной возрастной категории. Абсолютно все красотки. Буду рада увидеть тебя на своей вечеринке. Не пропадай, красавчик. В одном Одесском доме тебя точно любят. — Чмокаю Алёшу в щеку. Он замечательный, творческая личность, умница с потрясающим чувством юмора. Жизнь длиннее любви. Шире понятие. Жизнь — вселенная, любовь — одна планета. Рана затянется, зарубцуется, образуется грубый шрам, время растянет рубец, он побледнеет, перестанет выбиваться мрачной уродливостью на общем фоне. Наверняка, Алёша сумеет влюбиться в другую женщину и будет счастлив.

Я умчалась на встречу, провела несколько часов, решая неотложные дела, уладила все вопросы и вернулась в офис. Услышанный рассказ Алёши, не давал покоя. Я позвонила начальникам отделов реализации и бухгалтерии, пригласила Анютку и Инну на экстренное совещание.

— И так, девочки, с моим другом произошла такая история. Поведала, — не называя имён, — детали злоключений женитьбы Алёши.

— Я тебя умоляю, сегодня это обыденность полнейшая. Нас с мужем пригласили на ужин друзья. Давно не встречались, с удовольствием поехали в гости. Ужин прошёл «в теплой, дружеской обстановке», засобирались домой. Хозяйка мне на ушко зашептала, мол, оставайтесь ночевать.

— Мы, — говорит, — свингеры. Присоединяйтесь.

Я от неожиданности чуть в обморок не грохнулась.

— Ты знаешь, муж мой, человек простой. Может резко отреагировать на подобное приглашение.

— Знаешь, — пытаюсь улизнуть, — без подготовки моему такое предлагать нельзя. Я ему дома обрисую ситуацию, там посмотрим. — Равнодушно рассказала Анюта.

— Ой, я вас умоляю. Моя соседка через стенку, живет с мужем и любовницей. Муж и соседка сидят у любовницы на шее, не работают. Любовница, женщина обеспеченная, имеет серьезный бизнес, содержит соседку с её тремя детьми. Муж соседки помогает по хозяйству. Спит в кабинете, в спальне — соседка и ее новая жена, в смысле, которая новый муж, дети в двух остальных комнатах, квартира большая, — поделилась Инна. — Мне аж легче стало. Силы заканчивались, терпеть не могла. Рассказала вам, думала полегчает, после ваших дополнений стало, на самом деле, дурно. Выходит, только я ничего не замечаю, не знаю, а сексуальная революция шагает семимильными шагами, заглатывает сопротивляющихся, пережёвывает, переделывает.

Что скажете о таком повороте событий? У Вас шок, или Вы уже в курсе?

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Чужие дети с завидной быстротой растут и взрослеют. Вроде два дня назад видела дочку подруги, ребёнок только родился, а сегодня девочке уже исполнилось три года. Волшебство получалось у всех, только не у меня. Эта мысль меня удручала. Мои мальчики росли согласно установленного природой графика. Никак не быстрее. Я запихивала в них морковный сок, перенасыщала каротином, пока мальчики не приобрели стойкий темно-оранжевый цвет.

— Ты что? Сдурела? — громыхала Роза Абрамовна, — Превратила детей в краснопопиков!

— Мои внуки вылитые «вожди краснокожих! » — смеялся папа. — О. Генри обзавидовался бы, увидев их. Роза! Меньше эмоций! — Ты наш единственный педиатр. Береги себя. И гоготал без зазрения совести. Можно подумать! Ребятишки — красные сицилийские апельсинчики.

С морковками на время покончила. Просто пичкала фруктами и овощами, рыба чередовалась с мясом. Дети оставались маленькими не ростом, а возрастом. Вне всякого сомнения, мои малыши не слишком торопились взрослеть. Я бы подкрутила гаечки и винтики, если б знала какие крутить, какие завинчивать. Возраст сыновей мне был неподвластен. Положила вечером в кроватку десятимесячного, прочитала над ним, как мне казалось, правильную мантру, утром обнаруживала точно такого же мальчика, один в один как мой вчерашний младший сын. Со старшим получалось такая точно ерунда. Ворожба и заклинания не работали. Почему росли чужие? Почему не мои? Загадка.

Уставшая, расстроенная, ходила по квартире, складывала ползунки, игрушки, рубашечки и штанишки в большом количестве. У всех один ребёнок, у меня — уже два. У всех дети растут на дрожжах, у меня всё ещё маленькие. Взвешивала ежедневно, замеряла ростомером. Медленно — и всё тут, добавить нечего. Рассчитывала, погодки быстренько вместе повзрослеют и я буду свободна, как песня. Гуляй — не хочу!

— Но человек располагает, а кто-то там наверху не подумал, где-то там план не выполнил, что-то там не состыковалось! — Говорила я всем при встречи, отказываясь от очередного гульбища. Пришлось перевестись на вечернее университетское обучение. Контрольные, курсовые, коллоквиумы; — пеленки, распашонки, кашки, соки, творожки.

Мой любимый муж; приходящие: свекровь, свёкор, золовка — змеиная головка, — твоё цыганское отродье везде лезет, — зудела она; совместно проживающие: мама, папа, бабушка, тетя, дядя, сестра родная, сестра двоюродная. Помните в парке Шевченко карусель советская скрипела, плясала вальс-бостон? Слоны, львы, зебры… Всё крутилось, вертелось смешивалось, перемешивалось.

Спать ложилась, кошмары снились. Карусель старая, персонажи на ней новые. В позе «на четвереньках» мама со свекровью, словно пол моют. Папа со свекром стоят, вытянувшись по струнке, ждут распоряжений свыше. Муж в позе лошадки, я сижу верхом, как наездница на конных соревнованиях по выездке. Муж тяжело дышит, периодически жалобно ржёт.

Бабушка держит за руку старшенького, Лиля держит на руках моего младшего разбойника. Мальчишки пытаются вырваться. Слышится песня: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, от тебя прабабушка и подавно уйду». Истерически дребезжит будильник. Я швыряю в него подушку, промахиваюсь, вскакиваю, даже не осознав, проснулась или всё ещё обнимашки с Морфеем.

— Проснись, любимая, — шептал мне муж на ушко.

— Ничего не вижу, ничего не соображаю, — спотыкаясь, не ведая что делаю бежала в кухню. Бытовуха заедала. Варила кашу почти с закрытыми глазами. Разливала по бутылкам, натягивала соски, торжественно вручала мальчишкам. Они потягивали кашу и засыпали. Шесть утра — отличное время для сна. Только не моего. Гладила вчерашнюю стирку. Стирала сегодняшние пеленки, ползунки выкручивала.

Стиральную машину не купить — дорого. Лучше приобрести новые туфли. Вчера спекулянтка Настя показала, после божественного видения уснуть не могла. Кошмары душили! Туфли кружились надо мной, как курица на тарелке летала перед голодным Буратино!!! Так и стирала руками и во сне и наяву. Вот ближе к вечеру, все на лавочках во дворе, погода великолепная, жара спала, сидят, лясы точат. Я пыталась дописать курсовую. Завтра сдавать. У меня «объективная сторона» путалась с «субъективной». Чёркала, исправляла. Придётся некоторые листы перепечатывать. Мне некогда спуститься во двор, где происходит Самое Интересное. Я пропускаю невероятно важные сообщения. Уши вытягиваются до размеров заячьих, только во сто крат длиннее. Уши свисают над головами соседей. Бесполезно, ничегошеньки не слышно.

Мысли мои выпрыгивают из головы, перескакивают через балкон, на парашютиках спускаются вниз, оплетая соседский пустобрёх. Любопытство вгрызается, как червяк в яблоко. Есть ли в мире справедливость? Нет! Справедливостью и не пахнет!

— Яник! — Зовет мама моего папу. Бери «цыганское отродье», это она имеет ввиду моих полуцыганских детей, неси во двор. Хочешь, чтобы твоя дочь взбесилась? Дай девочке послушать жизненно важные мансы. Золотой мой папа безропотно берет коляску под мышку, в другую руку младшенького. Я хватаю старшего, с мешком игрушек, слетаю по лестнице вниз. Возле стола, по кругу, сидят «все те же на манеже». Манеж старшего прочно стоит у стола и будет там до самых морозов. Но зима далеко, кажется она наступит в другой жизни.

Конец лета не за горами. Август дышит тяжело. Страдает одышкой. То проснётся красным молодцем, крепким, юным. Обвораживает жаром, легким ветерком сдувает капельки пота со лба, соблазняет тёплой ночью, пряными ароматами. То квохчет изможденным стариком, шуршит опавшими листьями, обрызгивает тлением нахрапистые розы. Хотя это не его забава. Он — август. Но осень в засаде, ждёт малейшую промашку, дабы захватить престол. Август стар, но немощным его не назовёшь. Он, в эту самую минуту, правит бал, заказывает музыку.

— Ты супчик с фрикадельками сварила? — тоном не допускающим отрицательный ответ, спрашивает бабушка. После присвоения ей звания заслуженной прабабушки нашего Одесского двора, мне кажется, я стала ей «до лампочки», костью поперёк горла. К любимой внучке — полное безразличие. Теперь любовь первостатейно направлена, всей своей тяжестью, на мальчишек. Черноволосые, черноглазые, смуглые цыганчата, шустрые и озорные полностью завладели сердцем моей еврейской бабушки. А я стала — враг номер два, то есть, после папы, папа считался первым. Я неправильно варю кашу, я одеваю детей не по погоде, я не впихиваю в мальчиков нужное количество фруктов-овощей. В такой немыслимой жизни, где я монстр, желающий извести собственных детей, моя самая лучшая в мире бабушка объединилась с мамой, против которой мы когда-то выступали единым фронтом.

Папа залёг в кусты, переждать бурю, но вот уже третий год прячется в успокоенном месте. Видно, в убежище и спокойнее, и сытнее. Я осталась, практически, без защиты, только с утешением в виде мужа. Хоть кто-то жалел, успокаивал.

— Крошка, не бери дурное в голову.

Дурацкая, совершенно не успокаивающая фраза. Мальчишки уродились чрезвычайно бойкими, глаз да глаз за ними нужен. Еле-еле успевала разобраться с их шкодами. Чтобы немного расслабиться и как-то развлечься, решила пожарить котлетки. Прикрутила мясорубку к столу. Это был ручной агрегат, электрические существовали лишь в космическом воображении. Нарезала телятину небольшими кусочками, предварительно вырезала все-все жилки, иначе не намолоть, сил не хватит.

Замочила хлеб в молоке, почистила чеснок и достала одно яйцо. Закончила приготовления. И тут началось. Младшенький начал ходить, сразу твёрдо и уверенно. Мясорубка прокручивала под моим усилием мясо. Я повернулась за размоченным в молоке хлебом. Хлеб мололи после мяса, хлеб дешевле, потому шёл после мяса, проталкивал телятину до последнего кусочка. Оказалось мой младший сын нашёл размокший в молоке хлеб первым, перевернул пиалу, вывалил хлебный мякиш на пол и ножкой, давя что есть мочи, втирал его в кухонный пол. Красиво и равномерно. Всем понятно, что другого хлеба, ни черствого, ни свежего в доме не оказалось. Я ползая на четвереньках собрала мокрый хлеб, тонкий слой кашицы убрала с пола мокрой салфеткой.

— Дочка! Чем ты занимаешься? — спросил папа

— Да так, практически ничем.

Облегченно вздохнула, а расслабленный победитель — проигрывает. Молотое мясо валялось на линолеуме. Малыш хотел посмотреть, что лежит в красной мисочке, ухватился за бортик, потянул и перевернул. Не ругать же его за любознательность.

— Он маленький!!! — кричали: мама, бабушка и попадья Клавдия. Наверняка боялись, что я выброшу родного сына в ближайший детдом. Пошла по проторенному пути, «быстро поднятое не считается упавшим», собрала мясо в красную миску. В это самое мгновение яйцо, сдвинутое с места при помощи большого ножа, старшим сыном, взрослым двухлеткой, хлопнулось об пол. Скажу честно, ни капельки не расстроилась, ощутила внутри легкую обреченность, да и только. Просто день такой. (В холодильнике лежало ещё одно восхитительное куриное яйцо).

Вот огромный нож в руках старшего — напугал до смерти.

— Сыночек, ты же знаешь, детям нельзя брать ножи. Дай мне пожалуйста, надо отрезать кусочек колбасы. Ребёнка не устроила виртуальная колбаса, ему нужна настоящая, реальная.

— Где кабаса? — Спросил старший.

В холодильнике колбасы не оказалось. Там лежала оранжевая морковь.

— Детка, я перепутала, давай я нарежу морковь.

— Сын положил нож, я схватила холодное оружие, засунув так, чтобы мои чертята не смогли достать. Котлеты пожарила с горем пополам. Только через неделю поведала семье о злоключениях с готовкой этого простого блюда. Если бы рассказала сразу — они не стали есть горе-котлеты.

— Ты нерасторопная! — Радостно воскликнула Лиля, отыгравшись, наконец, за мои бесчисленные ехидные выступления в адрес родной тёти. Котлеты съели и забыли.

Но новое злоключение сильно расстроило весь двор. Старший сын стоял рядом со мной, практически прижавшись к колену, и вдруг перелетел через низенький заборчик в палисадник. Я подхватила ребёнка, поставила на ножки и едва сама удержала равновесие. Во лбу малыша торчало огромное стекло. Не помню, как добежала до детской поликлиники, влетела в кабинет хирурга с ребёнком на руках — Спасите!!! Стекло!!! Шрам на лбу остался, вечным напоминанием моей нерадивости. Даже молчаливая Валя, садовод-любитель роз, возмущалась моей безалаберностью.

У многих жителей нашего двора не было детей. Соответственно отсутствовали внуки. Соседи «увнучатывали» рождённых мной и моими друзьями детей, без благословения органов опеки и попечительства. Без родительского дозволения. Плевать они хотели на мнение «мелюзги», так нас до сих пор называли. Мы для них — полулюди. — Сверху выросли, а мозгов нет, — заявляла Кира Исаковна.

Мы, сами родители, для соседей и родственников, всё равно, оставались «мелюзгой». Спорить, опровергать — себе дороже. Ссорится с людьми, родными, связанными с тобой не только кровными узами, а гораздо прочнее — местом проживания, — смешно и глупо.

— Яник, Ида! Как вы терпите? Заберите детей и всё тут! — заявила самая тихая жительница дома по улице Мещанской. Валя большую часть времени слушала, отмалчивалась. Даже мужа нашла, практически, немого. Бывший полевой офицер, прошёл всю войну до Берлина. Оказался невоспитанным мужчиной, ни с кем в доме не здоровался. Проходил по двору, опустив глаза до долу, «может украл чего» Муж Вали считал, раз он нас не видит, значит нас нет. Кому тогда «здрасьте» говорить?

Бывшая антисемитка Зина со ртом не менее черным, чем у Киры Исаковны, закричала, встала на мою защиту

— Ты Валя (несколько шокирующих, нецензурных эпитетов), сбрендила? Детей у матери отбирать? Ты, что не знаешь? «Цыганское отродье» минуты на месте не сидит. Их мама покоя не имеет, носится за ними целыми днями. На диване полежать не может, такие мальчишки беспокойные. Да ты своего придурковатого жлоба здороваться научи! Потом о детях поговорим. Тоже мне Районо нашлось. У жлоба — мужа Вали, моментально мозги встали на место. С утра вышел во двор, поздоровался с соседями. Для каждого нашёл доброе слово и заметно повеселел. Он, видите ли, стеснялся. Вообще, лично я так думаю, просто испугался.

А вдруг, нам стрельнет в голову не подпускать его к малышам. Лишить его общения с ребятнёй — страшное наказание. Наши лапочки дочки и сыночки пользовались огромным спросом в соседской среде. Покатать колясочку, поносить на руках карапузика, — выстраивалась длинная очередь. Ведь с детьми так весело, так сладко. Тем более, что наши дети практически не говорили. Так немного слов и то, сторонние не понимали. При малышне есть возможность болтать, что угодно, без боязни реакции дворового сообщества.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Камасутра среднего возраста»

Раньше, в годы моего солнечного детства — погода была нормальной погодой — не то, что сейчас. Если зима –– значит зима. Снег, вьюга с метелью, приличный минус. Начиналась круговерть в положенные дни конца ноября. Зима окрашивала в свой любимый белый цвет мой город, только на дорогах чернели металлические змеи — трамвайные рельсы, векторные указатели направления движения. Обильный снег покрывал город до мартовского потепления. Дворник Василий Иванович, под гнетом прожитых лет, сгорбился, поседел. Процесс старения, правда, не мешал ему с пяти утра, в полной темноте, мести дорожки во дворе и вокруг дома на улице, посыпать скользкие места песком. Наш дворник Василий Иванович был настоящий дворник, не чета нынешним. Дворник — всем дворникам дворник. Сугробы стояли всю зиму высотой не меньше метра, ну ладно, преувеличила, сантиметров 60. Морозы выстуживали одесситов, люди неслышно передвигались по городу, прятали носы, а главное рты в многослойно намотанные на шею шарфы. Даже наш вечно шумный двор затихал, умолкал под убаюкивающее завывание ветра, усиливающего снегопад.

Зимой я не любила возвращаться домой. Вечер начинался с самого утра. Тусклый, уныло-серый цвет господствовал во всём. Опустевший двор казался брошенным на произвол судьбы щенком, скручивался калачиком, одиноко дрожал под жёсткими порывами зимнего ветра. Окна, утеплённые ватой и двери, занавешенные «марселевыми» покрывалами — плотно закрывали, пытались сберечь домашнее тепло. И уже не выскочишь в чем стояла, чтобы ответить язвительной соседке. Зимой приходилось одеваться-собираться, словно отправлялась в недельный поход. Пока натягиваешь тёплую одежку, накал снижается, обида притупляется. И ты не можешь ответить достойным возражением, типа — «сама тупица», «корова безмозглая» или «коза драная». В промозглом воздухе страсти остывали до минусовой температуры. Хотя конечно, в морозные дни, в отдельно взятых личностях взрывались фейерверки. Невзирая на сиюминутный всплеск эмоций, бывало лень натягивать валенки с калошами, цигейковую шубу из тонкорунных овец, «привОзный» пуховый платок или модную меховую шапку. Пока все это напялишь на себя, забудешь, что хотела сказать в ответ. Но несмотря на внутреннее подмерзание, когда выходило солнце, соседи оживали, высыпали во двор, любовались бриллиантовыми переливами сверкающего снега, заслушивались мелодичным перезвоном поющих, стеклянных сосулек. Пригревшись под отстранённым, слабо согревающим солнцем, раскисали, пускали нюни, выплескивали наболевшее, застрявшее между сердцем и губами.

— Сара! — Истошно кричала моя подруга Раюня. — Ты про Камасутру слыхала? Знаешь с чем её едят.

Сара долго не отзывалась, по-видимому одевалась, натягивала гуцульскую, расшитую дублёнку на затертый, с разноцветными пуговицами байковый халат.

— Чего орешь, дылда малолетняя? Воскресенье на улице! В церковь сходи, помолись! Какая-такая «Камасутра» у тебя в голове? И ни с чем её, голубушку, не едят. Это такое просветление, несъедобное. Почти научное знание о постельных отношениях мужа и жены. Отбарабанила бывшая жрица любви Сара, уперлась кулаками в бока, надменно улыбалась, знала, она одна из немногих сведущая в этой теме.

Бывшая проститутка Маня, уже полностью упакованная в зимние, скучные одежды, вступила в оркестр. Кто, кроме неё мог лучше разбираться в интимной жизни? Сара, по мнению Мани, не смела рассчитывать на приоритет. Секса в Советском Союзе все ещё не было. Но граждане неуклонно готовились к перестройке сознания. Страна ждала с нетерпением Елену Хангу — автора и ведущую популярной передачи «Про это». Ожидание оказалось долгим, но оно того стоило.

— Ты почему к Саре обращаешься с таким непростым вопросом? — возмутилась Маня. — Я лучше тебе объясню. Что конкретно тебя интересует? — Явно не подумав, брякнула Маня.

— Маня, что такое минет? — Громко спросила Рая, без тени смущения, поскольку слабо представляла значение этого термина.

— Боже, правый! Что удумала? Хочешь праведных верующих людей в гроб загнать? — запричитала возмущённая Адиля, понятное дело, выдала свои познания с головой. Румянец предательски продемонстрировал повышенный интерес узбечки к пикантной теме.

Муж Андрей выскочил за ней во двор, накинул на плечи зимнее пальто, купленное в прошлом году на тринадцатую зарплату. Швырнул в жену меховой шапкой. Он знал — это надолго. Вопрос поставлен сложный, за полчаса не разберутся. Андрей — терпеливый, заботливый муж и отец, понимал серьезность разбираемой проблемы. Обреченно, понуро опустив голову, поплёлся «ставить картошку в мундире», чистить селёдку, резать лук, мазать ломтики свежего, белого хлеба базарным маслом. Воскресенье как ни как. Адилю домой не затащишь, пока она не узнаёт все тонкости самого интересного в мире вопроса.

Рая стояла под перекрестным огнём опытнейших гейш нашего двора. Правда, моя мама, Лиля и — сама! — Кира Исаковна, занятые приготовлением привычного завтрака выходного дня, не успели принять участие в серьёзном диспуте. Но долго они не заставили себя ждать. В патио развивались события с вольными, немного непристойными нотками. Никто не мог устоять от соблазна послушать и принять участие в перепалке. Слово новое для меня, оказалось хорошо знакомым моему окружению.

— Минет — дело тонкое, без подготовки к нему не подойдёшь, — почти шёпотом, с придыханием, величественно подняв указательный палец вверх, произнесла попадья Клавдия, быстро крестясь, оглядывалась по сторонам. Она напоминала воришку с красным от холода носом, боявшегося праведного гнева обворованного. Клавдия направлялась, сообразно статусу, на церковную службу, предусмотрительно надев простенький тулупчик вместо панификсовой шубки с норковым воротником. Совещание остановило её на полпути, интерес к теме доклада превысил осознания необходимости исполнения религиозного долга.

— Минет дело противное Богу. — Заключила жена архимандрита. — С одной стороны, с другой.., — она не досказала, глаза у Клавдии заблестели, она опять истово перекрестилась. — Тьфу, тьфу, тьфу. Чур меня!

— Тут я бы поспорила, — не выдержала бывшая гейша нашего двора Сара, — многим это дело нравится.

— Да, что там может нравиться? — возмутилась моя тётя Лиля, судя по всему, с мужем Мопсом секс складывался не слишком удачно, можно сказать, — так себе, — фу, мерзость да и только. Давишься до невозможности.

Маня встала на защиту «любителей этого дела»

— Не соглашусь с тобой Лиля. Ты просто не умеешь делать правильно, вот и получаешь — рвотный рефлекс — требуется, умеючи подходить к выполнению проце-дуры.

— Вы сами дуры. Я делала правильно, но все равно подавилась! — Обиделась моя родная тётя, по видимому не расслышала последнее слово из речи бывшей проститутки Мани.

— Кто-нибудь объяснит о чем вы говорите? Я задала вопрос, а никто по теме не отвечает! — Мощно прокричала сбитая с толку Рая.

Соседки даже бровью не повели. Разговор продолжался, плавно перетекая к основной теме — «Камасутре».

Наконец-то на арене появилась Кира Исаковна. Считалось, раз она общается со знаменитыми музыкантами, то сексуальные познания у преподавательницы Одесской консерватории по классу фортепиано должны, просто обязаны, превосходить остальных членов клуба «Камасутра была, есть и будет».

— Я однажды, — начала Кира, — видела эту великолепную книгу, в одном чрезвычайно приличном доме. Хозяйка похвасталась библиотекой и в том числе знаменитым фолиантом. Она предусмотрительно оставила меня наедине с книгой, дабы не смущать. — Румянец воскресным зимним утром стал самым популярным явлением. — Там, в знаменитой книге, рисунки с описанием поз.

— Коз? — удивленно выкатив глаза переспросила моя мама.

— Идочка, дорогая! Никаких коз, только позы, пригодные для занятия «этим самым», секретным делом.

— Кира, Вы ничего не путаете? — уточнила Рая.

— Мелюзга, могла бы и помолчать! — прикрикнула Клавдия, пропустив воскресную службу, предвкушая разбор полетов с отцом Александром.

Мелюзга, надеюсь, понятно к кому относится — это я и Раюня.

— Барышни, — обратилась Кира к присутствующим. — Там такие позы — закачаешься. Будучи молодой и гибкой, я такое вытворяла с моим скромнягой Изей, вам и не снилось. Он то краснел, то бледнел, в темноте отсвечивал горящими глазами, очень стыдно и невозможно интересно, запомнила многое, пришлось пробовать чуть ли не каждый день. Я Изе делала маяки, он краснел от смущения. Блины на его щеках могла поджарить. Краснел, кряхтел, но никогда не отказывался. Теперь, как пятидесятилетняя женщина, имеющая мужа, пятидесятидвухлетнего мужчину, — могу смело сказать, — На хрен нам заморская «Камасутра». Здесь артрит, там — артроз, в этом месте радикулит. Позы продумываешь за неделю вперёд. Мы обсуждаем каждое движение. Сможем ли повернуться через правый бок? Не будет ли больно если поднять левую руку, а правую ногу согнуть. Одно неловкое движение и вся любовь коту под хвост. Обезболивающие примочки, уколы, таблетки начинают помогать после месячного курса. Дальше — на лучшее надеяться не приходится. Все будет только хуже. Пока вы молодые кувыркайтесь сколько угодно. С возрастом продолжает хотеться, но одно неловкое движение, и все может закончиться переломом, гипсом на три месяца, в лучшем случае, в худшем — инвалидная коляска. А «Камасутра» не для нашего народа, придумана для индусов. У них йога, они гибкие, как лианы. Не нам чета.

— Мама дорогая, — запричитала Рая, — какое счастье, что я от сокурсницы услышала эти новые слова, а то б жизнь прожила и так ничего не узнала. Я ужасно рада. Правда.

— Рая, ты полная идиотка! Что ты узнала? Что поняла? — Возмутилась я от беспредельной глупости подруги детства.

— Во-первых, — резюмировала Райка, — минет — это просто взять в рот. Термин научный. Во-вторых, — улыбалась Раюня, — «Камасутра» сборник правил, как верно раскладывать руки и ноги для любовных утех. А главное — после пятидесяти «Камасутра» заканчивается, начинаются «Безопасные правила поведения в постели для пенсионеров».

Я сменила гнев на милость, до пятидесяти не доживу сто процентов. Слишком долго придётся жить. Представить такое невозможно. В двадцать кажется — старость обойдёт тебя стороной. Живёшь, живешь молодой, бац, умираешь пятидесятилетней. В юном возрасте понять не дано существует ли жизнь после пяти десятков прожитых лет.

Наши родители, бабушки-дедушки придумывали свою «Камасутру» местного значения, подходящую лично для них.

Я вот думаю, — почему молодёжь считает, любовь и секс только для них, а старшее поколение по вечерам смотрит телевизор, книжки читает и спать? Наверное молодость слишком эгоистична.

— Слушай, наши старушки, по-моему, по прежнему любят «этим делом заниматься», никогда бы не подумала. Надо же! 

— А кто им запретит? Представляешь, моя бабушка маме заявит, — ты не занимайся «этим делом», неприлично. Мама ей, — я уже свою взрослую дочку имею, хватит меня поучать.

— Нет, твоя бабушка такое не скажет. Она сама ещё ого-го чего может. Она у тебя ещё в собственном соку.

— Рая, ты невозможная балда! — В сердцах заявила подруге. — Что означает фраза «в собственном соку»? Бабушка — не болгарские помидоры. И не твоё дело, о чём думают мои родные. Иди, картошка остынет.

Двор опустел. Я «замёрзла до чёртиков», утоптанный снег тускло серел вокруг главного стола нашего двора, до тёплых деньков далеко-далече. Картошка «в мундире» стыла и на моем столе. Пора домой. Я наклонилась, собрала пушистый, хрусткий снег в обе ладони, слепила большую снежку и бросила в закрытые ворота, на удивление попала. Сердце улыбнулось, стукнуло, придавая мне ускорение. Вспорхнула веселой птичкой по лестнице на второй этаж. Распахнула скрипучую дверь, запустила морозный воздух в согретое, домашнее пространство, плюхнулась на стул. Бабушка подняла крышку казана, из-под неё вырвался ароматный клубок пара. Запах картошки, селедки, лука смешался в умопомрачительную смесь, я ощутила лютый голод. Намерение съесть только одну картофелину моментально выветрилось из головы. Я с наслаждением кусала хрустящий хлеб с маслом, вкладывала в рот кусочек картошечки, затем отрезала селёдку, отправляла в рот, слизывая подсолнечное масло с уксусом с губ, и к этому извращению быстро добавляла ломтик сладкого белого лука. Какая такая Камасутра? Утром в воскресенье наш одесский традиционный завтрак — лучше Индии, лучше чатни, лучше секса.

Да простят меня боги всего мира!!!

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Солнце провело день в трудах, утомилось и собралось на покой. Жара понемногу спадала. Усталое светило ослабло, ему требовался полноценный восьмичасовой отдых. Переваливаясь с боку на бок, солнце пачкало небо предзакатным цветом. Неповоротливое Ярило разбрызгало по небосклону малиновый сироп. Синее небо, покрытое солнечной вечерней краской, демонстрировало рубиновые, фиолетовые, розовые оттенки, индиго и бордо. Подул соленый ветерок, отмытый морем до хрустального блеска, зазвенел серебром в зеленой листве.

Папа шёл с работы домой по Пушкинской, мимо Универмага. И поскольку в кармане у него гордо лежала премиальная «толстая» пачка денег, состоявшая из нескольких купюр, то неведомые силы затянули моего папу в знаменитый одесский магазин. Надо понимать, прогресс докатился до Чёрного моря. В витрине ЦУМа стоял роскошный, серебряный пылесос марки «Сатурн». От вида космического приспособления папа опьянел. Забыл страх и без согласования с мамой, купил на всю (до копейки) премию пы-ле-сос!

А ведь ничто не предвещало грозы.

Предыстория была такова: у моего папы и дяди Мопса шло негласное соревнование. Кто первый купит техническую новинку, тот и выиграл. Беда в том, что семья, соседи и даже участники соревнования не ведали, какой приз ожидается триумфатором. Судя по всему — ничегошеньки победитель не получает. Тогда неясно, в чём суть состязания. На этот раз папа был на седьмом небе от счастья, он опередил мужа Лили. Не следует праздновать победу не убедившись в устойчивости результата. Папа — поспешил.

Мама отсутствовала. Бабушка неласково буркнула

— Янко! Кушать будешь? Или дождёшься всех? — Ссоры ссорами, а мужчину, пришедшего с работы надо накормить. Бабушка свято верила в незыблемость домостроя.

— Дождусь. Нет проблем, — ответил папа в предвкушении шока, который произведёт пылесос на семью. Он незаметно пронёс огромный короб в кладовку. Я, ничего не ведая, гуляла с младшей сестрой во дворе. Как у моих родителей получился второй ребёнок идиллическим, бесшумным, покладистым — оставалось загадкой для всех. Соседки наперебой пытались завладеть моей сестрой, похожей на картину с японскими малышами.

— Я пойду с Кариночкой в парк, — сообщила мне бывшая антисемитка Зина.

Началась эпоха замысловатых, не нашенских имён. Лены, Тани, Вали, Светы и Люды сошли с дистанции из-за банальности звучания. В социалистическую жизнь пробивалась иностранщина в виде Снежан, Анжелик, Эвелин. Зина быстро схватила сестру за руку и выпорхнула со двора. Её сын Витёк после школы шёл на тренировку, аж во Дворец пионеров. Раньше семи домой не возвращался. Муж Жорик отбыл в недельную командировку. Приготовив ужин, Зина могла погулять с «пупсиком», так называли мою младшую сестрёнку за спокойный нрав и пухлые, румяные щёчки. Мы с Кариной, хотя внешне походили одна на другую, всё же сильно разнились характерами. Норов отсвечивал в глазах, у неё — тихий, у меня — взбалмошный.

Соседки редко оставались присмотреть за мной. Слишком балованная и неугомонная, требовала повышенной внимательности. Нельзя было отвлечься хоть на минуту. В эту самую роковую минуту я умудрялась совершить множество шкод и непотребств. За мной надо было «следить в оба направления глаза», в прямом смысле этого слова. А кто хочет напрягаться? Никто!

К семи часам вечера семья собралась за столом. Ужин проходил в обсуждении следующих выходных. У родственницы папы, имеющей цыганские корни и вышедшей замуж за щирого українця, доброго человека, подпольно гнавшего замечательный самогон, намечался день рождения, который собирались отметить на даче. Маме, Лиле и бабушке предложили приготовить торт «Наполеон» и пожарить два килограмма бычков. Женщины обсуждали план действий, равномерно распределяя обязанности. Оказывалось неимоверно важным разделить работу поровну. Ни Мама, ни Лиля, ни бабушка не желали делать больше, чем две другие. Вопрос стоял принципиально. Совещание проходило на повышенных тонах.

Мужчины, усевшись на балконе, оставленные ненадолго без бдительных очей женской части семьи, обсуждали технические новинки, появившиеся в наших магазинах.

— Я видел пылесос, такой длинный, как ракета, — рассказывал муж Лили, дядя Мопс.

— Я тоже видел, — ёрзая на кресле, тщательно пытаясь скрыть самодовольную улыбку, — проговорил папа. От напряжения у него ходили желваки. Женщины закончили убирать со стола и мыть посуду, незамедлительно присоединились к нам, продолжая обсуждать воскресную поездку на дачу. Они никак не могли определиться с подарком. Перебивая друг друга, шумно спорили по каждому предложению. В нашей семье все говорили громко и одновременно. Гвалт стоял ещё тот.

— Цыц! — Рявкнул мой, обычно, добрый папа. Он так жаждал триумфа, что подпрыгивал на месте, пытался нас утихомирить.

— У меня сюрприз! — крикнул, чтобы хоть как-то привлечь внимание. Выскочил с балкона в комнату, добежал до кладовки, откинул цветастую занавеску и достал большую коробку. Мы вернулись в квартиру. Любопытство подталкивало в центр ковра, где папа раскрывал короб, доставал круглый агрегат, похожий на планету Сатурн.

Семья затаила дыхание. Дядя Мопс загрустил.

— Боже правый! Что это? — Прошептала мама.

— Это, — гордо провозгласил мой отец.

— Это — пылесос!!!

Народ замер.

Слышимость в нашем дворе была отличная. Соседи начали гуськом подниматься к нам на второй этаж. Ступеньки кряхтели под жителями адского дома. Не все из них могли похвастаться стройными фигурами. Картошка и макароны откладывались на бёдрах и животах предательскими валиками.

Старая лестница плакала, стонала под вечно переедающими соседями, не имевшими ни малейшего представления о полезном питании. Торжественный момент завладел душами жильцов нашего двора. Каждый мечтал причаститься к возвышенному, то есть к пылесосу, нахально блестящему на втором этаже. Каждый пытался пролезть ближе к космическому аппарату, предмету внеземной цивилизации. Папа с неимоверно серьёзным лицом, как Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза на докладе какого-то там Пленума не говорил. Нет! Папа вещал!

— В инструкции написано, что техническое устройство должно согреться до комнатной температуры, что штепсель вставляется в розетку, что необходимо нажать кнопку и будет вам... Кранты!!!

Папа тщательно следовал написанному в паспорте нашего пылесоса. Произвёл все необходимые действия. Как такое могло случиться? Как?!!

Взрыв прозвучал громкостью в 1000 децибел. Хотя в вечернее время шум не должен превышать 40 дБ. Пылесос загорелся. Гром разметал тишину, молнии засверкали, разлетелись страшными огненными копьями. Папа, мой умный папа, проявил недюжинную храбрость и прыткость, вырвал штепсель из розетки. К счастью ковёр не прогорел.

Пожар не успел заняться, бабуля полила пылесос из вазы, ромашки вывалились, точно как на могильный постамент. Мокрый пылесос напоминал кладбищенский памятник самому себе, осыпанный цветами. Народ стоял, прикрывая рты, сдерживая руками крики ужаса и досады.

— Явление чуда народу по объективным причинам переносится на завтра, — махал рукой, словно кадилом, дружелюбный и подозрительно удачливый священнослужитель отец Александр. Жест предназначался всем соседям первого этажа, — Кыш, кыш!

Лестница запела унылую песню под названием «Жизнь после взрыва». Соседи с поникшими лицами спускались с Олимпа. Боги покинули нас. Папа понуро прижался к стене, закрыл руками бледное лицо.

— Янко, — обняла мама папу, — не огорчайся, мы живы-здоровы. Сдашь чёртовый пылесос, обменяешь на новый. Не покупай без меня такие значительные вещи. Мы должны согласовывать подобные действия. Ну, не расстраивайся, — чмокнула отца в щеку. Папа виновато улыбнулся.

Мама немного отодвинулась от мужа. Печальное лицо папы выражало вселенскую боль цыганского народа. Он мечтал о славе, а получил — позор. Огорченный муж растравил душу мамы, она искренне сочувствовала ему. Впрочем, как и я

— Папа я люблю тебя, а пылесос не люблю, пылесос мерзкий. Выброси его в мусор, — с театральным состраданием продекламировала я. По-видимому мой пафос рассмешил взрослых, чего я, на самом деле, и добивалась. Мама хмыкнула и залилась гомерическим смехом, вспомнила в деталях взрыв пылесоса. Бабушка застонала.

— Ой! Не могу! — захохотала во все горло. — Думала лопну от напыщенной серьёзности. Лиля заржала молодой кобылкой, запрыгала по квартире.

— Ха-ха-ха! Пылесос взорвался, Ася! Ты видела такое?

— Мамочка! Теперь уже видела! Ха-ха-ха! — влилась в хор двоюродная сестра Ася.

Бывшая проститутка Сара и её муж Сережа пытались успокоить моего папу. С серьезными лицами «они несли какую-то пургу», как называла их болтовню бабушка. Папа растерянно хлопал глазами, не понимал ни единого слова из разговоров Сары и Серёжи. Он мучительно пытался уловить суть вопроса, не смог и под конец залихватски, упёр руки в боки, засмеялся, продемонстрировал все 32 зуба.

Смех проникал в открытые двери, под опущенные шторы, под прикрытые створки окон, внедрялся в распахнутые форточки. Смех летал ночными бабочками по двору, стихал и снова взрывался. Хохот гремел громче, чем звук крушения пылесоса. Папе сопереживали, но если смешно, то смеялись от души, широко и искренне. Ведь на самом деле, ничего страшного не произошло. Ну, Янко потратил деньги на не очень важную, на их взгляд, покупку. Ну, пылесос взорвался. Правда же — это ужасно смешно. Хохот не унимался. Люди отдавались смеху полностью без остатка.

Сложная жизнь придавливала, пристукивала. Наш оптимистически настроенный народ пытался выбраться из злободневных завалов. Им только дай посмеяться, хлебом не корми. Бабушка и Лиля, насмеявшись утирали слезы, держались за животы.

Только дядя Мопс ну никак не мог скрыть ехидную ухмылку, опускал глаза, отворачивался, наклонялся, поправлял что-то внизу. Взрыв — вода на мельницу его успеха. Он не первый? Это ещё тот вопрос.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Мой друг позвонил.

— Как поживаешь, дорогой?

— Честно ответить или как принято?

— Хочу честного ответа! Давай, руби правду-матку! — отвечаю с улыбкой. Мы не видим друг друга. Думаю: шутит мой друг, почувствует по тону, что улыбаюсь.

Голос Влада выдаёт волнение. Включаю режим «внимание-понимание».

— Мне Наташа в сердцах крикнула, что я загубил её жизнь. Разрубила пополам фразой, будто саблей. Слепить себя воедино не могу. Впечатлительный стал в последнее время.

Я молчу. Черная, тухлая капля просочилась в прекрасное сияние сегодняшнего дня. Они хорошая пара. Ничто не вызывало тревоги. Жили ладно, дружно. Наташа не жаловалась, казалось всем довольна. Не знаю что и сказать.

— Милый, может всё-таки в сердцах брякнула? Тут же забыла. А ты зациклился. Плюнь. Она точно любит тебя. Знаю наверняка.

— Ты права, но я подавился словами, не глотнуть — не выплюнуть.

Мои легковесные утешения не работали. Без умолку тараторила, озвучивая пошловатые банальности. Чем больше говорила, тем больше пугало молчание Влада. Да я уже поняла — надо заткнуться. Только на душе паршиво стало, сил нет.

Сказанное переворачивает нашу жизнь, изменяет до неузнаваемости. Услышанное, в секунду разлетается бисером по жизненно важным протокам, звук тает в поглощающей среде,

растворяется в пространстве.

Однако, в данный момент почти несуществующий, удаляющийся звук умудряется ядом отравить душу. Набат колокола прозвучал. Звук покрывает слушателя своей мощностью, накрывает зонтом, словно куполом, заслоняет от мельтешения, от дребезжания, от суеты.

Звук — категория мгновения. Существует только миг. Рассредотачивается в гладком воздухе, начинает от высокой частоты децибел до прозрачного, невесомого пьяно. И нет его.

Слышимость — ноль, видимость — ноль, ноль на ноль — ноль. Бросаешься из темноты в свет, из небытия в возвышение. Но дальше от нуля ничего нет, — пустошь покрытая плотным молчанием.

Так страшно, пахнет концом света, хочется верить во второе пришествие или в какую-нибудь путеводную звезду. Неважно. Нужна малюсенькая зацепка, только не металлическая гладь.

Незначительная шероховатость вполне устроит. Зацепиться глазом, задержаться мыслью, застрять в расселине, все же не стальная безжизненная поверхность, там, наверняка, пролонгация. Возможность продолжения банкета обнадеживает, успокаивает.

В бездонной, безжизненной тишине особенно приятно услышать скрежет гвоздя по стеклу, какофонию диких всхлипов. Любые аккорды улучшают «пищеварение» нервной системы. Трудно осознавать сущность изнутри, когда внутри пустота.

Хочется оглядеться на местности, посмотреть топографические карты, план захвата неустойчивой территории. Протянуть руку и споткнуться об угол зрения.

Не люблю висячие мосты. Они зыбки, словно выдуманная история. Вроде рассказ существует, глаза видят, мысли пробуют сюжет на зуб. А взмахнёшь ресницами — сказка расслаивается, осыпается под руками, песком сквозь пальцы, на ладонях едва заметная пыль. И ничего больше. Жеода — замкнутая полость.

Возникает необходимость приоткрыть дверь, заглянуть за порог. Везучим — устланный лепестками роз путь в другое измерение. Невезучим — обрыв, край вселенной, ни сучка, ни задоринки. Проржавевшая мечта. Грубая поверхность. Падаешь, спотыкаешься, бьешь в кровь колени.

Вчера, казалось, любовь — прочный постамент, нить, связывающая бытие и сознание, вселенское всепрощение переплетенное со страстью и верой. Сладость, поглощающая горькое. И откуда этот мерзкий привкус потери.

— Влад! — кричу я в отключённый телефон.

— Не может быть! Только не ты с Наташей. Вы пара! Вы не должны! Вы для всех пример!

Мой друг глух. Стены воздвигнуты безжалостной судьбой. Звуконепроницаемые стены.

Проза не удивляет, убивает. Хочется выть. Наташа плачет, не вытирает слезы, капли стекают по щекам, задерживаются на подбородке, капают вниз в пропасть, над которой застыла ее душа.

— Я узнала, — шепчет подруга, словно нас может кто-то подслушать.

— Наташенька, да что ты такое узнала? — Мне страшно. По её лицу понимаю, лучше не знать, но я не могу ускользнуть из ситуации, я выбрала себе роль парламентёра. Я возомнила себя «разруливателем» семейных проблем.

— У Влада есть вторая семья, — так тихо, я склонилась к Наташе, чтобы расслышать.

— Что!!! Ты с ума сошла?!! Да он пылинки с тебя сдувает! Что ты говоришь?

— Не кричи, пожалуйста. Существует нарисованная жизнь. Существует неоспоримая реальность. У Влада другая семья.

— Мне позвонили из химчистки, — продолжила подруга, — Я проезжала рядом. Заехала к ним. Платье красное. Понимаешь, я не ношу красное. Не мой цвет. Влад сдал вещи по нашей карточке. Экономный дурак. Так и прокололся. А у неё много красных вещей.

Приемщица сказала. Влад часто привозит красные наряды, она забирает. Брюнетка, ей идёт красное. Зацепка на платье раскрыла тщательно спланированный обман.

— Я спросила, почему в нашу химчистку, почему на нашу карточку. Он пояснил, наверное расслабился. Длительный срок. Там сын, мальчику седьмой год. Бдительность потерял.

А я потеряла веру в человечество. Рухнула убежденность, что есть правильные мужчины, верные и любящие. Никакой полигамии, одна только моногамия. Лопнули розовые очки. Правда слепит глаза, жжёт зрачки. Самый правильный муж, державший многие годы первое место, пример всем нашим мужчинам, оказался, всего-то, лучшим конспиратором. Никакого нимба и крылышек за спиной.

— Влад, ты мой друг. Я всё равно тебя люблю. Мы обязательно придумаем правила совместного бытования. Наташа и ты — отдельно. Так странно. У вас дочь, вы будете общаться. И мы будем с вами дружить и встречаться.

— Конечно, дорогая. Я рад, что ты не встала в позу. Только не ты в оппозиции.

Мой муж сказал о том, как усложняют разводы друзей наше существование.

Общение часто сходит на нет, из-за сложностей выдвигаемых жизнью, в связи с появлением у бывших пар вторых мужей и новых жён.

— Мой друг изменивший моей подруге — кто он для меня?

— Давай, моя девочка, не принимать поспешных решений. Оба нами любимы, дорожим ими. Выход найдём.

Супружеские измены становятся нормой жизни. Разводы ставят под сомнение само существование института брака.

Нет правил поведения для друзей — бывших супругов. Приходится придумывать на ходу.

Разделяем общение по дням. На днях рождения рассаживаем на разные концы стола. Приходят одни без новых пар или оба с новыми партнерами. Не рассказываем об общении с одним из них. Не делимся новостями из жизни бывших супругов. Не обсуждаем новости, ни плохие, ни хорошие, вновь образовавшихся семей.

Конечно, нельзя назвать такое — хорошим делом, но всё же лучшее, что удалось сделать. Мы по прежнему дружим и с Наташей, и с Владом. Моя подруга мудрая, не препятствует общению бывшего с дочерью. Одобрила дружбу с сыном и новой женой. Ей трудно, но мы рядом.

Если у Вас есть опыт подобных ситуаций, делитесь. Создадим сборник рекомендаций. Нашим и вашим друзьям пригодится.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Животные рождены свободными, но в силу сложившихся обстоятельств находятся в зоопарке под гнетом, установленных решёток и рвов.

Женщины в данной среде обитания делятся на следующие виды:

Рептилии-добросердечные.

В основе внешнего вида лежит устрашающий аспект. Попросту говоря — они безобразные. Природа не предоставила им ни капельки смазливости. Но кое-кто из

пресмыкающихся прибегает к макияжу, скрывающим недостатки. Эти разумницы умудряются завлечь противоположный пол и создать достаточно прочную связь. Представительницы отряда змей, крокодилов и варанов удерживают партнеров видимостью доброго нрава; привлекательностью завуалированной внешности. Но чуть что – оппонент познакомится с крокодильими зубами, змеиным жалом и ядовитым укусом варана с острова Комодо. Лживые, ни слова правды. Чтобы сбить с толку льют крокодильи слезы, рассчитывают разжалобить.

Комарихи-кровососущие.

Как только на улице потеплеет, припечет солнышко, мужчины начинают ходить по дому в трусах. Хозяйственные, занавешивают окна и двери густыми сетками, спасая жилища от насекомых. Комарихи летают повсеместно, проникают в крошечные отверстия, пробираются в помещения. И зудят, зудят, зудят. Мужчины в трусах бегают за этими жужжащими существами со сложенными газетами, норовят пристукнуть. Комарихи не пугаются, в отместку кусают, кровушку пьют. Если сами комарихи не справляются, призывают на помощь своих мамаш. Такие называются – тёщами. От них спасу нет. Заедят.

Рыба-пила и Рыба-молот.

Бороздят водные просторы, с виду выглядят устрашающе. У одной нос – пила, у другой – молот. Час от часу не легче. Попал в поле зрения – не кидайся от одной к другой. Помни. Уж лучше пила. Пилит, пилит, но как-то живёшь. Рыба-молот один раз звезданет молотом по голове или головке, точно не знаю. Всё! Приплыл. Или подкаблучник навечно, или полный идиот навсегда.

Птицы-кукушки.

Такие красивые, модные, легкие. Улыбаются, глазки строят. Мужчины в улыбках купаются, расслабляются. И бах! Вылупляются детки. Твои, не твои, оставляют тебе. На – выращивай. Куда денешься? Женился, усыновил. Всё – законный родитель

(усыновитель). Вообще-то не самый плохой вариант. Кукушка в твоё гнездо умудряется подложить общего кукушечка и нажитого до встречи с тобой малыша. Ты становишься отцом двух детей. Своего и чужого дяди.

Медведицы.

Эти появляются на свет забавными, пушистыми, милыми. Выходят замуж, начинают хорошо кушать. После свадьбы необязательно оставаться милой и пушистой. Можно разжиреть, превратившись в крупного монстра. Слова – диета, разгрузочный день, голод – не употреблять всуе. А то пригладит вам чуб, пол головы как не бывало. Медведицы совсем не скандальные, не злобные. Так просто расстраиваются и лапой по голове или по чем придётся и, извините, конец делу венец.

Львицы.

Вроде бы кошки. Спинку выгибают, язычком лапку моют, ласково урчят. Но… гордые. Самоуверенные и гордые. Сами охотятся, в офисе строгие, сами порядок наводят, сами командуют, детей, опять же, сами растят. Но если вы настоящие львы, вам лучше с этими непростыми, величественными. Они ближе по крови. У вас один прайд. Общие интересы. Подобное ДНК. И вашей маме, наверняка, понравятся.

В зоопарке не принято обижать слабый пол. С женщинами сложно. Женщины, особенно обиженные, разъяренные – опасны, очень опасны и неимоверно опасны. Месть готовят про между прочим, хранят в холодильнике, подают на закуску холодную, в острых кусочках льда, с ножом для колки замершей глыбы. Помните фильм «Основной инстинкт».

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Мужчины в животной среде обитания делятся на:

Ракообразных.

Пятятся, чуть что грюкнуло, ойкнуло – быстро назад. Осуществляя задний ход, непомерно ускоряют движение. Ищут пустые раковины для укрытия. Прячутся в кустах. Влезают во всякие глубокие норы. Надеются, раз они нас не видят, значит мы их не увидим. Все сойдёт с рук. Жалкие трусы. Главное – никакой ответственности на себя не брать, не принимать решений. Само растусуется или кто-то примет решение вместо них.

Комаров-кровопийц.

Эти невзирая на погодные условия, поплевывая на присутствующих, впиваются в артерию, легко присасываются надолго. Пьют-пьют кровь жертвы частыми, жадными глотками. Их не волнует внутренний мир пострадавшего, тонкое душевное устройство, утончённость. Нет, не волнует. Пить кровь всегда и везде – их кредо. Без жалости и сострадания. Чем обиднее, тем слаще кровавый напиток.

Павианов-неудачников.

Вежливые, рассудительные. Говорят ни о чём. Ни на что не годные. «Не украсть, не покараулить». Встречаются среди них веселые. Старыми анекдотами затушёвывают свою никчёмность. Но они умники, и решений не принимают, и кровь исподтишка попивают. Эти самые гнидные. С виду люди интеллигентные, но что-то мерзкое сквозит во взгляде. Вроде мило улыбаются, в глаза заискивающе заглядывают, обещают и манят. Только «поверить им – себя обмануть». Обещания не держат. Насквозь лживые. А вот укусить тихонечко, подленько, пожалуйста.

Питонов жестокосердных.

Обвивают, ласково обнимают, обволакивают. Липкими нежностями лишают бдительности. Постепенно кольца удава стягиваются, сжимаются. Душат, вздохнуть не дают. Жертве не удаётся даже пошевелиться, так крепки стальные тиски. Косточки начинают одна за одной хрустеть, ломаться. Кажется, раз такой значительный, ломает другого, значит сам то очень сильный. А нет!

Жестокость – удел слабых, ничтожных людей. Мускулов крепких много, душонка слабенькая, мелкая. Утверждается за счёт унижения, втаптывания в грязь любящего его, снисходительного, мягкого близкого. Жена, ребёнок для такого идеально подходят.

Горных орлов.

Имеют величественную осанку. Орлиный нос. Красиво говорят. Лапшу на ушки бахромой навешивают. Доверчивые уши вытягивают, расширяют до размера слоновьих, хотят чтобы побольше скользкой лапши поместилось. Орлы круги наматывают, обещания обещают. И реки молочно-коньячные, и сладко-приторный рахат-лукум, и звезды сияющие, любых размеров в неограниченном количестве. Но стоит доверчиво протянуть руки… Бац… Пусто. Если в нашем доме что-то пропало, не удивляйтесь. Самому, выходит, понадобилось. Орёл горный улетел высоко, далеко. С нашего места не увидеть. В небе над горными хребтами путь орла, как след от самолёта расползается, растворяется. Найти не найдёшь.

Львов царских кровей.

Вот эти настоящие. Острый ум, сердце щедрое. Если любит, то каждой клеточкой своей души, щедро, широко. Никаких мелочных обид. Не унизится до пошлых подозрений. Если закралось сомнение. Оставив все, просто уйдёт, пожелает на прощание счастья. Боль свою никому не покажет. Не хнычет, никогда не мямлит. Во всем чувствуется спокойная уверенность. Ответственность всегда берёт на себя, решения каждый раз принимает, как настоящий мужчина, просто и решительно. Не опустится до упреков

- Я же тебя предупреждал.

Не его лексикон. Для него это пошло и мелко. Физические параметры не имеют значения. Все компенсируется силой духа. Такие – мечта каждой нормальной, умственно не отсталой женщины.

Но индивидуумы подобного качества встречаются в дикой природе исключительно редко. На всех желающих таких царственных львов не хватает.

Другие иногда мимикрируют, не отличить от ракообразных. Становятся в определенных обстоятельствах похожими на комаров-кровопийц. Редко приобретают вид павианов-неудачников. Чаще становятся один в один, как жестокосердные питоны. Даже могут летать, как носатые орлы. Вот на кого они ничуть не похожи, так это на царственных львов. Хоть из себя выпрыгнут. Глаз не тот, интонация не та, и прыщик от потуг притворится царственным львом на носу выскакивает. Каждый глянет на прыщик на носу и поймёт – притворщик.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Так модно писать в анонсе. Я модная. 

Мой роман-сага «Симфония трудная к исполнению...» — о семейных историях, о людях простых, обычных, о тех, кто жил рядом со мной всё долгое пребывание на земле. О родственниках и соседях, предававших и спасающих. 

Я рассказываю о терновых венках водруженных судьбой на головы моей семьи, моей страны. О больших и маленьких достижениях. О солнце побеждающем тьму.  

Мои три грации: Эллочка, Талочка и Марочка — сегодня читают о себе книгу. Они звонят поочередно и спрашивают: 

«Откуда ты знала, о чем я думала пятьдесят лет тому назад?»

— А разве не так дело было?

— В том то и странность, именно так, — отвечают мои прототипы.

Им нравится, что я называю их — «прототипами».

Вообще-то сага не только о них. Сага о вас. Не так! Сага о нас. Вот так правильно. Мы все её прототипы. Наша любовь, наши беды и радости, наши бабушки и дедушки, наши мамы и папы, поколение за поколением рождаются, умирают, плачут и смеются, спотыкаются и поднимаются на страницах моей книги. 

Там внутри написано о каждом. Приятного прочтения. С нетерпением жду отзывы. 

Ваша подруга, писательница Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Я так молода, что могу ещё закрутить роман с восхитительным юнцом. Он носил бы меня на руках. Целовал колени. Шептал, влажными губами, экстравагантные нежности. Я бы прижималась к нему горячим бедром после сочного, вкусного секса. А потом отстранялась, сдвигаясь на край кровати в поисках живительной прохлады. Это кайф – холодные шёлковые простыни после обжигающих страстей.

Я такая красивая. Брюнетка с синими, бездонными, как море глазами. Не с этими прозрачно-голубыми, рыбьими, без тени ума. Я красивая и умная. И мужчина мне больше подойдёт солидный, не шалопай с молоком на губах. Он подъедет на хорошей машине, на Porsche Boxster, непременно подарит дорогой бриллиантовый браслет. Камни будут крупные, отборные. Редкого великолепия браслет. После легкого ужина в дорогом ресторане, устрицы Gillardeau, шампанское, не какое-нибудь, а настоящее, гратен Дофинуа, конфи из гусиных ножек и эльзасским соусом, мы отправимся к нему на яхту допивать «Veuve Clicquot» из винной комнаты с особенным температурным режимом. Интимные отношения засосут нас на долгое аппетитное разнотравье. Медленные выверенные движения. Плавные нежные страстные поцелуи. Такое сладострастие – захлебнуться можно от наслаждения. О, эти опытные мужчины. Выйду на палубу, яхту немного покачивает. Ветер раздувает фалды шифонового пеньюара…

Вдруг все исчезло. Перед глазами поплыло. «Остановись мгновенье, ты прекрасно». Остановись! Остановись!

– Тётя Глаша, закройте за мной, – сказала красивая и респектабельная доктор экономических наук, молодой профессор.

– Бегу, бегу, Любовь Ильинична. У, сука сбила с мысли.

В шестьдесят лет жизнь только начинается у некоторых, – думала тётя Глаша, по-стариковски шаркая ногами, торопясь закрыть дверь офиса.

– Какая она мерзкая эта сторожиха. Подхалимка лживая. Ой, опять котлеты не успею пожарить, второй день Веничка обещанного ждёт. Вот бы купить яхту. Пойти под парусами. Но надобно дачку достроить, который год не доделаем. «В сорок лет жизнь только начинается».

В ресторан сходить некогда, каждый день раньше девяти вечера домой не попадаю. На Мальдивах – это жизнь.

Жаль что в мечтах.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Еврей-алкоголик хуже роты фашистов»

Лёня Фельдман жил со своими родителями в нашем дворе со времён царя Ирода. Лично я знала его со дня собственного рождения, то есть, всегда. Сёма и Голда, родители Лёни –– люди, появившиеся на свет сразу же пожилыми, незаметные, отстраненные, слишком спокойные. Можно сказать — яркие представители серой, обезличенной массы. Не плохие и не хорошие; не добрые и не жадные; не умные и не глупые. Они просто были, существуя в обособленном, своеобразном мирке, изолированно от происходящего во дворе, на улице, в городе, в стране. Они жили рядом, но совершенно отдельно. Их никто не замечал.

Весь двор следил за любыми передвижениями, подслушивал разговоры каждой отдельно взятой ячейки общества, с достоинством подглядывал в замочные скважины, гордо приподняв голову. Ведь наши соседи приличные и хорошо воспитанные, «связанные одной цепью», варившиеся в общей кастрюле, сложенные в одну пирамиду.

Даже проститутки Маня и Сара — абсолютно интеллигентные, интеллектуальные женщины. Они знали много умных слов. Например: гетера, канделябр, гондон, ягодицы, крюшон, кимоно. Остальные соседи говорили: проститутка, подсвечник, презерватив, задница, компот, халат. Сразу понятно — кто из соседей «больно вумный», так говорила моя бабушка. Жители нашего двора пополняли словарный запас благодаря местным проституткам. Одна беда — детям многие высказывания категорически запрещали повторять.

Правда, некоторых смущало, что по-настоящему интеллигентная Кира Исаковна, преподаватель Одесской консерватории, имела необыкновенно чёрный рот. Когда она вступала в пререкания с Сарой или Маней, моя мама кричала мне:

— Цыганское отродье, закрой уши! Немедленно!

Что за ерунда, — закрывать уши, — всё равно отличная слышимость? У Киры грамотно поставленный голос.

Про Сёму и Голду соседи толком ничего не знали. Их просто-напросто игнорировали. Абсолютно не специально. Как-то само собой получилось.

— Больно они прозрачные, — говорила попадья Клавдия.

Эти невидимые люди умудрились родить Лёню. На свою голову и на все, все наши головы. Лёня Фельдман, поначалу, тоже был тихий, прозрачный, симпатичный мальчик. Но чем старше становился, тем двору чётче вырисовывалось, — «покой нам только снился».

Моя бабушка мечтала выдать меня замуж за внука одной из своих подружек. Подруг у неё несчётное множество, женщины разные, непохожие. А вот внуки у них — под копирку; несграбные, несуразные, вечные детки, мамины сыночки.

— Он такой тихий мальчик, — озвучивала характеристику очередного кавалера моя бабулечка-красотулечка. Выглядело так, словно бабушка — генерал, повесила на грудь молодого человека медаль за заслуги перед человечеством. В исполнении бабушки — это звучало невероятно гордо. В моем понимании «тихий» — «або хворый, або подлюка».

Перебегая из года в год, из десятилетия в десятилетие я всегда опасалась тихих людей, боялась их, как черт ладана.

Это фраза — «Он такой тихий мальчик» — срабатывала с точностью до наоборот. Меня никакой силой невозможно было затянуть на свидание с так называемым «тихим мальчиком».

Я живо представляла задохлика с ручками сложенными на животе, как у зайчика. С ярко-выраженным лицом, возможно красивого, но все равно, слабоумного дебила. Только слюнку, разве что, не пускал. Или, всё-таки, пускал? Терпеть не могу слюни. Рвотный кисель. Фу!!!

Бабушка сердилась, кричала маме

— Скажи ей что-то! Всех приличных кавалеров разогнала! Последний жених — Лёня Фельдман! Один! Последний! Пусть за него и выходит. А то останется старой девой. Нивроку нашей дылде 18 лет, без жениха — просто стыдоба да и только.

В те древние, дремучие времена девочка не вышла замуж до 18-ти — конец света, — всё кончено, — жизнь катится под откос. — Старая дева!!!

Мама отстреливалась. Патронов не жалела

— Ты найди для своей внучки мужчину. Эти мальчи-чи-ки твоих молдаванских подруг — хлюпики сопливые. Что они с нашей бешеной красоткой делать будут? Ныть и «ладушки» строить? Наша их одним зубом съест с потрохами. Они от её взгляда, как мыши по норам разбегаются.

Тётя Лиля подхватывала тему. Не забыла чёрную жизнь, которую ей устраивала её мать, то есть, моя бабушка, пока Лиля не вышла замуж за нелюбимого дядю Мопса.

— Наша, бесхребетных ухажеров, в мясорубке перемелет. Фаршем котов вскормит. Те сожрут не подавятся.

— Мама! — кричала Лиля, — оставь ребёнка в покое! Она сама разберётся, как только встретит нормального мужчину!

— Кто ж для моей дочки нормальный? Она же «всех красивей» и умней, — уточнила, на всякий случай, мама, испугавшись, что дискуссия на этом месте закончится.

Бабушка в «расстроенных чувствах» сулила мне самое ужасное будущее. Мол, выйду замуж за Лёню, он старше на лет пятнадцать. На тот момент ему исполнилось тридцать три года.

— Иисус Христос нашего двора, — назвал соседа-алкаша мой друг детства Муса, после того, как однажды напился с Лёней до чертиков. Собутыльники Лёни уложили штабелями упитых в хлам Фельдмана-младшего и Мусу около самых ворот. Кулаками тарабанили в чёрный чугун. Войти во двор боялись. Знали — дворник Василий Иванович кости им быстро пересчитает.

Андрей, родитель Мусы схватил сына, со всей дури стукнул кулаком в морду. Муса полетел через двор в объятья своей, чрезмерно доброй, но не сегодня, мамы. Адиля узбечка, не привыкшая бить детей, в особенности мальчиков, лупила сумкой пьяного Мусу, чуть не убила. Толик со Светой, родители Раи, очень кстати вернулись домой. Мужественно вырвали парня из рук, в конец озверевшей Адили. Андрей провёл удар под названием «апперкот», попал прямо в челюсть Лёни Фельдману, куда и прицеливался.

— Ещё раз Муса напьётся, распну тебя на столбе. Теперь ты, гнида поганая, будешь следить, чтобы мой сын вёл трезвую жизнь. А то, чуть что — тебе крышка. Лёня, хоть и пьяный в стельку, уразумел, запомнил угрозу. Потому что Андрей — совершенно уравновешенный, спокойный человек. И если такого вывести из себя, точно, прибьёт, не моргнув глазом. Спокойные, они такие: молчат, молчат, терпят, терпят, а то вдруг как с цепи сорвались, становятся похожими на свирепых тигров. Распнут за милую душу, ни перед чем не остановятся.

Всё жалкое прозябание Лёни зиждилось на трёх китах. Мальчик — неудачник, парень — пьяница, мужчина — конченый алкоголик. Не густо для долгого никчёмного существования. Лёня щуплый, невысокого роста, с годами высох, превратился в красномордого, отёкшего сморчка. На сколько мне известно, он не совершил ни одного хорошего поступка. По правде говоря, никому неизвестно, имелись в прожитом Лёней арсенале, добрые дела. Мог ли он вспомнить, что-то положительное из пропитой, пустой жизни?

Какие-то алкоголички, все на одно лицо, периодически подживали с сыном Фельдманов, но обычно надолго не задерживались. Запомнилась лишь одна, с подбитым глазом и разбитой, отёкшей губой

— Я ухожу от тебя. Не смей меня преследовать! — Театрально прогремела женщина с низким пропитым голосом, дребезжащим, как ржавый тормоз

— Я устроюсь продавщицей в хлебный магазин! Языковой аппарат у меня отлично подвешен, стану лучшим продавцом года. Ты обо мне ещё услышишь! Локти будешь кусать! Вонючий пропойца! — Зыркнула фиолетовым подбитым глазом, цвиркнула сквозь разбитую губу. Ушла с нами не попрощалась. А мы и не расстроились.

В судьбе Лёни всё складывалось не по уставу. В школе учился с пята на десято. За девочками не бегал, с мальчишками особо не дружил. Был бесцветный, никакой. После школы Лёне выпал один путь — в ремесленное училище. Он и пошёл. И дошёл до ручки. Начал Лёня пить бормотуху, самогоном запивать. Закуска собой представляла: несколько кусочков черствого хлеба, пару долек соленого огурца; в счастливые дни — ломтик любительской колбасы или несколько лепестков обветренного, соленого сала. Надо понимать: алкаши на еде экономили, дабы на выпивку больше оставалось. На всём экономить — самый главный постулат конченого пропойцы.

Иногда случалось его угощали «водкой государственного значения».

— Политика партии направлена на спаивание народа! — Так говорил мой папа.

Тихий парень Лёня не отказывался от предложенных стаканов. Ему неудобно было. Стеснялся отказаться. И пил подряд, разномастные горячительные напитки.

— Пиво? — Пожалуйста!

— Вино? — Конечно!

— Коньяк? — Залюбки! Лёня слыл всепьющим.

Родители его умоляли, уговаривали, плакали. Тихий Лёня перестал быть тихим. Начал отбирать копеечную пенсию у Сёмы и Голды.

— Ой-вей, — плакала Голда, — как жить, сын пропивает все наши жалкие гроши. Продать нечего. Мы нищие, как церковные мыши. Хлеб не на что купить. Лёня утащил алюминиевые ложки и вилки, чтобы продать на Староконке. Никто не купил. Принёс обратно. За что нам такое наказание?

Соседи слушали стенания, но, явно, не очень-то сочувствовали. Думаю, ни Сёму, ни Голду никто, никто не любил. Безразличные, холодные люди не для нашего двора. Их, стариков подкармливали, но жалеть — не жалели.

— Боже! Сила жизни нашей! Останови его, сына-алкоголика! Вразуми! Человек равный тебе, Творцу, не должен уподобляться животному, — взывал, молился Сёма.

Бог не слышал его мольбы. В синагоге большая редкость — просьба, обращённая к Богу, связанная с беспробудным пьянством. Еврейский Бог и слов таких слыхом не слыхивал. Он прислушивался к людям от которых шло тепло. Он холодных не ощущал. Господь Всевышний, как тепловизор, реагировал на горячую кровь, холоднокровные оставались вне его поля зрения. Был бы дядя Сёма православным, молился бы в церкви, тогда, — да! — конечно. Господь привык слушать просьбы о прекращении непомерных возлияний в христианских храмах. А в синагоге — не слышал, потому что не ожидал услышать.

Моя бабушка говорила:

— Еврей-пьяница — хуже роты фашистов!

Фраза эта означала, еврей-пьяница — это нонсенс. От Лёни шарахались и единоверцы и все остальные.

Родители Лёни, люди набожные, не верили в своего отпрыска, не уделяли ему внимания, не интересовались его помыслами и чаяниями. Для Голды главное — приготовить обед. Накормить ребёнка — предел воспитательного процесса. Еда на столе — обязанности выполнены. Единственная мечта Голды — иметь внуков. Но, слава Господу, Лёня потомства не дал. Ученые утверждают, что алкоголизм болезнь наследственная. Рожать пьяниц — дело неблагодарное.

Для Сёмы важным считалось заработать деньги на тот самый обед, который готовила Голда, и чтобы она могла сделать Привоз.

— Об остальном позаботится Всевышний. — говорил Сёма.

А Господь Бог имел по этому поводу, явно, другое мнение. Лёню никогда в жизни не ругали, но и никогда в жизни не обласкали. Родители демонстрировали стойкое безразличие к своему единственному отпрыску. Покормили чем Бог послал, а там трава не расти. Выросший в холоде, Лёня не ведал шевеления тёплых, сердечных потоков. Голда никогда не поцеловала своего сына. Не сказала ласкового слова. «Сыночек, Лёнечка», — никогда.

Пил сын Голды горькую беспробудно, хоть как-то пытаясь согреться изнутри в морозном пространстве, где он проживал свою «незграбную» судьбу.

— Морды жидовские! — Кричал истошно, стопроцентный еврей Лёня. — Где, гниды, бабло! На, какие гроши я бухло куплю! Шоб вы здохли, крохоборы проклятые! Серые, бессердечные твари. Не родители, а нелюди. Ненавижу!!! Как же Гитлер вас не расстрелял? Как же Сталин вас не извёл? Я бы плевал на вашу могилу! — Орал обезумевший Лёня, забывая, что не родился на белый свет, если бы Гитлер и Сталин приложили руки к Голде и Сёме. Лёня кричал, надрывал горло, злобно шипел, вконец охрипнув.

Дворник Василий Иванович прибегал на крик. Хватал Лёню за шиворот

— Ах ты, батько Махно! (в смысле — нарушитель спокойствия)

— Злобный Левка Задов! (еврей — отвратительный человек, позорящий евреев) Хай тебя черт заберёт! — Сказывалось большевистское прошлое нашего дворника.

Василий Иванович выкидывал Лёню во двор. Тот шатаясь добирался до ворот, вываливался на улицу, плёлся в ближайший винный погребок, напивался до беспамятства за счёт щедрых дружков.

Приволакивали его затемно обрыганного, обосанного.

Голда тихо плакала — за что?

Никто из соседей не объяснял — за что? Смысл в пространных объяснениях, если родители Лёни до сих пор не осознали — за что?

Вряд ли, разговоры соседей помогут. Нелепо переучивать пожилых людей. В такой семье у Лёни не было ни одного шанса.

Лёньку-дурака жалели. Понимали, что нет его вины. Слишком тяжёлая травма для ребёнка — равнодушие родителей, промозглость высушенных душ самых близких людей. Не было у Лёни — «доброе утро», «спокойной ночи», «приятного аппетита», «любимый», «дорогой», «сыночек».

— Антоша, выпить не найдётся?

— Нет, Лёнчик! Вчера гости подчистую опорожнили наш бар, — ответил мой муж.

— Может одеколончик какой-то завалялся?

— Французский подойдет? — спросил с усмешкой Антон

— Нетушки! — возмутился подвыпивший Лёня, истинный патриот

–– Французский не пью! — Качнулся, икнул, понуро поплёлся в чёрный туннель, где никогда никто не видел божий свет…

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Сама не знаю почему, но мысли мои пошли путанными тропками и вдруг подумалось о том, как, в сущности, мы необратимо меняемся. Не о том, как мудреем с годами. Скорее о внешних переменах и о изменении характера. Человек с легким, веселым нравом, с годами превращается в ворчуна. Воздушная, порхающая трепетными крылышками бабочка, перевоплощается в тучную куколку, наверняка можно смело сказать, в толстую личинку, какая там уже куколка. Щедрый душой и деньгами, предстаёт в неприглядном сегодняшнем свете – жмотом, самым обыкновенным скопидомом.

Если ты рассчитываешь прожить в браке минимум пять десятков лет, надо понимать: люди со временем очень сильно метаморфируют. Меняются до неузнаваемости. В сущности, ты приобретаешь, развивающийся в неизвестном направлении организм. Смотришь – это тот же человек, твой любимый, родной. Пуд соли вместе съели. Сто тысяч ночей переспали. Миллионы дней сложных, мягко говоря «сложных» – пережили. Нудные, бесконечные вечера провели голова к голове. Выстояли в горе и превозмогли проблемы.

Сохранили девственный вес после одесских, обжористых обедов. Все жирное, острое, перченное осталось позади. В вареве совместного проживания приходит осознание несовместимости по параллелям и меридианам. Постельная страсть пока ещё имеется, но голосок её тоненький слышно только в подключённый слуховой аппарат. На чем же, спросите вы, зиждется брак? Почему от поседевшего ворчуна не уходит жена? Во имя чего остаётся рядом с поблекшей красавицей муж?

У каждой пары свой ответ. Наш ответ: – «моя девочка», – «мой мальчик». Однако — это только наш ответ. У других иные приоритеты.

Сюсили-пусили выгоревшие на ярком свету, статистически скромны. Что же удерживает в одном каноэ пару? И почему они пара? Помните у Александра Кочеткова: «всей кровью прорастайте в них». Помните? Наверное со временем кровь прорастает в кровяные сосуды партнера. Кровообмен соединяет в клубок целое. Двое срастаются сиамскими близнецами. Сердце на двоих, легкие на двоих, печень на двоих. И нет в мире силы разорвать такую связь. Можно научить прорастанию в любимого? Вряд ли. Можно попробовать? Думаю – да! У каждого свой опыт. У каждого своя дорога. Нет правил. Есть закон. Любящие «да обрящут».

Нет панацеи – одной для всех подходящей. Психологи учат нас правилам совместного проживания. Сами – эти лучшие психотерапевты мира, в основном, – невозможно одиноки, унылы и безлюбовны. А ведь эксперименты правильнее ставить на себе. Заражать себя вирусом семейности, подсаживать себе клетки вечной любви. Выжил? Справился? Мо-ло-дец! Хотя – это не повод учить других. Они – другие, потому так называются, что лишь отдаленно похожи на тебя. Внешними ручками-ножками, – а психотип в пазл не вставляется. Психотип вставился в отведённое место – ручки-ножки свисают.

Бывают такие зачарованные минуты, только очень близкий, родной человек касается твоего плеча, проводит кончиками пальцев по предплечью, от локтя до запястья. Поворачивает ладонь внутренней стороной, подносит к губам и, еле дотрагивается буквы «М», выгравированной на длани. В самую серединку, нежно-нежно целует, чуть ощутив тепло руки, словно пушинка упала на ладонь. Спокойствие разливается по телу, завоевывает душу, нашептывает разуму: – тшш… тшш… тшш… и пальчик указательный прижимает к губам…

Автор Алла Юрасова

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Книги стояли на полке нестройными рядами. Никакой систематизации: Плутарх; двухтомник Вересаева Викентия Викентьевича; Занимательная математика Перельмана Я. И.; антикварный, 1908 года издания пятитомник Александра Пушкина. На нижней полке – две книжки Григория Бенционовича Остера «Вредные Советы» и «Воспитание взрослых». Затем два тома «Война и мир», Кодекс законов о труде», «Брак под микроскопом. Физиология половой жизни человека» М. Кинесса. Потом семь альбомов с фотографиями. В них отображена вся её жизнь. Вот черно-белые фото, где она маленькая девочка, и папа, и мама такие молодые, моложе её сегодняшней. Дальше фото цветные. Первый, второй и так далее классы. Какие-то дети: то ли пионерский лагерь, то ли просто поход, не помнила. Фото веселых первокурсников, фото дипломированных специалистов. Пляж, аквапарк, ресторан в Анталии. Все как у всех, от банальности противно подташнивало. «Завтра обязательно пойду в магазин» – решила девушка, захлопнула альбом, пошла на кухню, открыла двухстворчатый пузатый холодильник, прошвырнулась глазами по коробочкам с едой, достала два судка: один с рыбой, запеченной с овощами, другой с кашей булгур с луком и чесноком. Сняла крышки, достала из ящика серебряную вилку и начала есть прямо из посудок холодную еду. Закончила трапезу, швырнула вилку в переполненную грязной посудой мойку. Между кухней и гостиной висело большое, во всю стену зеркало. В нем отразилась высокая, стройная, очень милая девчонка. Арина моргнула несколько раз, как бы желая избавиться от наваждения. Теперь она видела явь. Она видела слегка неряшливую, чуть располневшую молодую бабенку в поношенном халате, стоптанных тапочках. Классика жанра. 

– Боже милостивый! Во что я превратилась? Жизнь сошла с рельсов. Он ушёл, я сдулась как воздушный шарик. Надо что-то делать. Срочно. Спасать саму себя. Ариша взглянула на часы, без четверти шесть. Осталось пятнадцать минут. Можно успеть. Схватив телефон с такой скоростью, как-будто это мышь, готовая шмыгнуть в малюсенькую щель. Набрала номер салона, услышала приторный голос администратора Наташеньки, попросила записать на завтра к парикмахеру Соне, на маникюр и педикюр. Фитнес и бассейн – следующий этап. Началось возвращение к себе. Наконец-то убралась в квартире, расставила чистую посуду по полкам, выкинула хлам и всё напоминающее о нем, как учили посты Facebook. Все ещё иногда рыдала в подушку, все ещё иногда носилась по одинокому дому раненой рысью, обида клокотала в горле, хотелось позвонить, высказать наболевшее. Хватило ума не подходить к телефону, понимала – бросит трубку, будет больнее. Через месяц жизнь Ариши вернулась на круги своя. В баре с подружками, распивая третью бутылку каберне «Маркиз де Каса Конча», перекрикивая громкую музыку анализировали произошедшее. 

– Какая дура, как же я могла бросить институт, уйти с работы? Ромочке с утра наглаженную белоснежную рубашку, Ромочке овсяную кашку с нарезанными сухофруктами, свежевыжатый сок из яблока и апельсина, в обед Ромочке постный супчик с цветной капустой с паровыми котлетками, ужин в ресторане, а там Ромочка жрал, что ни попадя, пил без удержу. Утром все сначала. Диета строжайшая, диета найдиетнейшая, Ромочке ведь после вчерашнего ужасно плохо. 

– А мы тебе говорили, – взвилась Регина, до потолка подпрыгнула.

– Разве ты слушала? Любовь у тебя страстная. И где ж теперь твоя страсть? Ира сказала: «Ты говорила только про Ромочкину диету, перечисляя что для него готовила. Ты к книгам не прикасалась, в театр не ходила. Ромочка устал, ему надо полежать. Так он и так целый день лежал. Вопрос только с кем и где?» 

– Слепая, ничего не видела, – вступила в оркестр Регина, самая умная моя колижанка. – Ты своим сюсюканьем до бешенства его довела. Говорила тебе – хочешь королевских почестей, будь королевой. Ластишься, подпрыгиваешь как собачонка, готовься услышать – Пошла вон! Возлюби изначально себя, другие, залюбовавшись такой большой и светлой любовью, начнут неистово одарять тебя душевными руладами. Ариша с девчонками соглашалась, понимала, прошляпила своего Ромку, назад не вернуть. Дорога ложка к обеду, слово и дело – в нужный момент. Если борщ сегодня пересолен, мясо сегодня пережарила, оглянись вокруг, вникни в происходящее, жизненная система нарушена, где было двое – стало трое. В зародыше проблемку можно прибить. А она? Она истерики колхозные устраивать начала, ждала – слезы растопят сердце любящего мужчины. Никто не учитывает: к определенному моменту, скорее всего, «не любовь, а папироска шкварчит». И сердце уже нелюбящее, и нечего растапливать. 

Арина вернулась домой подшофе. Увидела в зеркале красивую молодую женщину, моргнула несколько раз, как бы желая избавиться от наваждения, ничего не изменилось. Отражало стекло красивую молодую женщину.

Переворачиваем страницу.

///. ///. ///.

Комната наполнена сигаретным дымом, пахнущим скверно. Уставший мужчина достает из пачки очередную сигарету, прикуривает, затягивается с такой силой, будто бы хочет сигарету втянуть в себя полностью. Восемнадцатилетний «Макаллан» переливается в хрустальный стакан и пьётся большими глотками. На кухне щебечет Руся, готовит легкий ужин: тарталетки с авокадо и креветками. Милая девочка, но почему-то ужасно раздражает Рому. Казалось, пока жил с Аришей, уж точно с Русей любовь до гроба, как только ушёл от Арины, любовь к Русе превратилась в гроб без любви. Крышка захлопнулась, выхода нет. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Выбирая очередную подружку, Рома надеялся на оригинальность. Но нет! Цвет волос разный, цвет глаз разный, пробовал разного роста выбирать, ничего не помогает. Проблемы со всеми одинаковые. Так. Сю-сю. Сю-сю.

Осточертело!!! 

Психологи сходятся во мнении, первый контакт определяет отношения и выбор последующих партнерш. Ленка в седьмом классе отрастила грудь. Высокая девчонка, легкая, нравилась мальчишкам. Пока не открывала рот. Шепелявила до невозможности смешно. Быть замеченным рядом с Ленусиком, означало страшный позор для парня. Роме ужасно хотелось коснуться груди. Какая она на ощупь? Девчонки все злыдни, не подойди взорву, не подпускали. А Леночка славная, порхает словно стрекозка. Крылышки прозрачные от вздоха трепещут. Не удержался Ромочка. В темной кладовке, где хранился спортивный инвентарь, прижал незапретную девочку, засунул руку, быструю молнию, за пазуху и... зафонтанировал, обожгла его огнедышащая Ленкина грудь. Стало спокойно на душе, буря утихла, лишь по воде рябь пошла. Блаженство. Дура шепелявая все испортила. Защебетала: «Сю-сю. Сю-сю». Хлопнул дверью кладовки, штукатурка посыпалась. Бежал, но не убежал. Прилипло намертво. Грудь сдобная, – Сю-сю. Сю-сю, – «пожизненный цик с гвоздями». Психотерапевты сменяли один другого, проблема с выбором женщин не излечивалась. 

– Какой же смысл менять шило на мыло? Может к Аришеньке вернуться? – подумал Роман. Мысль глупую отмёл березовым веником в самый дальний уголок души. Руся накрыла на стол, Рома откупорил бутылку белого вина «Buglioni», разлил по бокалам янтарный нектар, попробовал напиток. Очень вкусно. Виноград из района озера Ля Гарда, яблоко, ананас, манго, изюм, немного полыни. Очень вкусно. После первого бокала раздражение улеглось. С каждым выпитым глотком становился добрее. Руся заметила перемены и подсела к Роману поближе. Прижалась полной грудью, аж дыхание перехватило у парня. Притянул её подбородок, поцеловал пухлые, сладкие губы. Губы отодвинулись и зашевелились: «Ромочка, милый, как ты смотришь на покупку шубки из рыси? Всего двадцать семь тысяч долларов. Для такой шубки – сущий пустяк»

– Дорогая, окутать твою грудь мехом рыси – поставить точку на её популяции! Рысь уничтожат не с моей подачи, извини, – ответил раздраженно, – Запомни на будущее: Сперва раззадорь мужчину, доведи желание до крайнего предела, потом проси шубу. Тьфу! Очередная дура! И ушёл в кабинет. Хлопнул дверью. Хлопнул дверцей раз, хлопнул два, хлопнул три, закружилось все внутри…

Переворачиваем страницу.

///. ///. ///.

Глаза из-за толстых линз, смотрели удивленно и, можно сказать, странно. Пегий мышиный хвостик, невнятное платьице, стоящее колом, туфли позапрошлого века создавали образ девушки – «черствый бублик». Непростой бублик, а заплесневелый. Жизнь вокруг Нины в коматозе, стоячая вода. Все по полочкам, все ровненько. Никаких бугорчиков, никаких извилин. Подруги Нину любили. А почему бы и нет? Добрейшей души человек. Безотказная. Забрать Машиного сыночка из садика, находящегося на Котовского и завести на Таирова к Машиной маме, легко, без второго слова. Получить Любочкины вещи из химчистки, отнести Валечкину обувь в ремонт – для Нины сущий пустяк. Все лучше, чем в четырёх стенах без смысла шататься, всё-таки какое никакое занятие. Одинокая жизнь выстраивала свои ступеньки. Читала книги, затем читала книги и после всего этого – читала книги. Душа Ниночки примеряла разные образы. Она любила страстно, истерично Вронского, от безысходности бросалась под поезд вместе с Анной Карениной. Нина жалела слабую женщину, сопереживала любовной неудаче, как своей собственной. Читая Мартти Ларни, представляла себя Прекрасной свинаркой, бойко и безжалостно ставя на место распоясавшихся мужланов. Ей тоже хотелось выложить на стол шикарную грудь и получить свой первый миллион. Шикарная грудь имелась, подходящего стола не могла найти. Нина – эта скромница, серая мышка, представляла себя в образе проститутки бразильянки Марии из «Одиннадцати минут» Пауло Коэльо. Чистая душой проститутка. Бывает же такое! Читать любила гораздо больше, чем смотреть кино. В фильме, на экране тебе подают готовый образ, читая книгу ты способна вообразить внешний вид героя по своему усмотрению, если угодно, можешь представить саму себя. Это же совсем другое дело. Жизненный опыт складывался из разнообразных книжных героинь. Попробовать себя в роли обыкновенной земной женщины покаместь не представилось возможным. Ниночка работала в Отделе учетно-ссудных операций банка «Надежда», занималась проверкой кредитоспособности при предоставлении ссуд клиентам. Рома, вице-президент этого банка, проходя мимо ее кабинета, вспомнил, что хотел посмотреть кое-какие документы, зашёл в кабинет и онемел. Нина была в образе Минны из «Прекрасной свинарки», она выложила грудь на стол, ожидая миллиона, и не ожидая вице-президента. Он не должен заходить в её кабинет, между ними общение только посредствам телефона, селектора или компьютера. Каким ветром его занесло понять невозможно. Очки заскользили по в миг вспотевшему носу, девушка в полуобморочном состоянии подхватила очки одной рукой, другой безуспешно пыталась затолкнуть грудь в обширный лифчик. Она смотрела на Рому глазами бразильянки Марии из «Одиннадцати минут». Не успела выйти из образа. Взгляд Марии пробил брешь в определенном месте у руководителя банка. Букетно-банковский период пропускаем.

Переворачиваем страницу.

///. ///. ///.

Любовь вечна. Это такая субстанция, которая никуда не девается, эта субстанция неиссякаема. Нельзя выпарить, нельзя растоптать. Любовь из одного состояния переходит в другое. Как разогретая вода превращается в пар. Пар собирается в облака. Облака истекают на землю ливнем. Дождь превращается в пар, и так до бесконечности. Вечная любовь, круговорот страстей в природе. 

Рома влюбился. Потерял остатки разума. Ходил по пятам, как ручной кудрявый козлик. Под натиском Ромочкиных чувств Нина обратившись к стилисту, поменяла имидж, полностью преобразившись. Получила в подарок шубу из рыси, пятьдесят процентов всего, что принадлежало влюблённому вице-президенту (совет директоров был против, но Роман убедил) и обручальное кольцо в нагрузку к печати в паспорте. В первый раз Рома пришёл домой на бровях. Нестройной походкой ввалился в спальню. Нина попросила его больше так не делать. Любящий муж пообещал никогда, никогда...

Не удержался. Повторил. Нина попросила подарить ей пакет акций банка. Подарил, через некоторое время бывшая серая мышка стала вице-президентом. В следующий раз, придя пьяненьким и в следующий раз... 

Остался без трусов. 

Кто же будет терпеть нищую пьянь?

Никто!

Нина – умная голова, открыла свой банк. Руся работает секретарем-референтом у Нины. Арина – главный бухгалтер Ниночкиного банка. Ленка – глава юридического отдела. Рома пока не работает. Зализывает раны.

Переворачиваем страницу.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Китайский Императорский дворец»

Красивая девушка Ира сидела на балконе. Руки сложила на обшарпанных перилах. Прикрыв искрящиеся, голубые глаза, надеялась скрыть печаль от всевидящего соседского ока. Девочка мечтала о простых вещах. Ей не хватало родственного тепла, нежной любви и простого, человеческого… секса. И вот это нормальное желание оказалось неисполнимым. Светлые, песочного цвета волосы падали на левое плечо, оставляя маленькое правое ушко открытым к новому музыкальному произведению. Только вот музыка застыла. Весела в воздухе сублиматическим сгустком нерастраченной энергии.

Ира пришла в себя, выжила, отпустила ненависть к недонасильнику папаше, распрямила плечи, нашла способ примириться с существующей действительностью. Девушка охраняемая с одной стороны сёстрами Кирой и Леной Вехтер, преподавателями Одесской консерватории; с другой стороны, практически, бывшими проститутками Маней и Сарой, — под тщательным, круглосуточным присмотром, обязывалась сосуществовать в полном соответствии с Социалистической моралью. Не то чтобы у Иры возникла потребность стать девушкой с панели. Вовсе нет! Она, красота наша, с правильными понятиями, просто хорошая девчонка, вообще, не имела возможности встречаться с парнями. Тем более, упаси Бог, перейти из состояния «девушки» в положение «женщины» без обручального кольца. Четыре дамы, бездетные, в избытке имеющие свободное время, окутывали заботой, тошнотворной опекой, доводили до исступления несчастную сироту.

Царевичи, королевичи города Одессы — лучшие парни в Одесской области, — все до единого — «недостойные нашей Ирочки», как говорила Кира Исаковна.

Ухажеры упирались лбами в стальной заслон, выстроенный жителями нашего двора.

— Да он тупица, — говорила Кира, — у него слуха нет.

— На что похож мужчина, не имеющий музыкального слуха? — Смеясь спрашивала я

— На задницу без ушей! — Отвечала рассерженная Кира Исаковна. Такой ответ считался весьма приличным из уст интеллигентной, но черноротой соседки.

— Этот не подходит, — возмущалась Елена Исаковна очередным ухажером Иры.

— Голос у него — ржавый тормоз.

Для преподавателя консерватории по классу вокала, не поющий — не жених. И человек ли вообще? Вот в чем вопрос! Сомневаюсь. Градация простая: поющий — нормальный, непоющий — дрянь.

— Ира, не вздумай иметь с таким мартовским котом дело, — строго приказывала Сара.

— Парень, провожавший тебя вчера вечером — полный мудак. Глазки косят, ручки просят — уверяла Маня.

Мнение Иры (такой пустяк), никого не интересовало.

Наши гетеры разбирались в тонкостях вопросов, связанных с мужской верностью и преданностью. Школа жизни проституток не шла ни в какое сравнение со школой жизни обычных барышень. Если до свадьбы у девушки было хотя бы несколько кавалеров, то мы относились к ней с величайшим почтением, по силе трепетное отношение приравнивалось к уважению, выказываемому большому знатоку. Правда, раньше у Сары и Мани столько мужчин или больше, могло пройти за один день. Хотя если вникнуть, всё происходило в давние, подзабытые времена. Конечно, в делах сердечных, а также «этажом ниже», им не было равных.

Опыт, ежедневно приобретаемый в обыденности, сползающей склизкими ужами, побеждал сведения почерпнутые из книг, типа, «Жизнь» Мопассана. После прочтения знаменитого произведения («фолиант» затертый до дыр, с порванной пополам передней обложкой, тайно передавался из рук в руки жительницами нашего двора) радовал незначительными, столь редкими в то время, эротическими вкраплениями. Волосатые холодные мужские ноги, невероятно детально, просто великолепно описанные Ги де Мопассаном, вызывали панику у подружек-девственниц.

Хранительницы нравственности так увлекались процессом, что напрочь забывали о чувствах девочки. Сирота Ира, закусывала губу, молча махала соседкам рукой. Уходила огорчённая в свою комнату. Я через десять минут тихонечко поднималась к ней. Ещё через две минуты в дверь скреблась Раюня.

— Невозможно! Невыносимо! Им трудно дать мне покой! Сама разберусь, что хорошо, что плохо! — Вопила обессиленная Ирка. Рая от ужаса закатывала глаза.

— Все подружки давно лишились девственности! А я? Мне мешает двор! Виданное ли дело? Гормоны, лишенные мозгов, не изучив ситуацию, «трубили в трубы, били в барабаны».

Девочку стерегли, как зеницу ока. Продохнуть Ирине без заботливого глаза — соседки не давали.

Пока одни отдыхали, другие держали свечку, дабы смогли доложить дворовому комитету,

— Когда? С кем? Сколько? Если вдруг кто спросит. Хотя никто, никогда не спрашивал. Понятное дело, под бдительным наблюдением, поцеловаться лишний раз нереально. Нелишний раз — тоже.

— Я обменяю свою комнату на квартиру в другом районе, 

— обречено сообщила Ира соседям, — вы не даёте мне нормально жить. — Сказала, всеми любимая сирота и заплакала.

Двор притих. Похоже до каждого в отдельности и до всех вместе кое-что дошло. Перевоспитанный ребёнок, хуже невоспитанного. Первому — ничем не помочь, второго можно учить уму-разуму до второго пришествия.

Народ заскучал. Чем заниматься в свободное от воспитательного процесса время? Требовалась свежая кровь, новые мысли, нестандартные решения. На небе, не всегда, только иногда, слышат мысли сумасбродок, собравшихся волею судьбы в одном месте.

Провидение прислало в наш дом студента Строительного института, в виде китайского паренька. Квартирант поселился у тёти Римы, в крошечной комнатушке, пристроенной за кухней. С лестницы вход в квартиру ограничивал небольшой тамбур, дальше шла комната тёти Римы, Римы и шести котов, оказавшимися кошками. За ней — детская комната для шестидесятилетнего Сравика и пятидесяти восьмилетнего Игнатия. Напротив находилась кухня, из неё можно было попасть в комнатушку гражданина Китайской Народной Республики.

— Не могла понять, почему азиатов называют желтой расой. — Удивленно подняла брови любительница роз соседка Валя. — Странно. Цвет кожи у парня желтый-прежелтый. И глаза — тоненькие полосочки.

— Красавчик. Такой высокий. Просто прелесть, — мечтательно заметила моя тётя Лиля, сверкая возбужденными глазками.

— Ваши дочки были такого цвета, когда желтухой болели, — выдала попадья Клавдия, намекая на меня и двоюродную сестру Асю. Грозным тоном желала опустить Лилю на землю.

— Ничего красивого в этом цвете не вижу. Бледнит, не каждой подойдёт, — грубовато заявила бывшая антисемитка Зина.

— Зинаида, он парень, а не кофта. Его не к лицу, а к душе подбирают. — Вступилась за китайца Зюма, многозначительно посмотрела на Раю. У Раюни не складывались отношения с мужем славянского типа. Цвета он был подходящего, обыкновенного, соответствовал не только душе, но и, особенно страстно подходил к телу Раи.

С трудолюбием у супруга моей подружки не складывалось. А так — орёл. Света и Толик зятя недолюбливали. Китайский студент, наоборот, без дела не сидел, оттого всем и нравился. То кран чинил, то полы мыл после шести кошек, которых тётя Рима называла котами. Из тонкой, разных цветов бумаги, китаец вырезал для наших детей картинки — сцены из жизни китайских рыбаков, ткачей и заготовщиков бамбука.

Сунлинь, так звали квартиранта тёти Римы, моментально влюбился в нашу Иру. Такое имя китаец выговорить не мог, у него получалось «Рила», стал называть её по-китайски, — Чуньшен, рождённая весной. А Ирочка, на самом деле, появилась на свет в конце апреля. Сунлинь ходил за Ирой, как телёнок на привязи, смотрел пристально узкоглазым взглядом, пытался прочитать одесскую девочку, разложить на китайские иероглифы.

Ира старалась освоить кантонскую кухню.

— Собак готовить ни за что не стану, — заявила Ира, перепутав вкусовые пристрастия корейцев с китайскими. Когда узнала, что в Китае собак не едят, а едят мышей и крыс, совсем загрустила.

— С лица сошла, — опечалилась моя сердобольная бабушка.

Сунлинь успокаивал Иру

— Я така тебя любилю, со нуюсюсь кусат уклаинскую пису.

Он имел ввиду, что так любит Ирку, ради неё научится есть украинскую пищу. Пообещал не заставлять Ирину варить, выловленных на дворовых просторах мышей и крыс. Поедание грызунов — прерогатива дворовых кошек. Между прочим кошек едят в Перу, Слава Богу, только в одной деревне. Ира оценила серьёзность отношения китайца к украинским традициям. Международные, неподдельные чувства сотворили настоящее чудо.

Украинско-Китайская свадьба гуляла три дня. Со стороны невесты, подружки и сплоченный, гулевой двор. Со стороны жениха — два друга-соотечественника, два друга местных, сокурсников из института. Сунлинь — сирота, приехал учиться в Одессу, обзавёлся семьёй, окружённый вниманием жильцов нашего дома, по требованию председателя Мао обязан был вернуться на родину. Любовь привязала парня накрепко, он так и прожил свою жизнь до последнего дня в любимом городе, с любимой женой, с двумя очаровательными дочками, и куда денешься, с сильно любимыми соседями.

Жители нашего двора обожали Сунлиня, учили говорить по-русски, по-украински.Обучали обязательной программе — одесскому мату, основанному на идиш.

— Сусай, Кила Сцаковна! Хосю купить галбуз та писёнку.

Кира, давясь от смеха, кивала головой

— Хочешь? Покупай! И арбуз и пшенку. Иди на Привоз. До закрытия успеешь!

Осень бесшумно захватила власть в урбанистической зоне. Как-то беззащитно смотрелся Городской сад в безветренном, осеннем пространстве. Ржавчина проступала на листьях и запоздалых розах. Но она не портила тихую красоту. Сад прекрасен в спокойном, сонном прощанье. Я касалась кончиками пальцев лепестков и листьев, хотела передать немного теплоты. Вдруг сумею продлить осеннюю тягучесть. Время безжалостно берет своё.

Покрасневшие листья Девичьего винограда в медленном полёте покрывали садовые дорожки. Золотые листья Тюльпанового дерева, звенели металлическим шёпотом. Сад притих. Он знал, пройдёт несколько дней и под темными, тяжёлыми тучами, холодными тоскливыми дождями, разлетятся, сорванные украшения — последние вялые, жухлые листья. Останется Городской сад в непроглядной наготе, стыдясь корявого, чёрного тела.

И так каждый год. Осень проходит свои роковые стадии. То отступает, то наступает. Я слушала тишину, в ней столько разных оттенков, непроизнесенных слов, невыпущенных вздохов.

Я вышла с коляской-зонтиком, собралась с малышом в Городской сад.

— Привет Император! Как дела? 

— Холосо. Васе бальадство осень помогает. 

— Наше братство? 

— Да. Дволник Василий Ивановис плинёс пукты. 

— Василий Иванович принёс фрукты? 

— Да, — простодушно подтвердил муж Иры, без дела не стоял. Взял моего младшенького на руки, пока я раскрывала складную коляску. Ребёнок любил доброго китайского парня, крепко схватил его за нос, не хотел отпускать, даже ко мне не шёл. Отворачивался от своей мамы, крепко обнимал нетипичного императора.

Сунлиня, дабы не напрягаться с его именем, быстро переименовали в «Китайского императора», а квартиру Иры-Чуньшен прозвали «Императорским дворцом». Над дверью молодожёны повесили красные, традиционные фонарики, сделанные собственными руками. Ребята превратили вход в хоромы в дворцовый комплекс.

Ма́о Цзэду́на мы невзлюбили. Наше братство составляли люди, поклоняющиеся свободе. Коммунистический кровавый правитель уничтожил родителей и старших братьев Сунлиня. Такое Председателю Мао соседи простить не смогли. Всё-таки красный террор не то что любил наш двор. Двор любил Иру и её щедрого душою мужа. Желали им счастья! Молились за них.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Снаружи все как у всех землян. Голова пятьдесят семь сантиметров в окружности. Глаза, нос, рот, ну может немного красивее, чем у других. Грудь хорошего размера, талия немного тоньше стандарта. Все, что ниже талии выглядит нормально. Люди принимают меня за свою, внешние различия отсутствуют. 

Но! 

Внутри устройство абсолютно иное. Внешняя схожесть и полнейшее различие внутренностей. Во мне одномоментно сосуществует до ста женских особей. Их желания, помыслы и чаяния варятся в глубине моего «Я». Каждая в отдельности и все вместе. Как суп: оранжевая морковь; белый корень петрушки; вишневый буряк (литературнее назвать свёклой), но я говорю – буряк; зелёная брокколи, все варится вместе и каждый овощ – отдельный ингредиент, сохраняющий свою индивидуальность.

Молодая девушка со светлыми волосами и светлыми глазами, например, недосолена. Я её солю, осторожно помешивая, не смешивая с другими. Терпеть не могу смеси. Умная, работящая, старательная. Пробую, соли мало, мало соли! Добавляю ещё соль. Вроде ничего. Глазки заблестели. Стильная стрижка, актуальный makeup. Результат проделанной работы приятно радует.

Та, что справа – жестковата. А варится уже второй час. Пора бы стать мягче, нежнее. Не получается. Трижды мужики хорошие её бросали. Дочки с ней не разговаривают третий месяц. Жесткая, наверное, упряма и ограничена. Не хочет учиться на своих ошибках, подсунула ей чужие. Посмотрела, ознакомилась. Все равно жесткая. Поварю, поварю – мягче не станет, перемелю на фарш. Посмотрим, что получится.

Зеленоглазая, огненно-рыжая, ленивая бездельница. Мутная. Для прозрачности разбиваю сырое яйцо, выливаю на неё белок, помешиваю. Может станет прозрачней? Поймёт, в строю шагают в ногу. Который день с рыжей работаю. Ленится и ленится, никакого прорыва. Может горчицей накормить? Или больше хрен подойдёт?

Слева от зеленоглазой скучная, по телефону болтать о бесполезной ерунде не хочет, от сплетен увертывается. Предложила говорить гадости о других, упирается. Посыплю жгучим свежемолотым индийским перцем, думаю подействует. Встряхну, может станет язвительней.

Внизу булькает закипевшая от зависти брюнетка. Ничего не понимаю. Желчь удалили, не изменилась. Горчит ужасно. В рот взять нельзя. Так и брызжет, брызжет желчной гадостью. И чему завидует? Все дала, все есть. А зависть не уходит. Зачем я с ней вожусь. Испорченный продукт, однозначно.

Неподалёку от брюнетки милашка, быстро готовится, всем улыбается. Легкая, открытая. Стоит добавить розмарина и тимьяна, как заиграет всеми вкусовыми предпочтениями. Неконфликтная, услада души моей. Надо размножить, пусть таких побольше будет. С ними никакой возни. Не работа, а самый настоящий праздник.

Рядом – лживая, очень неискренняя. В глаза заглядывает, говорит – как ты мне нравишься, прям, обожаю. Хочется верить. Только глаза у этой – злючие-презлючие. Я говорю: «не ври, будь правдивой». Она мне: «Я для тебя все сделаю». Заливаю врушку вареньем из лепестков розы с листиками шалфея. Съедает все подчистую, ложку посеребрённую облизывает. Внимательно вглядываюсь в очи – нет никакого просветления. Не впитывает. Почти все поглощает. Ненавижу, когда усилия впустую.

Власть – страшная вещь. Человек, наделённый властью мгновенно проявляется, как лакмусовая бумажка при анализе мочи на кетоновые тела (ацетон). Проявляется недоброе, жадное и подлое. Хорошо давать власть проверенным, сдавшим анализ, до поступления во властные структуры. 

Тогда возникает вопрос. А судьи кто? Кто будет проводить обследование. «При выделении с мочой большого количества кетоновых тел качественные реакции становятся положительными – это явление патологическое и называется кетонурией». Патологическое явление налицо, на лицо, на голову, на сердце.

И только мне, неземной, космической доверена кухня по производству и переделки женщин – землянок. Их очень много, трудиться приходится до мозолей на руках, языке и душе. Кто занимается мужской частью населения мне неизвестно. Хотелось бы получить помощников, да побольше. Для ускорения процесса. А пока ждите своей очереди. Не толкайтесь! Прекратите орать! Устала. Может перейти в отдел флоры и фауны?

Вывод: варите суп из хороших, качественных продуктов. Не жалейте специй и приправ. Собрав вокруг себя невкусных людей, получите жизнь, неподходящую для себя. Выльете варево в унитаз. Мерзкий запах просто так не смоется. Придётся делать генеральную уборку, проветривать помещение. Запомните: невкусняшки прилипчивые.

Автор Алла Юрасова

~

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Привет!

Самое главное в жизни –– ЛЮБОВЬ!

Это адрес моего проживания. Это спасательный круг в бушующем океане. Это перспектива на лучшее завтра.

Пустое сердце — выстуженная душа, холод Антарктиды. Выжженная пустыня и та старается породить цветок.

Человек обязательно проникнется любовью. Чувства столь многогранны. Верю, любой имеет возможность полюбить хоть собаку, хоть рыбку или, например, музыку. Маленькая искорка любви поможет разгореться истинной влюблённостью.

Новый год — переход в иное измерение, где грядущее приведёт к близким отношениям, к светлой любви. У каждого из нас есть точка отсчёта. Если не знаешь куда идти, вернись к началу пути. Сделай правильный выбор.

Мы никогда не остаёмся одни. Абсолютно одиноких не бывает. С каждым из нас рядом Бог — Вселенская любовь!

Вера в лучшее — путеводная звезда для человека.

Пусть Новый год принесёт нам ослепительно чистый свет,

упорство в достижении цели! И, главное, счастье вашему дому!!!

Достатка, здоровья, тепла и преданности близких!!!

🌲🌲🌲🎉🎉🎉🎈🎈🎈🥂🥂🥂☃️☃️☃️🌟🌟🌟❄️❄️❄️

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Немного драматичная история.

Одной капли крови достаточно. И мне известно как чувствуют себя эритроциты, тромбоциты, лейкоциты. Они наводняют рубиновую каплю, бегают, согласно броуновскому движению, влюбляются, целуются, женятся. Красные на белых, белые на прозрачных, прозрачные на красных. От смешанных браков рождаются наиумнейшие, наиталантливейшие дети.

Все делятся.

Всё делится.

Не поделился вовремя – умер, переделился – умер. Таковы условия жизни.

Смешанная кровь течёт по моим венам. Всё похоже на самую знаменитую, самую дорогую картину Джексона Поллока «№ 5, 1948», проданную в 2006 году за 140 миллионов долларов.

Моя кровь денег не стоит, поэтому пить ее можно, продать нельзя, желтуха против.

Капля цыганской крови – и я уже гадаю на картах. Очередь из подружек, из подружек подружек, из друзей и их друзей, из соседей и их родственников, из их подружек и их друзей. Предсказания судьбы всегда пользовались повышенным спросом. Несколько удачных раскладов и все моё свободное время занято гаданием, заметьте, бесплатным. Я носитель советского менталитета. С детства нам внушали, обогащение – и пошло, и мелко.

Кинула червовую карту Вове, говорю:

– Повстречал ты рыжую, влюбился. Показываю:

– Вот червовый туз.

– Откуда ты знаешь про рыжую? Видела нас? Это же просто червовая Дама. Почему «рыжая»?

– Никого я не видела! Сама не знаю почему, сказала: «Рыжая». Не могу объяснить.

Бросила карты Кире.

– Встреча у тебя с твоим красавцем выходит странная какая-то. Не пойму. Вроде, он у тебя дома, вы встречаетесь, а вроде и нет. Кира через неделю прибежала, всю странность разъяснила. В тот день, она уехала в командировку, приехал её любимый. Мама Киры дверь ему открыла, в дом пустила, но Киры там не оказалось, в поезде «Одесса – Киев» Кира оказалась. Вот вся странность.

Насте «гадала, за ручку брала»:

– В Казенном доме у тебя проблема. Дама бубновая, проверяющая, бумагу попросит, а бумага потерялась. Ты не волнуйся, бумага спрятана, ищи хорошо. Дело закончится без проблем. Нашла Настя тот роковой документ, каждый ящик перерыла в своём кабинете, нашла.

Карты в руках гадалки, как палочка у факира, в основном, внимание отвлекать. Гадалка откуда-то знает про твою жизнь, что было, что будет. И я знала. Немного скажут карты, немного глаза и линии руки. Не верите? Как хотите. Я верю. У меня бабушка цыганка.

Себе самой раскладывала карты:

– В Казённом доме все добром закончится. Но после ждёт меня ступенька. Споткнусь, колени разобью в кровь, живая останусь, слава Богу.

Карты говорили о защите диплома. Все прошло блестяще, без сучка и задоринки. Председатель комиссии, ректор Харьковского института, предложил место на кафедре. Обещал предоставить квартиру. Это предложение для меня было круче Нобелевской премии, реальный успех. Тема диплома, как он сказал, раскрыта очень хорошо, много своих мыслей высказала. Это почти диссертация. Счастливая и довольная поехала домой переодеваться для вечернего празднования защиты диплома. О ступеньках и крови думать забыла.

Вечером гулянка в очень престижном ресторане «Глечик», что на пляже «Дельфин». Платье у меня белое. И не просто белое, белоснежное, сияющее непорочностью. Красные босоножки на высокой, плетёной, супер модной танкетке, сумочка красная. И помада, ну, очень красная. А брюнетка в белом, да с красной помадой? Ух! Выглядела я шикарно. Только не подумала, что институт окончила и больше для своих преподавателей я не студентка.

Всё наше праздничное мероприятие охранял наряд милиции. Среди охранников оказался знакомый моего бывшего мужа, работающего в органах. Этот парень, деревенского вида, два метра ввысь и два метра вширь, подошёл ко мне среди танцев-тостов, любезно предложил провести наверх, посадить в такси, когда вечер подойдёт к концу.

Ресторан «Глечик» находился (и находится) на склоне, над морем. Длиннющая, предлиннющая лестница соединяла это пространство с цивилизацией.

Подвыпившие, любимые преподаватели мне до чёртиков надоели, однообразными признаниями в любви. Горячим воздухом опаляя, и без того разгоряченное ухо, пытаясь прошептать очередной комплимент. Липкими, потными руками хватая мою ладонь и пытаясь «облобызать ручку». Бррр... Каждому пришлось объяснять, после защиты, замуж выхожу. Любовник пока не требуется, если потребуется – позвоню, всем и сразу. Подружки-сокурсницы напились. Разбрелись по закоулкам для мимолетных, пьяных приключений. Музыка закончилась, музыканты разошлись. Скукота. Пора уходить. Нашла Ваню-милиционера-спасителя:

– Хочу домой. Устала. Надоело.

Провожающий галантно предложил мне руку. Взяла его за необъятный локоть. Пошли по широкой аллее. Маленькая я и он огромный серый, не очень симпатичный, слон.

– Пойдём обходным путём, через санатории, – сказал охранник.

Мы оказались возле опорного пункта милиции пляжа «Дельфин». Ваня предложил посидеть на скамейке, немного отдохнуть. Присели. Небеса прозрачные, каждая звёздочка блестит своим неповторимым сиянием: бело-голубым, жёлтым, белым, синим и красным. Далекие и прекрасные звезды. Лунная дорожка, темно-зелёный серафинит, переливающаяся полудрагоценным камнем, с голубым отливом и серебристыми, искристыми включениями. Пока любовалась звёздами, луной и морем, не заметила, как в ручищах сопровождающего оказалось Советское шампанское. Он откупорил бутылку, предложил отпить, я отказалась. В этот вечер, вообще, очень мало пила жидкостей. У меня от всех треволнений, связанных с защитой, извините за подробность, на четыре дня раньше месячные начались. А я в белом, помните? Ваня из-за моего отказа особенно не расстроился. Выпил залпом всю бутылку игристого вина. Как потом выяснилось, я оказалась свидетельницей уникального явления, прямо рекорд Гиннеса – выпивание одним глотком бутылки шампанского. Не каждый на такое способен.

Под ложечкой засосало, предчувствие недоброе заерзало внутри. Гадание, ступеньки, кровь. Остатки настроения улетучились.

– Давай пойдём. Поздно. Домой очень хочется, ласково пропела бугаю.

– Сейчас пойдём. Иди сюда, покажу что-то. Прикусывая зубами страх, осторожно прошла к двери опорного пункта, заглянула внутрь. За долю секунды, не успев ничего понять, я оказалась на полу, на грязных тряпках, расстеленных заблаговременно. Злодей готовился. Пахло чем-то затхлым, как в сыром подвале. Кричать смысла не имело. Ночь. «Глечик» далеко. На пляже ни души.

Ночью в советские времена ждали нападения капиталистического врага и с неба, и с земли, и с воды. Пограничники, только стемнеет, всех гоняли с пляжа.

Ванечка «прилёг» огромным медведем рядом, обнял, в смысле, кувалдой-лапищей прижал, дыхание, почти, перекрыл.

– Поцелуй меня, Валюша, – попросил елейным голосом зомби-маньяка.

– Тебе придётся меня убить, если тронешь, посажу! Посажу гада! Отпусти сейчас же!

Надо мной нависла толстая, красная рожа, дышащая перегаром. От ужаса дрожали все поджилки. Перед глазами поплыло страшное кино. Злодей пытался меня поцеловать. Вырывалась, царапалась, кусалась. Я по натуре боец, без сопротивления не сдаюсь. Расцарапала поганую морду. Капли крови выступили на его щеке. Колоссальный кулак взлетает над моей головой, но он не посмел ударить. Мент в нём сильнее возбужденного мужика. Ваня не хотел оставить следы. Может это путь к спасению? Слово «посажу» отравило его ядом боязни, он готов изнасиловать, но не готов убить. Хоть что-то хорошее.

– Я втюрился в тебя с первого взгляда, когда твой бывший нас познакомил. Вот уж прекрасное время и место для признаний в любви.

– Отпусти меня немедленно. Я выхожу замуж. Ты опоздал. Козел чертов!

Последние слова, явно, были лишними. Пощечина тому подтверждение. Кровь пошла из моего носа и губы. На его руке оказался жлобский перстень. Слезы брызнули, потекли по щекам. Нет, я не заплакала. Они сами потекли. Целовать передумал, всё лицо в крови и слезах, а трахнуть – нет, не передумал. Предварительные ласки, понятное дело, закончились, не начавшись. Навалившись всеми своими ста двадцатью килограммами, рванул платье, разорвал узкую юбку, задрал рванные клочья ткани и наткнулся... на прорезиненные высокие трусы.

Такое женское бельё было большой редкостью в те времена. Мне привезла его из рейса знакомая корабельная стюардесса. О существовании такого формата женского белья в деревне Вани слыхом не слыхивали, видом не видывали.

– Я вчера сделала аборт, – вдруг выпалила, неожиданно для себя самой, – если тронешь, кровотечение начнётся, – врала во спасение, утирая тыльной стороной руки кровь разбавленную слезами, самопроизвольно вытекающих из моих глаз.

– Аборт? Очень удивился трусливый и неумелый насильник. Он сполз с меня. Не очень понимая, что делать дальше. Весь процесс, как-то слишком тягомотно затянулся. Острота вожделения притухла. Трусость подсасывала предстательную железу. По-видимому, мужская сила обмякла. Стянуть с меня резиновые трусы с утяжкой – дело непростое. Кровотечение – пугало, и так нос и губу разбил, а это – статья 122 Умышленное средней тяжести телесное повреждение плюс статья 152 Изнасилование, тянет на срок до пяти. Маньяк – неудачник. Гад.

Насильников в тюрьме насилуют. Такие негласные правила. Кто захочет такого огромного носорога, будут бояться к нему подойти. Вот если бы кастрировали. Это самое оно.

Видно я была первой жертвой. Отсутствие навыков у него, помогло мне избежать трагедию. Прочувствовав шаткость ситуации, быстро села, ещё быстрее встала.

– Пошли! – рявкнула я командным, злым голосом. От начальственного тона он поднялся на ноги, оправил милицейскую форму, солдафон чертов, и пошёл за мной, как загипнотизированный. Или все же, загипнотизированный?

Одной идти наверх в темноте, слишком страшно. Лучше с ним. Хоть понимала кто он и что он. Не веря своему счастью, всю дорогу боялась, вдруг опомнится. Но Ваня молча довёл до дороги, остановил такси.

– Прости, – не то, чтобы сказал, скорее простонал.

– Бог тебя накажет за злые помыслы! Помни...

И уехала. Поначалу восхищалась своей находчивостью и смелостью, потом поняла, надо молиться и благодарить Ангела-хранителя. Он отвёл беду. Все думала, что это было. Очень странная попытка изнасилования. Штаны он даже не снял, расстегнуть их не пытался. Думаю страх его сжирал не меньше, чем меня, не до секса было.

Через два года, встретив бывшего мужа, узнала – Ваня умер от 

раннего инфаркта. Видно, думал о плохом чаще, чем о хорошем. Бог ему судья.

Мы с ним не одной крови.

Автор Алла Юрасова

~

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

«Педиатр Роза Абрамовна»

Придворная докторша, женщина широких взглядов в области бюста и бёдер, пользовалась уважением и беспрекословным подчинением всех мамочек нашего дома. Даже моя независимая от чужого мнения мама, конечно же, безбашенная, родная тётя Лиля слушали Розу Абрамовну затаив дыхание. Возражать? Спорить? Не исполнять? Такая дурость никому и никогда в голову не приходила.

— Это таки «дохтор». Не шмакодявка какая-то. Достойного телосложения дама! Роза Абрамовна слово скажет — земля задрожит. Ногой стукнет — Чёрное море выйдет из берегов. На мужика глянет — тот от страха описается! — Подобострастно описывала Розу моя бабушка, ростом метр с кепкой, смотрела снизу на врача, доставая взглядом только до сильно выпирающего бюста. Педиатр действовала на мою семью как анаконда, гипнотически-убаюкивающе. Роза открывала рот, соседи и родные вытягивались в струнку, плавно на цыпочках приближались с затуманенными, невидящими глазами к полыхающей женщине. Счастье, Роза Абрамовна не была людоедом. Имея возможность проглотить жильцов нашего дома одного за другим. Не хотела нас глотать! Предпочитала биточки из тюлечки, картошку с селедкой, узбекский плов Адили.

Роза Абрамовна — наш родной педиатр, входила в квартиру к заболевшему ребёнку, устраивала бенефисный спектакль. Сама! — в главной роли. Остальные — третьеразрядная массовка. Родители маленького пациента входили в транс. Всецело поглощались мысли, желания и чаяния членов моего клана. Мнение детского врача правильное и единственное, довлело, не подвергалось сомнению, принималось безоговорочно. Настоящая одесситка, статная, крепкая в кости дама, с выбеленной гейшей на голове, с крупными губами, вымазанными ярко-красной помадой, внушала устрашающее раболепство.

— Шо? Катастрофа?! У твоего малюка сопли?! — Разрывающим перепонки рыком, вопрошал врач прямо с порога. Я втягивала голову в плечи. И если в полный рост я едва доставала Розе Абрамовне до обширной груди, плавно соединённой с тройным подбородком, то со втянутой головой доходила только до пояса или даже немного ниже.

— Шо?! Скажешь он ещё кашляет, этот клоп?! — Гремела Роза «Бухенвальдским набатом» — Катастрофа?! — С нескрываемым сарказмом кричала в коридоре.

Я прижималась к стенке, желая слиться с ней воедино, сею секунду разложиться на молекулы, раствориться нафиг.

— Шо?! — Фыркала строгая мадама, с плюс-минус метр двадцать грудной клеткой в объёме. — Он с температурой?! — Спрашивала, словно сам Гиммлер вёл допрос в фашистских застенках.

— Катастрофа!!!

Я, еле ворочая языком от страха, шепотом, сиплым от пересохшего горла голосом, отвечала — Да. — Тихо на выдохе.

— Ты хочешь сказать, ребёнок заболел?!! — Так громко, что звенели стекла в буфете.

Господи! Разве я могла такое сказать? Я вся на нервах, после бессонной ночи. От насморка, заложенного носа ночь напролёт проносила сына на руках. Сопли лились рекой, кашель разрывал нутро моего мальчика. Он горел, анальгин не помогал. Разве я могла сказать при Розе, что ребёнок заболел?! Сказать

такое?! …

— Ой! — кричала Роза Абрамовна — Катастрофа!!! Посмотрите на эту сраную мамашу! Она сейчас в обморок упадёт! Её глист два раза чихнул, три раза кашлянул! А она, — Роза тыкала огромным пальцем в мой лоб сильнее прижимая меня к холодной стене

— Позеленела! Терпеть не могу неженок! Температура?!! — вопросительно взвыла доктор.

— 38, 2 — промямлила я, сдерживая рыдания, сглатывая горький комок.

— Какая это тебе температура?!! Баловство одно!!!

— Так! Пишу рецепт!

И мой замечательный, добрейшей души детский доктор строчила, перечисляла что купить и заказать в аптеке. На чистом листике записывала народные средства, их всегда было больше аптечных.

— Лекарства для чванливых, — заявляла Роза Абрамовна, — ты лечи травами. А то дай вам волю, — она кивала на перепуганную, затаившуюся за дверью родню, — запихаете малого таблетками, как утку перед продажей.

Закрыв за доктором дверь, я с удивлением осознавала, ничего страшного не происходит, никакой катастрофы нет, дети болеют, нормальное явление, нервничать нечего, дела житейские. Вылечим!

Беда одна не приходит во двор. Поговорку «пришла беда, открывай ворота» придумали, точно, в доме № 24, по улице Заславского. Дети по сговору, с небольшими интервалами, начинали болеть. То нам, то здесь слышалось рычание добросердечного педиатра. У Раи заболела дочь. Утром четырёхлетний ребёнок не смог встать с кровати. Ножки не держали.

У малышки два дня мокрый нос, появилась ангина, температура пугала злыми показателями.

— Простудное заболевание!!! Понятное дело!!! — Рявкнула ласковый врач. Роза Абрамовна пришла, с порога начала психотерапевтический ор, но, увидев что Раина дочка не может устоять на ногах, перепугалась до ужаса. — Катастрофа!!! — истошно вопила Роза своё излюбленное слово.

Светилы города Одессы и Киева собрались у Раи дома. Сменяя один другого, ставили диагнозы, назначали лечение. Мы всем двором толпились у дверей и окон Раиной квартиры. Света, мама Раи, шикала на всех, просила соблюдать тишину. К концу третьего дня ребёнка покрыла красная сыпь. Конечно, подлая сыпь нарушала установленные медиками правила. Отсутствовала четкая картина. Невозможно определить краснуху, корь, скарлатину, если красное высыпание не имеет правильную, описанную в учебниках, выверенную на практике, характеристику. Пока свет Украинской педиатрии спорил о высыпании, усердно лечили ангину, не бросили её, гадостную, на произвол судьбы.

Ангина устала с нами сражаться, пошла потихоньку на спад, жар трусливо отполз. Девчушка поднялось на ножки. Хотела взять любимую куклу с огромным красным бантом в искусственных волосах. Спрыгнула с кровати, схватила игрушку и побежала обратно в постель.

— Катастрофа, — спокойно произнесла Раина дочь, натягивая на грудь одеяло. Когда все самое страшное оказалось позади, Роза Абрамовна поведала суть своих переживаний

— Я перепугалась до усрачки. А вдруг, думаю, это полиомиелит. Даже вслух произнести такое слово — жутко опасно. Слава Богу, пронесло. — Роза Абрамовна широко перекрестилась.

— Роза, ты чего крестишься, ты иудейка? Забыла? Совсем без головы, — возмутилась подруга Розы Абрамовны и наша соседка-хирург Татьяна Гершвилевна.

Советская власть, нелюбимая нашим антисоветским двором, упразднила национальные отличия, религию всех концессий. Поэтому разномастный народ, проживающий в нашем многонациональном дворе, праздновал абсолютно все религиозные праздники, понятно, советские — ни за что не пропускали.

Грех не отмечать «великие события», это же прекрасный повод накрыть стол, позвать друзей и колхозом выпить. При том, совершенно не имеет значения — за что.

— А, что делают в таких ситуациях иудеи, когда христиане крестятся? — Расслабленно ухмыльнулась Рая.

— Понятия не имею, вот и перекрестилась, — непривычно тихо пояснила своё поведение Роза Абрамовна.

— Это, на самом деле, мишура, главное — вера во Всевышнего, в Бога добра и любви.

Наша малышка выздоравливает! — Радовалась Кира Исаковна.

— Аминь!!! — сказала моя мама.

— Выпили!!! — добавила бывшая проститутка Маня.

Нашим два раза повторять не надо. Хорошо пили, правильно закусывали.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Мои рассказы в блоге!  ❤️

Instagram!  🍭

Facebook!  👅

Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com

Дорогие мои друзья, для вас хочется созидать снова и снова. Приятно осознавать, что через несколько мгновений на полках магазинов появится мое новое произведение – Роман-сага «Симфония трудная к исполнению. Эллочка, Талочка и Марочка».

Мириады творческих лучей, мыслей и чувств наполнили каждую страницу этой книги и сплелись в божественную симфонию Любви и Справедливости. С трепетом я думаю о том, как любовные чувства героев и поистине потрясающие события их жизни затронут самые тонкие струны вашей души.

Несколько слов о книге:

«Роман, который я держу сейчас в руках – новое произведение известной Одесской писательницы Аллы Юрасовой.

Лауреата престижной премии – «Достояние Одессы». Победителя в разделе проза и лауреата второй степени в разделе поэзия – Международного конкурса «Наш дом земля».

Роман-сага впечатляет яркостью и драматизмом истории об одесских семьях, прошедших тернистый путь революционных, военных и перестроечных лет. Три сюжетные линии лишь в конце произведения вливаются в одну мощную реку Жизни и в душе читателя начинает звучать божественная симфония Любви и Справедливости. Смех, слезы, печаль, радость –– все эти эмоции и чувства наполняют читателя на всем протяжении романа. Книга достойна театрального и кинематографического воплощения»

Ирина Батько-Ступка

Директор театра «Сузирье»

* * *

«Перед Вами роман, написанный в оригинальной форме. Каждая его глава напоминает часть музыкального произведения, а все вместе соединяются в божественную симфонию.

Страстная любовь и жестокие предательства, трагические смерти и рождение новых жизней на фоне жизни великой страны и удивительного города у моря. Через все это Вы пройдете вместе с героями симфонии, как прошла этот путь я. Приятного Вам путешествия»

Лика Спиваковская

Писатель, телеведущая, блогер,

основатель конкурса «Бренд Року»

* * * 

«Роман – многоплановое полотно, сотканное из множества трагических судеб и охватившее весь кровавый двадцатый век. Книга пронизана великой и простой философской идеей: жизнь – это свобода и достоинство! »

Лариса Кадочникова

Народная артистка Украины

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

«Самый сложный рассказ»

Все знали — Татьяна Ивановна прекрасный человек, хотя, не жила в нашем дворе. Случалось, жители других домов оказывались людьми вполне достойными. Лично меня такое всегда удивляло. Татьяна Ивановна — моя первая учительница. Она одна из немногих людей, всегда просыпалась с улыбкой на лице. И не важно какая погода за окном, совершенно безразлично, в каком настроении проснулся её муж, с той ли ноги встали её дети. Улыбка озаряла мир вокруг Татьяны Ивановны. Ничто не могло повлиять на настроение моей замечательной учительницы.

Женщина обладала сангвиническим темпераментом, главным типом в классификации характеров Гиппократа. Живая, подвижная, легко справлялась с тошнотворными неудачами. Мелкие и крупные неприятности сыпались на голову любимой учительницы со всех сторон, как на голову обычного, совершенно недоброго человека. Часто по моей вине случались казусы. Классная руководительница 1-го «Б» преодолевала пристроенные мною «штуки». Она и я знали — мы с ней люди «одной крови». Доброта — самая насыщенная и ярко выраженная черта нрава Татьяны Ивановны.

Я хорошо училась, все предметы давались легко. Играючи, переходила из класса в класс. Одна крошечная деталька — с первого класса сильно хромало поведение. Как говорила моя дорогая бабушка:

— Ребёнок не виноват, — ребёнок — это я, — виноваты родители. Чем они думали, когда делали детей? — Она имела ввиду не только меня, но и недавно родившуюся младшую сестрёнку. Сестра своим существованием должна была помочь не стать эгоисткой «исчадию ада».Так обо мне говорили родственники из-за бесконечных выходок на грани катастрофы.

— Смешать в одном стакане цыганскую и еврейскую кровь — преступление против человечества, в особенности младшего поколения. Как жить с таким наборов генов? — Задавалась философским вопросом бабушка. Ответом послужила вся моя жизнь. Нестабильная, порой неукомплектованная мужьями, хотя укомплектованная детьми в достаточном количестве.

Часто невозможная стезя, вела меня тернистым, путанным, сложным путём. Я шла, гордо шагая по острым колючкам, перепрыгивая с кочки на кочку. Гладкая дорога — это не моё. Ничего, прорвалась — вылюднилась.

Татьяна Ивановна — русская женщина, сочувствовала моим родственникам. Жалела их, понимая, как им нелегко справиться с моим внутренним бурлящим коктейлем. Я, по началу, старалась быть как все, но скоро поняла бесполезность подобных попыток. Недолго думая, решила, — будь что будет, — останусь верной себе. Одноклассники, неизвестно почему, меня любили. Неугомонная — я создавала для многих проблемы.

Выносить на всеобщее обозрение нелицеприятную историю, согласитесь, сложно. Голая правда настораживает, пугает, вызывает изжогу. Тем более, что семилетний человек воспринимает события, мягко говоря, в ином свете, чем умудрённые жизненным опытом, например, тридцатилетний... Дети исполняли придуманные мною шкоды, безропотно и чётко. Я сказала — они сделали. Директор школы Петр Игнатьевич, классный руководитель Татьяна Ивановна, учительница продлёнки Бронислава Наумовна знали, — если в классе проблема, прогулы и непослушание, то точно, зачинщик — я. На приём к моей маме выстраивалась очередь жалобщиков.

Мама от сложности существования однажды меня предупредила серьёзно, строго:

— Одна двойка по поведению и ты переселяешься в детдом.

В те далекие, очень советские времена дети безоговорочно верили словам родителей. Произошло событие, чуть не изменившее линию судьбы. Начиная с первой четверти одноклассник Игорь в меня влюбился. Поскольку «мальчик из приличной семьи», выбора не было, к концу четвёртой четверти он решил жениться. Об этом Игорь сообщил Татьяне Ивановне. Учительница предупредила шустрого первоклашку, что я могу не согласиться сейчас выйти за него. Есть много препятствий, первое из которых юный возраст брачующихся.

Игорь расстроился, и раз замуж я не иду, предпринял связующее действие, желая укрепить отношения до установленного законом возрастного ценза. Он тут же воплотил желание в действительность. Взял и поцеловал меня в щёчку. Я не ожидала такой прыти. День стоял жаркий, в классе душно, окна не открывались, и от перегрева дети и учителя немного были не в себе. Предпоследние весенние деньки, по утомляемости занимали ведущее место. Искрометное солнце горело, лучами прожигая стёкла. Гипертермия дурно сказывалась на поведении школьников. Занятия лучше бы прекращали не по календарю, а по высоте температурного режима. Избыточное тепло — пора на пляж. Занятия окончены.

Прикосновение горячих мокрых губ одноклассника, оказалось невероятно противным. Меня передёрнуло, чуть не вывернуло наизнанку. Выяснилось — жаркие поцелуи в знойную погоду не моё. Конечно, я осознавала силу любви Игоря, но отвращение с лихвой перекрыло неожиданный поступок. На «телячьи нежности» среагировала мгновенно. Сложно поступить иначе. Портфелем залепила со всей дури по башке влюблённому. Единственная проблема заключалась в замке, который пришёлся Игорю прямо по середине лба. Тонкая струйка алой крови потекла по переносице.

Нет! Я его не убила. Игорю, конечно, было больно. Мне — неприятно. По правде говоря, не ожидала такого результата. Игорь, как настоящий мужчина, с надсадными воплями, как джентльмен, утирая слюни-сопли, бросился жаловаться Петру Игнатьевичу. Директор школы крупный мужчина с палочкой, похожий на медведя, в коричневом костюме с медалями на пиджаке, пришёл в наш класс. Потребовал мой дневник

— Немедленно дневник на стол! — Рявкнул, грозно сверкнув глазами.

Я понуро поплелась к учительскому столу. Дневник перепуганно тащился за мной побитой собачонкой, разве что не скулил. Директор одолжил красную ручку у Татьяны Ивановны, написал

— Отвратительное поведение! Двойка! И подписался.

Я прочитала надпись и в ту же секунду вспомнила про детдом, который ждёт не дождётся моего появления. От страха за свою будущность заголосила на весь класс. Нет! На всю школу, и даже вернее, на всю улицу.

— Что Вы натворили?!! — Кричала, заливаясь слезами. — Из-за Вас меня сдадут в приют! — Татьяна Ивановна! — рыдала я во все горло, — скажите Ему, — тыкала пальцем в сторону директора.

— Он испортил мне жизнь!!! Там в детском доме меня будут пичкать три раза в день манной кашей!!! Я умру от подобных издевательств через два дня! Директор человек добрый, сердечный, знал мои артистические способности, но искренний ужас, отразившийся на лице ребёнка, растопил его сердце. Он и Татьяна Ивановна утешали бешеную ученицу. Им было сложно. Чрезвычайно жалко меня, но и невозможно смешно.

Преподавателей явно смущали театральные жесты, драматические всхлипы «самой красивой девочки школы».

— Нельзя допустить, чтобы погибла великая актриса. Мы исправим, устраним опасность! — Молвил глава школы. Директор взял ручку с красными чернилами, зачеркнул запись о поведении и двойке.

Я не удовлетворилась, такое проделать вполне могла сама

— Так не годится. Мама не поверит. Напишите, что ошиблись и три раза распишитесь. — Командовала я, почувствовав слабину руководителя школы.

— Может хватит одной подписи? — Шуточки шутил директор.

— Не хватит! На зачеркнутое — надо три, точно Вам говорю. Иначе придётся вырвать лист из дневника, — угрожала Петру Игнатьевичу.

— А Вы, Татьяна Ивановна не улыбайтесь. Приют — это не смешно. Вы лучше тоже напишите про ошибку и, пожалуйста, поставьте подпись, для надёжности. После окончания занятий прибежала домой, по секрету рассказала о происшествии «доброму» папе. Поскольку я ничего не боялась, только впервые отреагировала на детский дом, папа попробовал воспользоваться ситуацией в воспитательных целях.

Папа решил ситуацию с детдомом оставить в подвешенном состоянии. Не уточнять детали. Пусть повисит дамокловым мечом над вольной головой собственного ребёнка. Нерешённый вопрос раздражает неизвестностью. Заставляет искриться наэлектризованные нервные окончания. Закручивает спиралями спокойную жизнь. Лишает радости бытия. Человек стремится к определённости. Это его гавань с плавными, равномерными, надежными волнами. Это умиротворённое убежище от отсутствия конкретности, однозначности, недвусмысленности. Папа подумал, что в обмен на боязнь переезда в приют от меня можно получить послушание или обещание чего-то не делать. Наивный.

Не тут-то было. Моментально смекнула — гроза прошла мимо. Я опять принадлежала себе. Надменно, спокойно принесла дневник маме, с явной демонстрацией — ничего не боюсь.

— Правда, пока родители вышли из комнаты, пожаловалась своей маленькой сестренке.

— За взрослыми нужен глаз да глаз. Запомни!

Они вечно, что-то удумают. Норовят использовать ситуацию. Будь всегда начеку.

— Угу, угу, — ответила месячная сестрёнка.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

 
Автор иллюстрации – Лариса Юрасова

«Формирование личности в дворовых условиях»

Витёк, сын бывших антисемитов Зины и Жорика не блистал гибкостью ума. Во всех дворовых начинаниях мы, костяк нашего дома — я, Рая, Павлик, Шурик и Муса, выигрывали «неординарными способностями», «дикими выходками», «кончеными шуточками», беспредельной увертливостью из трудных ситуаций. Витя, как его строго называла Елена Исаковна за хороший природный голос, вообщем то, был тугодум. И не удивительно. Ведь Жорик и сама Зина, не только когда-то сильно не любили евреев, они, вдобавок, «закладывали старательно за воротник».

— От подобных вещей дети родятся заторможенными, — объясняла моя мама.

Витёк, не то чтобы законченная тупица, просто не слишком быстро соображал. Наши родители пили по выходным и праздникам. Поэтому мысли в головах их детей «роились мухами», мозгов было «больше, чем надо», от безделья «ум за разум заходил». А из-за плохого дворового воспитания мы «хрен знает, что удумывали». Сладу с нами не было. Свободное от занятий время мы, дети, проводили на улице.

Равнялись на взрослых, те целыми днями сидели на скамейках за сбитым дворником Василием Ивановичем столом. Сидели и точили лясы. У кого борщ выкипал, у кого шом (schaum пена) заваривался, даже случалось котлеты пригорали. Внимательно наблюдали за происходящим, когда поджаривали съестное на сливочном масле. Не приведи, Господь, масло сливочное пригорит. Моя бабушка за такое легко могла прибить. Не знаю — бабулю больше любили или боялись? За сливочным маслом на сковороде следили в оба глаза. Запах подгоревшего масла мог разбудить в бабушке лютого зверя.

Витёк рассказал нам какую-то байку, мы не очень поверили. Шурик возьми да и скажи: «Не верю, жри землю». Витя-дурак схватил полную жменю земли и быстро запихнул в свою, довольно большую варежку. Я остолбенела. Никто не успел слова сказать. Витька проглотил, то что было во рту.

— Там кошки писали, — поникшим голосом сообщил Павлик.

— Сейчас вырвет, — резюмировала Раюня.

Но Витю не вывернуло от кошачьей мочи.

Он стоял, очумело моргая глазами. Зрачки Вити описывали полный круг, останавливались на ком-то из нас, дико подпрыгивали, снова пускались по кругу. Витёк, худосочный как несчастная сосиска, белобрысый, точно сноп раннего сена, стоял не двигаясь окаменевшим истуканом. Создавалось впечатление, что съеденная земля с отходами жизнедеятельности котов его парализовала.

Одна из наших соседок доктор — хирург Татьяна Гершелевна. «Удивительная женщина! » — Так её называли соседи, исполняла роль всезнающего врача и лечила всё, с чем не справлялась медсестра Адиля, мама моего друга Мусы.

Однажды «опытный врач, с высшим образованием» (так

говорили о ней соседки), «роскошная, женщина с непомерно пышной грудью» (так называли её мужчины), после суточного дежурства завалилась во двор на подпитие. Татьяна Гершелевна дама крупная, на полторы головы выше моего папы, выше всех в нашем дворе. Шла с дежурства покачиваясь, икала, махала перед носом рукой, будто отгоняла мошек. Плюхнулась на скамейку, широко раздвинув колени, потому что боялась не удержать равновесие, упасть под стол.

— Шо за хрень! — рявкнула хорошо поставленным басом врачиха, — Мать твою за ногу? (это я перевела на приемлемый, почти литературный язык), — Воняет!!! Откуда несет тухлой рыбой?!

— Рыбу никто сегодня не готовил, — сдержанно ответила моя бабушка. Бабушка считала, только она имеет право бурно реагировать, остальным пристало сдерживать эмоции. Бабуля терпеть не могла посягательства на собственную прерогативу.

— Что Вы говорите? Рыбу не готовили? А мне воняет! Понюхайте, я… ик! — Опытный хирург икнула, сделала глубокий вдох, скривилась и продолжила, заплетающимся языком, — не выдумываю.

Лиля вышла из-за стола

— Сиди мама, я разберусь, — подошла к Татьяне Гершелевне, обнюхала воздух над её крупной головой, с прической — взбитый кокон, — такая себе огромная, выбеленная «гейша» на голове. Ещё раз втянула воздух, скривилась

— Действительно мерзко пахнет тухлой рыбой.

— Лиля, я же в своём уме, мммозги не пропила. Ладно, пошла мммыться.

С буквой «м» у Татьяны не складывалось. Буква застревала между зубами, вибрировала на языке.

Через полчаса Татьяна Гершелевна высунулась в окно, скривила красную физиономию, и прокричала

— Лиля! Тюлька за лифчик завалилась!

— Какая тюлька? —Прокричала в полном недоумении Лиля.

— Я ж, Лиля, дежурила в больнице сутки! — промямлила пьяная Татьяна.

— Вчера поздравляли заведующего отделением. Выпили, тюлькой закусили. Вот одна маленькая дрянь и завалились за пазуху. К утру, по-видимому, — завонялись. Теперь я отмылась, пошла спать!

— Нет! — бешено вращая глазами завопила Зина и стала до невозможности похожа на своего сына. Она только сейчас узнала, что Витёк съел землю. — Срочно нужен детский врач!

— Зина, антисемитская душа! Прекрати орать, как резанная свинья! У меня голова лопнет! Иди в детскую поликлинику, найди Розу Абрамовну, я же хирург. Она разберётся. Она — детская! А я — взрослая пошла спать! И шоб мне тихо здесь! — Грозно приказала гренадёр-доктор.

С этого момента и до последнего вздоха Роза Абрамовна вошла в нашу жизнь, лечила детей знаменитого дома, дружила со всеми, впоследствии переехала в наш «трижды проклятый чертог». «Чертог» от слова «черт», если приглядеться, — корень один.

Витя выпил три литра слабого раствора марганцовки. Отрыгался на всю оставшуюся жизнь. Именно по этой причине не пошёл по стопам родителей, которые, кстати, к тому времени исправились. В школе Витенька учился прилежно, поступил и без напряжения закончил Педин.

В Педагогический, в те времена, абсолютно все поступали. Главное прийти на экзамен, меньше четверки получали только имбецилы. Имбецильность — это средняя степень слабоумия. То есть ум как-бы есть и в тоже время его недостаточно. Наш Витя работал в школе учителем географии, дослужился до завуча. В перестройку организовал кооператив, делал из шариков разной величины игрушки-погремушки для новорожденных. Пил, как в детстве научили соседи. По выходным и праздникам. Одну-две рюмки. Больше — ни-ни.

Адиля по договорённости со своим украинским мужем Андреем пыталась воспитать Мусу мусульманином, в узбекских традициях. Однозначно, она понимала, что вырастить правоверного мусульманина в пределах нашего двора практически невозможно.

В нашем удивительном дворе не только родители занимались воспитанием подрастающего поколения, но и все соседи учили, практически, общих детей сообразно своим понятиям о добре и зле.

Мой папа говорил

— Какие к нашим детям претензии? Они выращиваются на ветру.

Выходило так, что анти алкоголика, во всяком случае, можно вырастить. Наши дворовые условия способствовали. В доме не было алкашей, только раз от разу выпивающие, вернее сказать — не сильно пьющие. Из почитателей Магомета — одна Адиля. Понятно, один в поле не воин, во дворе один против кагала, ничегошеньки не сделает. Представители иудаизма, католицизма, православия и Бог знает, каких набожных сектантов — делились с ребятнёй постулатами собственной веры. В мозгу у детей закипала религиозная каша в прямом и переносном смысле. Спасало единобожие и то, что в «наших головах гулял ветер». Ветер остужал мозги.

Соседи всех верований и конфессий любили Витю, особенно Кира и, особеннее, её сестра Лена Исаковна, преподаватель Одесской Консерватории по классу вокала. У Витика голос — тенор, звонкий, как хрустальный колокольчик. Жаль, после мутации в тринадцать лет, голос потерял бархатные переливы, стал обычным, заурядным. Кира и Лена всё равно любили Витю, они практически усыновили его на полставки. Другую половину оккупировала Витина родная мать — Зина.

Женщины составили дружный триумвират. Киру и Зину сближало черноротие, Лену и Зину сдружили немного неверные мужья. Тандем охранял, оберегал Витю, пользуясь его добрым, простоватым сердцем. До сих пор неясно, как ему удалось жениться. Три мамы на первых ролях, три папы — на вторых. Девчонка попалась бойкая, отодвинула родственников или же к ним примкнувшим на приличное расстояние.

— Уселась на трон, кадилом не сгонишь, — успокаивал Зину с Жориком, Киру и Лену отец Александр.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

«Давай в «Темп» в темпе»

В «Темпе», в гастрономе местного значения, тот, что был, есть и будет на улице Преображенской, 76, торговали среднестатистическими продуктами. Качество — так себе. Простенькое, без изысков. Деликатесами не пахло. Пахло рабочим духом, расшатанными нервами, плохим настроением сбрызнутым сверху обильным перегаром. Запах чрезмерного потребления спиртного низкого качества, как выдержанный коньяк, или как выстоянные духи пропитал стены, пол и потолок магазина.

Дух стоял насыщенный, густой, хоть саблей руби. Холодного оружия крупного размера у посетителей магазина не было, посему каждый входящий начинал махать руками, в надежде разогнать тяжёлый духман. Чтобы избавиться от перепойного аромата мало проветрить помещение, мало выдраить сверху донизу торговый зал, мало сбить полностью штукатурку, даже в подвалах. Всё, что не сделаешь будет недостаточным. Симбиоз запахов возможно вывести, если выжечь напалмом абсолютно все нутро магазина. Но кто на это пойдёт? Народ постоянно толпится в «Темпе». День-деньской полно людей. Значит — и так сойдёт.

Наконец-то из маленькой девочки я перешла в разряд взрослой. Переходный период получился скомканный. То замуж выходила, то разводилась, то детей рожала. Университет, работа, должность. Извилистый путь никак не выводил на взрослую платформу.

— Вдруг выросла, — заметила мама. Заметила и удивилась:

— Вчера была малышкой, сегодня — взрослая. Так не бывает у нормальных детей.

— На себя посмотри, — предложила маме бабушка, — вчера, — очень ехидно бабуля принялась меня защищать, — была моей дочерью, а сегодня — дважды бабка.

Лиля прервала дискуссию. Предусмотрительно перевела тему.

— Ася, сбегай в «Темп», купи молоко.

— Мама, я курсовую пишу, — заныла Ася.

— Лиля, на часы посмотри! Какое в это время молоко? Выбирай: гречку, рис или макароны.

Гроза миновала наш дом. И мне пришлось отправиться в магазин купить варёной колбаски на оливье и ещё что-нибудь съедобное.

Придворный гастроном, в прямом смысле этого слова

«при дворный», встретил меня, до боли знакомым запашком. Рабочий день закончился. Во все отделы стояли километровые вереницы потенциальных покупателей. Ловко провернув дельце, я заняла очереди в молочный (если повезёт, купить баночку сметаны), в бакалею (приобрести макароны и майонез), в колбасный (купить кусочек «Докторской»). Приходилось бегать, наматывая круги, дабы не пропустить свою последовательность допуска к прилавку. Семь вёрст не крюк для бешеной собаки, но я начала выбиваться из сил, мотаясь по гастроному. Носилась по магазину, подтявкивая на ходу

— Помните, я здесь стояла? Помните меня? Я за этой дамой занимала!

И тут я встретила сына нашей новой соседки тети Римы. Она поселилась с шестью котами и двумя пидстаркуватыми сыновьями в квартире, уехавшей в Израиль Зюмы и моего друга детства Павлика со своей семьёй. Старшего сына тёти Римы, звали Славик. Старший мог смело считаться старым, было ему около шестидесяти. Этот мужчина так и не дорос до имени-отчества. Не приобрёл взрослой солидности. К нему относились, как непутёвому недорослю, прожившему более пятидесяти лет. Человек добрый, но абсолютно не на что не годный, водянистый, хлипкий.

Мой младший сын назвал Славика — Сравиком. Ребёнок «л» не выговаривал. Имя «Сравик» плотно приклеилось к вечно расхрыстанному, не слишком опрятному, старшему сыну новой соседки. Сравик помог мне купить все намеченные продукты, разделил очереди со мной пополам. Я покупала одно, он — своё и моё другое. Всё успели, всё досталось. Довольные отправились домой.

Осенний ветер бесцеремонно залазил под полы шерстяного пальто, засовывал холодную лапу под кофту, облизывал спину ледяным языком. Подтягивая повыше воротник, я надеялась согреться. А нетушки. Холодно, значит — холодно. Влажный одесский ветер пробирал до мозга костей. Моя кровь, под страхом полной заморозки лениво передвигалась по сосудам. Ещё не зима, только осень.

— Я замёрз в голову, — пожаловался сосед. По дороге домой Сравик поёживался, передергивал плечами, поправлял перекрученный шарф, неряшливо намотанный на шею, возмущался свой мамой.

— Нет, Вы представляете? Моя мутхер с соседками, в моем присутствии, подсчитывала свой возраст. И вышло, ей всего лишь 58 лет, а не 85. Подсчеты велись сложные, прямо, тригонометрические формулы применялись. Я возьми, по простоте душевной, да и спроси

— Выходит, мама я старше тебя?

Что тут началось. Муля подскочила, схватила меня за рукав, потащила в квартиру. Хлопнула дверью, стекла посыпались.

— Придурок чертов! — Заорала истерически, взбешённая мамаша, — Кто тебя за язык тянет? Они знали, что мне около шестидесяти. А теперь?

— Мама, ты сама им вчера сказала:

«Моему сыну через пару дней 60». Выходит я тебе не сын, а брат-близнец?

— Ой, я Вас умоляю, Сравик! (я «л» выговариваю). Мой средний говорит, я должна старшего слушаться. Ему пятнадцать, мне всего лишь тринадцать. Не нервничайте. Инфаркт за нами неустанно следит, подстерегает. Вцепится в глотку — заказывайте гроб. Вы, мужчина молодой, крепкий. Вам жить да жить, какие Ваши годы.

— Женщинам важен возраст, — продолжила я, — каждой хочется выглядеть моложе, а если на лбу написано истинное количество лет, приходится уменьшать возраст при помощи запутанных вычислений. Математики с нетвёрдой психикой с горя побежали бы сдаваться в психушку. Некоторые мамы рожают детей в полтора года. Это нормальное явление. Ничего особенного. Простые бабские штучки-дрючки.

— Вы такая замечательная, как Вы мне нравитесь. Если бы я был моложе, стройнее и, наконец, умнее себя нынешнего, — вздохнул сосед. Чувствовалось правильное воспитание, глубокое изучение литературы в рамках школьной программы.

— Ой, это из «Войны и мира»? Льва Толстого? Это Пьер Безухов?

— Нет. Это я, пожилой мужчина без любви, — печально возразил безликий Сравик.

Младший сын тёти Римы, — Иннокентий, — как можно назвать ребёнка таким старообрядческим именем, — похожий, как одно лицо со старшим, был выращен новой соседкой таким же никчёмным и мягкотелым, как и старший сын тёти Римы. Эта властная женщина, вдова, выращивала сыновей по образу и подобию амёб. Безхребетников, прозрачных и безликих. Оба сына окончили техникум и работали в каких-то учреждениях бухгалтерами. Сравик готовился к выходу на пенсию.

Иннокентию до пенсии осталось полтора года.

— Доработаю, чего там, — сообщил младший сын тёти Римы.

— Я человек честный, уважаемый.

— Уважаемый? — С недоверием переспросила Рая, с грохотом бросая ложку в кухонную мойку и выскакивая во двор.

— Ладно, не совсем уважаемый, — немедленно согласился Иннокентий.

— Они — эти сволочи-сослуживцы, только и ждут, когда я место их родственникам освобожу. Попрекают, что из меня бухгалтер, как из велосипеда пылесос. А я просто очень медленно работаю, зато тщательно. Они наговаривают. Мол, все отчеты неправильные. Бездари! Злобные! Жестокосердные!

Соседка Рима выбежала во двор

— Опять котята! Чуть не наступила! Суки такие! — кричала она. Коты тёти Римы, на самом деле по половой принадлежности относились к женщинам, в смысле, к кошкам. Их невозможно суками называть. Суки — это женского пола собаки, ни в коем случае, не кошки. Возникли трудности называния. Тетя Рима каждый раз удивлялась, откуда берутся в её квартире котята. Полуслепая Рима не замечала кошачьей беременности и свято верила, что вредные соседки Сара, Маня и Кира Исаковна подбрасывают ей «свежерожденных котят».

— Славик давай в «Темп» в темпе! — Строго командовала, как Чапаев, мама Сравика и Иннокентия,

— Купи котам ливерной колбаски на все деньги. Давай, давай! Поторапливайся! — Раскатистым громом проголосила, совсем прижившаяся в нашем дворе, новая соседка.

— Рима, — осторожно уговаривала моя мама,

— у Вас не коты, а кошки. Нагуливают с местными кошаками. Вот откуда бесконечные роды.

— Что Вы, Идочка, красавица моя! Я своих котиков сама собственноручно проверяла при отборе.

— Рима, Вы уже наощупь не отличаете кошачьи члены от толстых хвостов. Поверьте мне на слово. Вы ошибаетесь. Когда Вы в последний раз держали в руках член? Вспомните.

— Ой деточка, много воды утекло с тех пор.

По выражению лица тёти Римы стало ясно, она не помнила когда случился последний раз, но четко вспомнила какой именно размер держала в своей широкой ладони.

Омерзительная сладострастная ухмылка пробежала по расплывшемуся лицу и провалилась в чудовищно глубокую морщину.

Присутствующих передернуло. Присутствовали жительницы второго этажа. Понятное дело, моя мама, естественно, моя бабушка и проститутка Сара. Глядя на их лица, можно было только посочувствовать им.

Рима опомнилась, осознала тяжесть прожитых лет, глубоко вздохнула, приняла достойный вид. Убрала с лица лишнее, неприемлемое.

Мы истерически захохотали. Правая кисть тёти Римы улеглась на широком колене, словно старая женщина, что-то до сих пор держала в руке, сжимая пальцы.

Юмор — волшебное зелье от всех-всех недугов, спасательный круг в безумном море житейских передряг. Это врождённое качество, практически, всех одесситов помогало в болезнях и здравии, в жару и холод, в затишье и ураган. Шутки и смех о котах и кошках до позднего вечера раскачивали наш двор. Дом переживал девятибалльный шторм. В очередной раз хихоньки-хахоньки подняли новую волну весёлого смеха. Или это отголоски землетрясения с Румынской земли?

Никакой ясности.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

Автор иллюстрации – Лариса Юрасова

С первым днём зимы!

Осень нас покинула. Мы только привыкли к её тоскливому унынию, только наладили отношения с плащами и резиновыми сапогами, только убедили себя в необходимости носить зонтик в сумке. Каждый знает — лишняя тяжесть в сумке никому не нужна.

Наше существование плавно полилось в одном направлении с мелким, моросящий дождём. Наш шаг стал увереннее, уже не пугался мышиного шуршания опавших, хрустких листьев. Наш взгляд привык просверливать кисельный, мутный туман.

Мы прекратили депрессировать в пасмурном пространстве утреннего вечера, где день не начинался, потому что вечер не заканчивался. Худо-бедно свыклись с сентябрьским золотом, с октябрьской медью, с ноябрьской ржавчиной. И что? И всё!

Зима!!!

Начинаем заново привыкать, приспосабливаться, пристраиваться.

Хорошо, что в воскресенье. Надеюсь на прекрасное Первое декабря. Тридцать один день проживём и с Новыми надеждами, с Новыми мечтами, с Новыми успехами встретим…

Новый год!!!

Открываем сердце счастью.

–

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

Наступил великий день. Проститутка Маня нашла хорошего мужика. Одинокий человек, фронтовик (обязательное условие), заведующий склада (дополнительный бонус). Склад торговал метизами, разными шпунтиками, болтиками

— Мелкой, прочей ерундой, — как говорил мой папа, — Гвоздики, крючочки и винтики всегда необходимы людям при любой власти. Вот коммунисты переведутся, а это добро по-прежнему нужное.

— Выходи за него Маня. Он ценный человек. Опять же нам его дружба пригодится, — резюмировал дядя Мопс. Ценного работника звали просто до банальности — Иван Иваныч Иванов. Видно у его родни фантазия нулевая. И Бога не боялись, своего собственного ребёнка обречь на вечные насмешки.

Но когда дядя Ваня рассказал, что его отца и его деда, и даже прадеда звали — Иван Иваныч Иванов. Наш двор гоготал недели полторы, не меньше. Дядя И.И.И., прозванный так Раюней, не обижался и откликался на смешное прозвище.

— Знамо дело, добрый человек, весёлый — объяснил нам православный священник. Отец Александр радовался, в его полку прибыло. Иван Иванович веровал во Христа с православным уклоном. Соседи католики и греко-католики спорили с батюшкой до хрипоты. Особенно пышные дискуссии происходили ближе к перестроечным временам.

На дворе середина лета. Дни стояли жаркие, душные. Розы буйно цвели в палисадниках у соседки Вали и у тети Зюмы. Они соревновались, чьи цветы краше. Нам детям строго-настрого запрещалось рвать розы.

— За такое могут прибить. Без всякого сожаления. И под розовыми кустами похоронить, — запугивала детвору моя бабушка.

Нам категорически не разрешали даже белых мотыльков, порхающих над розами, ловить.

— Где угодно, только не здесь, — предупреждали хозяйки роз.

— Летом они превращаются в Церберов, — заверяла меня тётя Лиля.

Маня решила пригласить в гости на обед младшую сестру дяди И.И.И. с её мужем, симпатичным слесарем судоремонтного завода.

— Семейный обед необходим. Дабы придать «совместному проживанию официальный статус». — Так это называл скромный и тихий муж Киры Исаковны дядя Изя. Сказал и заметно покраснел. Весь двор переживал за свою любимую проститутку Маню. Маня была хорошим человеком. Порядочная, добрая женщина.

Запрещалось называть её услужливой, хотя она, на самом деле, такою была. Слово имело неловкий подтекст. Взрослые не объясняли почему, просто не советовали.

Дети говорили:

«Веселая, не жадная». Так не возбранялось. Маня всё-таки имела один недостаток. Она истерически боялась ночных мотыльков.

— Ночная моль, ненавидит несчастных ночных бабочек. Где справедливость? — Интересовалась моя мама.

— Язва! — незамедлительно ответствовала Маня.

Они с мамой вечно цапались, хотя любили друг друга нежно и трепетно.

Настал несказанно важный день. Мама, Лиля и бабушка с раннего утра побежали делать базар, «обратно пёрли тяжеленные сумки с Привоза, кони оборачивались». Проститутка Сара и матушка Клавдия пекли пирожки и торты для праздничного стола. Муж Сары, однорукий, но ловкий Сережа, мой «слишком умный» папа, добрый дядя Мопс и всеми уважаемый дворник Василий Иванович

мастерили, чинили, сбивали столы и скамейки. Зюма варила компот в огромной, десятилитровой кастрюле, кем-то украденной из советской столовки.

Адиля готовила настоящий плов. Из молодой баранины, из длинного необычного риса, с барбарисом и узбекскими специями. Аромат плавал в воздухе, как наваристый бульон. Дети и дворовые коты наматывали круги, сближались, группируясь ближе к казану.

— К ней нельзя приближаться на пушечный выстрел, — сказал Андрей, муж Адили, таким тоном, что дети и коты разбежались. Бабушка делала икру из синих. Мама с Лилей фаршировали перцы. Мяса мололи немного.

— Не те времена, — говорил мой папа. Много: жарили лука; тушили натертые на крупной тёрке морковь с корнем петрушки и корнем сельдерея; добавляли рубленной зелени и круглого риса. Вместо томата использовали томатный самодельный сок и тертые помидоры. В нашем дворе наложили табу на томатную пасту.

— От неё изжога, — постановила моя мудрая бабушка. Томатная паста не переступала порога нашего обезбашенного дома.

Кира Исаковна и Лена Исаковна готовили своё фирменное блюдо. Жаренный в муке судак заливали маринадом. В кипящую воду добавляли перец горошком, чёрный молотый перец, лавровый лист, немножко сахарку, несколько долек лимона. Лимон стоил дорого, его употребляли только при ангине. Когда маринад остывал, подливали уксус по вкусу. Выкладывали жареную рыбу в глубокую посуду, заливали саламуром, настаивали до назначенного времени. Так мне этот рецепт надиктовали Лена с Кирой. Когда появились холодильники мы ставили рыбу на сутки мариноваться. Вкуснота неописуемая.

Стол накрыли царский. Жить стали немного побогаче. Правда хлеб в основном ели темный, белым лакомились только я и Ася. Мы его получали по специальным карточкам, как переболевшие болезнью Боткина. Мы очень гордились восхитительной болезнью. Потому что выжили и получали ужасный кирпичик, называемый белым хлебом. Пришли уважаемые гости, их усадили на лучшие места, под попы подсунули подушечки. Соседи нарядились, переживали за Маню, желали ей счастья. Пора пришла выдавать Маню замуж.

Жених напялил в июльскую жару чёрный костюм с белой рубашкой.

— Это же не свадьба, а только смотрины, — пропела молитвенно сложив руки святоша Клавдия. — Вспотел, дышать стало нечем.

Папа вынес И.И.И. свежую бобочку, так называлась трикотажная рубашка с короткими рукавами, типа современного поло. И.И.И. помылся, переоделся, заметно повеселел. Только-только все уселись, разлили самогонку, выпили за знакомство. Только-только всё пошло гладко, Маня решила сказать тост

— Дорогие соседи, Иван Иванович и...

дальше она ничего уже не говорила, а истерически орала, размахивая руками. Соседи решили, Маня от счастья и переживаний или от теплового удара сбрендила. Оказалось, в красивое декольте без пяти минут невесты, в декольте, сказочно подчеркивающее Манины груди, влетела бабочка – белый мотылёк. Абсолютно бывшая проститутка от ужаса позеленела. Сорвала с себя приличное платье. От отвращения, от мерзкого прикосновения к телу осыпающейся живности, прыгала и дергалась, как настоящая сумасшедшая. Чуть лифчик не сорвала.

Бабочка, («Хвала Всевышнему», –– вскрикнула Адиля), вылетела из платья. Маня вечерним нарядом пыталась прихлопнуть мотылька, выделывая пируэты, в трусах и лифчике носилась вокруг стола.

— Это занятие, всё-таки, отвлекло Маню от оголения грудей, — успокоила всех Лиля.

Бабочку удачно уничтожили общими усилиями.

До двенадцати ночи во дворе стоял гомерический, раскатистый хохот. Пока не пришли жаловаться жильцы соседних дворов. Они всегда нам завидовали, дружбе и веселью. Больше всех ржала младшая сестра брачующегося. Она безоговорочно полюбила Маню, наплевав на древнюю профессию о которой знала вся Одесса. И давно для Мани это не профессия, а высокое звание, которое ещё надо заслужить! Мои подружки так и ждут, когда я назову из проститутками.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

«Дегенерат негодный для инцеста»

Он говорил отрывистыми фразами, словно рубил топором мелкие ветви. Взмах топора, удар, сломанная ветка, ещё удар, ещё ветка. Речь походила на собачий лай. Когда он злился, нельзя было закрывать глаза. Под опущенными веками, вырисовывался портрет жестокой псины, беспородной, грязной дворняги, которая бесконечно брешет, норовит укусить.

Наш дом его ненавидел, обходил десятой дорогой. У мерзкого типа по толстым жилам текла зловонная, с запахом перегара, чёрная кровь. Когда он открывал рот, не только соседи, собаки и кошки — но даже вездесущие тараканы-прусаки прятались по щелям.

Люди, не умеющие правильно излагать свои мысли, по непонятным причинам обожали разглагольствовать. Этот отвратный субъект произносил резким голосом предложение за предложением, ничего не говоря по сути. Набор редкоупотребляемых, в основном нецензурных слов. В его тупой башке разрозненные фразы не отражали мысли, валялись ненужными обрывками, раскиданные отрезвляющим ветром.

Одни фразы жесткие, другие — придирчивые, третьи — колючие. Занозили слуховые проходы, оставляли пекущие ранки, значение сказанного, пьяную чушь, никто не мог взять в толк. Этот прогнивший фрукт, вообще, лучше бы молчал, не произносил слова, не складывал предложения. Богатая мимика лица отлично справлялась с отсутствием правильной речи, незнание законов риторики. Ужимки наглядно демонстрировали, роившееся в голове.

Иногда Ире казалось, что если бы отец родился немой, ей не приходилось слушать ужасный бред, по-прежнему пугающий её.

С детства, сколько она себя помнит, образ отца смешивался с образом чудовища, нелюдя, от которого мать её родила.

Маленькая девочка любила сказку про аленький цветочек. Надеялась, домашнее чудовище вот-вот превратится в принца, у неё как у всех детей будет полноценный папа.

Но папа впадал в неприглядные ипостаси. То свиньей, то козлом, то неведомой скотиной. Стыд давно не мучал девушку, ненависть к отцу поглощала полностью, а со смертью мамы эта самая ненависть вперемешку со страхом стали во главе совместного проживания.

— Ира! Шоб ты скисла! — кричала моя разъярённая бабушка. — Масло горит! Задохнуться можно! Сколько раз объяснять?! Сливочное не должно перекаливаться на сковородке.

— Тупая девчонка, — вступила вторым голосом, создавая дуэт бывшая антисемитка Зина.

Ира не отвечала. Это показалось странным разгневанным соседкам. Ирка за словом в карман не лезла. А тут — мертвая тишина. Женщины знали — она дома. В нашем дворе всё, или почти всё считалось общим, все всё друг про друга знали, кто пришёл, кто ушёл, что принесли, почему унесли.

Поэтому делегация соседей первого этажа, быстро семеня ногами, шаркающими походками, потому что «молодость подустала», кряхтя и чертыхаясь, потому что артриты с артрозами, поднялась по лестнице на второй этаж. Проклятья летели в адрес скрипучей лестницы и строптивой девчонки.

— Нет, чтобы выйти, извиниться и закрыть инцидент, «не доводя занятых жительниц этого конченого двора, до инфаркта».

Ввалившаяся толпа застыла в дверном проходе. На сцене двое — отец и дочь. Раскрасневшаяся Ира прижалась к разгоряченной плите, в руке держала огромный нож, наставленный мощным лезвием на дегенерата папашу, растерянно уставившегося на дочку.

Всё казалось бы ничего, но соседей смутили (а соседок не так-то просто смутить) штаны и чёрные семейные трусы, сползшие по волосатым кривым ногам пьянчуги отца, лежали на полу, стремяжив копыта без пяти минут насильника.

Глаза Иры, переполненные слезами, округлились до размера десертных тарелочек, рот перепугано кривился. Один малюсенький шажочек в её сторону и брюхо отца-безбожника распорет нож. Рука у Иры, явно не дрогнет. Что говорить? Сцена — «А мы не ждали вас, а вы припёрлися».

Моя бабушка оказалась ближе всех к будущему зеку

— Господи! И этой пипеткой он сделал такую красавицу, отважную умницу? Кто бы сказал — не поверила, этим в приличном носу не поковыряешь.

— Деточка, а чего ты так высоко лезвие ножа подняла. Отрезать надобно, то что чуть ниже, — пропела музыкальным, звонким голоском Кира Исаковна, готовая, как пантера в прыжке, вцепиться в горло соседу со второго этажа. Незамедлительно добавила несколько сложноповторимых словосочетаний. Недаром её называли самой черноротой преподавательницей Одесской консерватории.

— Кира, так ребёнок боялся промахнуться. Ишь какой крошечный. Теперь становится ясно откуда неуемная злобность, — разъяснила народу мама моего друга, будущего трансвестита Шурика.

— Ты бы с таким цвейликом между ногами стала в миг хуже любого фашиста, — подсказала моя тётя Лиля.

Соседи насмерть перепуганные, грохнули от хохота. Смех немного убавил яркость происходящего, утихомирил поднимающуюся волну праведного гнева, свёл на нет желание убить, повесить, четвертовать, сжечь к едрене фене — злобного пса, папашку Иры.

Инцест –– слово малоизвестное, не всем понятное, застряло в некоторых головах, но так и не прозвучало. Папашу не разорвали в клочья. Предоставили следственным и судебным органам возможность арестовать, осудить, похоронить на тюремном кладбище, умершего при невыясненных обстоятельствах заключённого, отбывавшего наказание за попытку изнасилования собственной дочери.

Маня и Сара после суда долго обсуждали юридические термины услышанные впервые. Особое место отвели слову «инцест». Оно звучало противной болезнью, типа — «цистит», ассоциировалось с — «цепным псом». Саре напоминало— «рецидивист» и «нацист». Новое слово запомнили. Применять его в быту почти не удавалось, при каждом мало-мальски подходящем случае «инцест» вставляли в предложение.

Хотя, если честно сказать, в основном — не по делу, не совсем к месту. Это слово обрело подобие междометия на уровне — вау; черт побери; ну тебя; пошёл на фиг и других, не слишком культурных выражений.

Наши соседи, в основном представительницы женского пола, употребляли такие обороты речи, что у соседей сильного пола уши в трубочку заворачивались. Особой громкостью и разноплановостью выражений, выделялась попадья Клавдия. Опять же, не могу передать словами поток, излившийся на голову инициатора инцестуозных отношений.

Ира вместо умершей мамы, вместо осуждённого ублюдочного отца, получила огромную семью из всех жителей нашего дома. Проститутки Сара и Маня оберегали девушку поочерёдно. Кира Исааковна и её приходящая сестра Лена постоянно спорили с гетерами за возможность сделать для Ирочки благое дело. Всем хотелось помочь.

Мы, младшая группа жителей нашего двора покупали для морально-пострадавшей хлеб, молоко и мороженое, когда нас посылали в «Темп» за продуктами.

В последнюю августовскую ночь, дул ещё тёплый, но с холодными нотками ветерок. Соседи сидели во дворе под древней акацией за огромным, сбитым из старых досок столом, тихо болтали о том, о сём. Ира воспользовалась паузой, никому не удавалось за здрасте-живёшь вставить хоть словечко в беседу.

Такая попытка могла повлечь за собой грандиозную бурю. Но Ире многое прощалось и разрешалось.

— Когда-нибудь в глубоких потёмках вселенной родится новая звезда. Я назову её Боттичелли, — поэтично проговорила девушка.

— Ласково Ботик, — продолжила она.

— Пес по имени Ботик — награда за грубого, недоброго, ограниченного отца. Вот тогда я стану счастливой. Такая у меня мечта.

На следующий день, в воскресенье, около десяти утра двор всполошился от смешного продолжительного тявканья. Казалось, плюшевая игрушка издавала детский собачий звук. На втором этаже, возле Иркиной квартиры, на тряпке невообразимого цвета сидел трёхмесячный щенок. Ира в ночной рубашке, босиком, бросилась к двери. Открыла и замерла.

Малыш, белый медвежонок, лизнул ее ногу. Девчонка завизжала от восторга. Прижала щенка к щеке и заплакала. Ручьи слез смывали горе и одиночество, уступая место счастью и любви.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

«Ящики для складирования несбыточного»

У каждого человека есть мечта. У одного она сложная, многогранная. У другого – она укороченная, банальная. Шурик не мечтал стать американским трансвеститом. Проживая на улице Заславского, мечтал о брюках нормальной длины. Ему осточертели подсмыкнутые штанишки. Павлик не мечтал быть похожим на Павлика Морозова. Мой папа нас научил. Мы знали – предать отца мог только законченный малолетний козёл.

– Козлёнок? – Уточнила я.

– Нет! Павлик Морозов не козлёнок! Он законченный козел! 

Павлик мечтал стать моряком, пересекать бушующий океан, гоняться за огромными китами, увидеть экзотические страны.

В те времена никто не бывал в Китае или в Тайланде. О Турции и не мечтали. Даже побывать в Болгарии – мечта не для всех, для избранных. Двоюродная сестра Ася не мечтала о красивых куклах. Что мечтать о том, чего нет? Она мечтала о малиновых и ярко-желтых петушках на палочке. Ася была слишком мала.

Всецело несбывшиеся мечты складировали в огромные ящики.

Взрослые заполняли ящики быстрее детей. Интеллигентная преподавательница Одесской консерватории по классу игры на фортепиано Кира Исааковна, женщина с самобытным, чёрным ртом, мечтала о талантливом ученике похожим на моего папу, который мог родиться раз в столетие, но никак не рождался. А Кира не молодела.

Проститутка Маня хотела выйти замуж за приличного человека. Её коллега – гетера по имени Сара, надеялась покончить с утомительной профессией, потому что получила предложение от человека, одобренного двором. Моя мама мечтала о золотом украшении, таком недостижимом и маловероятном.

Так много в мире несбыточного.

Я всегда мечтала по-богатому.

В кармане ломаный грош, а в мечтах: лечу на огромном лайнере в Непал, Катманду, волшебную страну Шангри Ла; передвигаюсь на роскошном Mercedes по шелковому асфальту над Средиземным морем по дороге из Канн в Монте-Карло и длинный шелковый шарф развевается на ветру; пересекаю Тихий океан на белоснежной яхте, пью шампанское и ем ананасы с бананами.

И одета во все белое, как Ассунта, которая «не промахнись». Белое мини платье, белый короткий лаковый плащ, белые сапоги-чулки, лаковая, опять же, белая шляпа с широкой тульей, и вдобавок, лаковая белая сумочка через плечо. В двенадцать лет, в кинотеатре «Фрунзе», увидеть Монику Витти в роли Ассунты, всю-всю в белом и лаковом…

Разве детская психика, окружённая серым, чёрным и темно-синим, могла выдержать такое? Нет! Не могла!

Но я выжила, а психика притворялась нормальной.

Все лаковое и слишком белое похоронила в ящике для складирование несбыточного. В моем ящике уже валялись: шоколадное мороженное и конфеты – из разных фильмов и Диснеевских мультфильмов, катание на собственном пони – из фильма «Унесённые ветром», самолёт «Аэрофлота», в котором я лечу в Нью-Йорк и ушедший перед самым носом катер «Александр Грин». За что мама долго выговаривала мне: «Нашла время перестегивать сандалии, когда все спешат. Теперь стоять из-за тебя на солнцепёке целых полчаса».

Я никогда не пилила своих детей. Помнила, в детстве мне это совсем не нравилось. Бабушка обнимала меня, успокаивала. Я была её душа. Бабушка, в отместку пилила маму: «Нечего ребёнку в выходной день портить настроение». Мама с бабушкой не соглашалась. Вступление папы в оркестр давало резкий перевес в мою пользу. Мама замолкала. Она знала, если бы с нами поехала Лиля, то победа, однозначно, досталась ей.

Тетя Лиля, дядя Мопс и двоюродная сестра Ася, всегда принимали мамину сторону. Кто бы из них рискнул сказать слово против мнения мамы? Да, никто! Против Лили оборону держала «нахальная мелюзга», в смысле, я и бабушка. Папа присоединялся ко мне, только вместе с бабулей. Один он никогда не рисковал своей жизнью.

Бабушка была его тёщей и большой защитницей. Однажды между ними произошёл раскол. Папа сказал, что вареники никуда не годятся, пересоленные. Бабушка не на шутку разобиделась, вспылила. Назвала папу беспризорником. Папа – этого не простил.

В нашем дворе все знали – мой папа вырос в детдоме. Его мама цыганка, перед войной, после смерти дедушки еврея, которого я, естественно, не знала лично, сдала его и его старшую сестру Раду в государственное учреждение. Дети ей мешали. Бабушка-цыганка гадала. Гадала хорошо, предсказывая высоким начальникам партийные или финансовые проверки и чем они закончатся.

Мама говорила – «она хорошо обеспеченная». Я с чёрными папиными кудрями, чёрными папиными глазищами, с прыгающими мамиными чертиками в чёрных зрачках была единственной, кого цыганская бабушка признавала за свою. Мне на год бабушка-гадалка подарила золотые «самоколки». Огромная роскошь. Мама приняла дар, завёрнутый в клочок газеты «Известия», поспешила к своей сестре Лиле, поделиться невероятным событием.

– Да ты что? Подарила золото? И гром не грянул, и земля не разверзлась? – Ехидно вопрошала Лиля.

– Наверное, в лесу все звери сдохли, – резюмировала, входящая в комнату бабушка.

Мама побежала к соседке Светке, будущей маме моей подружки Раи, показала «самоколки». Светка полчаса охала-ахала, поглаживала свой огромный, беременный Раей живот, взбесила маму избытком эмоций.

– Ты, не иначе, как сдурела Света, причитаешь, квохчешь, аж тошнить начало.

– Иди ты к черту, злобная холера!

– Какая я тебе холера? Я тебе золотые сережки показывала. Ты их только в кино видела. И то, точно не знала: золото это или бутафория. Тьфу! Дура!

Мама хлопнула дверью.

Поднялась к проститутке Саре. Та сразу же обрисовала ценность подарка. Она знала – цыганка богатая скопидомка. Как «царь Кащей над златом чахнет». Руководящая элита рассчитывалась за гадания, по большей части, драгоценностями. Цыганская бабушка умерла, когда мне было лет шесть.

Папина сестра Рада прибежала в воскресенье, после обеда с криками:

«Ведьма умерла. Янко, побежали добро делить».

Но соседи бабушки цыганки оказались шустрее. Папа и Рада застали разкуроченную квартиру. Вымели всё подчистую. Золотой монетки не оставили. Мое наследство корова языком слизала.

– Не жили счастливо, нечего и начинать, – успокоила, как могла мама.

В милицию обращаться не стали. Ни Рада, ни папа не смогли бы составить опись украденного имущества. Они не представляли размах разворованных ценностей. За гадания платили щедро. Бабка-богатейка, в очередной раз продемонстрировала нелюбовь к собственным детям. Хоронили её безмерно обогащённые соседи. Двор, в котором жила цыганка был воровской, недобрый.

Моя умница бабушка сказала, слава Богу, что всё-всё утащили, а то при делёжке Рада выгрызла бы твоему папе кадык. Хотя у папы никакого кадыка не было, вернее был, но абсолютно незаметный. Вправду, Рада могла. Она всю жизнь ссорилась с папой. Все ей не нравилось, вечно придиралась. Особенно не нравилась дружба папы и Лили. Отец всегда помогал маминой родной сестре. Лиля была крикливая, но до безумия добрая. Папа Раду не любил. В детдоме она отбирала у маленького братика еду. Такое простить трудно.

Мама показывала мои сережки кому только могла. Заворачивала их в изрядно потёртый кусочек газеты, прятала в карман байкового халата. В то время по двору женщины разгуливали в домашних халатах, вылинявших, застиранных. В послевоенное время жили бедно. Мама, демонстрируя сережки, вынимала из кармана, в сотый раз заворачивала в газетку и опять прятала.

Очень притомилась, расслабилась непозволительно. И… выбросила в мусор, валявшийся в кармане клочок бумажки. Только на следующий день вспомнила, в газетке лежали «самоколки». Но ненасытная машина с утра собрала весь мусор нашего двора. Сережки сгинули на веки вечные. Моя семья боялась бабушку-ведьму.

Мама побежала в ювелирный магазин и на последние десять рублей купила точно такие же серёжки. Мне прокололи уши в пять лет. Я орала, ревела на весь двор, не потому, что было больно, а потому что знала, в меня входит сила цыганская, и она будет взрывать мою кровь до последнего вздоха.

Адиля так и сказала

– Зачем твоей чуме цыганские серьги? У неё и так фитиль в заднице. На моём Мусе живого места нет. Он за твоей егозой носится, не успевает.

– Так посади его на кол! – заступилась за утерянное добро моя мама.

– Ты что? Какой кол? – испугалась Адиля, обняла руками свой живот.

– Нет у меня в попе ничего! Вот гляди! Глаза разуй! – Не могла я смолчать. Задрала юбку и хотела оголить мягкое место, чтобы добрая Адиля убедилась в ошибочном, голословном обвинении. Только Кира меня схватила и не дала совершить намеченные действия. Рядом стояли мои друзья. Поэтому моментально вспомнила, что девочка я приличная. Зад демонстрировать при мальчиках плохо.

– Это цыганские «самоколки»? – спрашивала двоюродная сестра Ася. Хотя давно знала ответ на щекотливый вопрос. Ей ужасно хотелось иметь такие же сережки. Но у Лили денег не было, как впрочем и у всех остальных соседей. Жили на зарплату, друг другу одалживая, переодалживая червончик, дабы не «положить зубы на полку», как-то «дотянуть до получки», не «сдохнуть от голода».

Жили по-нищенски, скудно, назло врагам щедро и весело. Все кроме, без всякого сомнения, кроме священнослужителя. У него деньги были и немалые. «Волга», золотые-серебряные сережки, цепочки с крестиками, колечки матушки Клавдии. Дворовые кумушки говорили о несметном богатстве. Эти богачи подкармливали, вечно голодную малышню, на совместные гулянки ставили на столы щедрые угощения, а главное – море самогонки.

Клавдия любила готовить, жарила целых поросят, пирожки пекла с мясом. Паски у неё получались желтыми от хозяйских яиц, сладкими, пышными. Поливала их сахарным сиропом. Кутю варила щедрую. Взвара мало, всего остального много. Изюм, орехи. Как это было вкусно. Вспомнила, аж слюнки потекли. Клавдия называла продукты — «подаяние от мирян».

Детей у деятелей православного культа не было, как равно и других родственников. Сгинули во время войны. Мы, дворовая детвора, заменили кровных. Наши многочисленные семейства жили одним домом, одной семьёй. Потому, когда мне прокололи уши, Клавдия и отец Александр подарили Асе точно такие же «самоколки», как мои цыганские. Ася достала из ящика несбыточного одну золотую мечту. Двоюродная сестра блистала серёжками.

Каждый из жильцов складировал несбыточное в огромные ящики. Больше оказывалось несбыточного, чем того, что случалось хорошего. Хорошее укладывалось в обычные рамки. Ящики с несбыточным заполонили двор.

И выбросить не выбросишь. Мечты все-таки…

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

Погода стояла, когда уставала стоять – ложилась, вытянув ноги и руки. Подкладывала под голову цветущие ветки – значит весна. Если в ветвях клубника и красная черешня – значит не просто весна, а май. Точнее – конец мая.

Элвис Пресли в синем театральном костюмчике, в обтяжку, малёк подрос, возмужал, с трудом засовывая грузное тело в штаны-клеш, закрывал облегающую рубашку, сильно выдохнув. Надеялся, что змейки сойдутся, он сможет застегнуть наряд. Сколько раз просил администрацию оплатить пошив нового костюма, на один размер больше.

Понятное дело, живот и другие жирные складки не выпирали бы с пошлой настойчивостью, а раскладывались в дозволенных рамках сценического образа. Но жадная администрация отказывала, ссылаясь на скупого собственника игорного заведения.

Ежедневно Элвис начёсывал кокон, обильно смазывал бриолином или новомодной пенкой для волос, таким макаром подчеркивал облик и добавлял правдоподобность.

В обязанности Пресли входило следующее: открывать двери почетным гостям по нечетным дням; давать прикуривать игрокам зажигалкой «Zippo» с американским флагом по всему фронту; подвигать стул высокородным мадамам первого в городе казино.

Но главной работой Элвиса всё же считалось пение знаменитых шлягеров Пресли, под фонограмму, конечно же. Он так профессионально открывал рот, что многие слишком умные посетители верили, что наш одесский Элвис поёт не хуже, а иногда лучше, ныне покойного, американского певца.

Одинокие женщины прижимались пышными грудями к поизносившейся униформе подражателя местного разлива. У меня складывалось впечатление, эти дамы воображали Элвиса богатым штымпом. Просили провести их до дома в такси. Явно давая понять, что звездная майская ночь создана для их с Пресли любовных утех.

Наш Элвис был голубой. Раньше так и говорили: «Этот – голубой, этот – не голубой»

Сегодня гендерные вопросы решаются немного другими аспектами. Но и я о другом.

Игроки нетрадиционной ориентации, посетители казино, хорошо подвыпив и плохо проиграв, надеялись на щедрость Пресли, ведь своим шикарным видом он казался очень даже респектабельным.

Никто не знал, что Элвис глубоко несчастный, неимоверно одинокий, ни на что не рассчитывающий, смертельно уставший человек. И только перевоплощаясь во всемирно известную звезду жил какой-то воображаемой, не своей жизнью.

Представляя себя поочерёдно: то красавцем певцом; то богатейшим мэном; то представительным Дон Жуаном, в прямом и переносном смысле. Он бесконечно играл топовые роли, моментально и глубинно вживаясь в образ. Реальность захватывала на небольшой отрывок времени, он моментально сдувался под бременем злободневных проблем, опускал плечи, втягивал голову, поразительно уменьшался в разы.

Пропадал великий актерский талант, невостребованный ни Голливудом, ни Болливудом, ни Одесской киностудией.

Сейчас, когда Пресли постарел и его вечно болеющая мамочка умерла, оставив в наследство серую, облезлую кошку, полуподвальную двадцатиметровую квартирку в нашем дворе, ему стало немного легче и одновременно намного тяжелее.

Людям, вынужденным любить представителей собственного пола жилось в постсоветском пространстве также тяжело, как жилось геям Советского, немного фашистского режима.

Но у нашего Элвиса в юности случилась настоящая яркая любовь. Чувства играли всеми разноцветными гранями, страсти кипели нешуточные. Два года парни тщательно скрывали свои отношения. Но судьба-злодейка вытворила такой фортель, еле уцелели. Статья 122 Уголовного кодекса, чуть не убила их, заключив в тюрьму. Мир не без добрых людей, геи занимали высокие должности, исподтишка помогли сбежать партнеру за границу.

Элвис остался один, в смысле с мамочкой и серой облезлой кошкой, а этого явно недостаточно, чтобы достать его 122 статьей. Нет состава преступления. Объект улетучился. Но за ним наблюдали, блюли каждый шаг и каждую мысль.

Элвис вынужден был влюбиться в противоположный пол. Не весь, конечно, только в одну представительницу. Раз подобное требовали обстоятельства, значит он не станет противиться судьбе. Соседская девочка Тоша с самого рождения мечтала стать женой Элвиса, и домечталась до осуществления заветного.

Невзирая на сексуальные предпочтения молодожена, совместное житьё приносило радость, особенно счастливо зажили с рождением сына, как две капли воды похожего на Пресли. Но в ограниченном пространстве маленькой, полуподвальной квартирки мамочке и, наверное, кошке жилось тесновато.

Мамочка, – всегда права, – постоянно ущемляла интересы ячейки общества. Выжила соседскую девочку совместно с её сыном в недалекую заграницу, то есть – Израиль. Жена ни на что не претендовала, но все же, ей, глупой, хотелось, дабы Элвис, родной голубой муж заступился, сказав хоть одно слово. Она так обиделась, уехала, отрезала, забыла. Он вскоре похоронил мамочку.

Тоша его бы точно спасла, но все осталось в совершенно другом измерении. Вселенная расслаивалась на пласты. Тоша обитала в одной плоскости, он, Элвис в далекой другой. Иногда разглядывая фото, где рядом жена и маленький ангелочек сын, наш имитатор тихо плакал, шмыгал носом.

Прошло двадцать пять лет…

Элвис Пресли, никто в целом городе не знал настоящего имени, сидел у окна, покосившегося невнятного цвета дома, в старом дворе, видавшего виды центра, пил компот. Не надеялся, не чаял, не гадал. Высокий парень, двадцати семи лет отроду, вошёл во двор и крикнул:

«Папа! » Элвис чуть в обморок не свалился от неожиданности и удивления. Парень спустился в полуподвал, кинулся к отцу, на которого удивительным образом походил, обнял, поцеловал и увёз в Тель-Авив к своей семье и к Тоше, вдове неимоверно богатого израильского коммерсанта.

Нормально одетый, подтянутый мэн каждое утро шёл по мокрому песку от дома к Яффо, до ресторана «Старик и море». Выпивал там чашечку эспрессо и отправлялся в обратный путь. В один из таких дней, когда солнце находилось в прекрасном настроении, целовало нежными тёплыми поцелуями. Когда Средиземное море играло, смеясь, в догонялки, произошло то, чего Элвис перестал ожидать, но отчаянно мечтал.

Навстречу мелкой трусцой бежал молодой израильтянин. Его темное, загорелое тело искрилось крупными бриллиантами морских, соленых капель. Пресли замер, любуясь сказочной красотой.

Парень сверкнул весёлыми глазами, ухмыльнулся звёздной улыбкой.

Не остановился, не поздоровался, не познакомился с Элвисом. Пресли облизнулся, как мартовский кот, сражённый наповал зрелищем, больше похожим на голографический мираж.

Тоша после пятидесяти необыкновенно расцвела. В молодости слишком худая, с изможденным лицом, походила на пыльную былинку. Теперь же немного округлилась, стала похожа на Сальму Хаек. Щеки, губы, грудь наполнились смыслом жизни. Окунувшись в обеспеченную успокоенность, приобрела благородный лоск, французский шарм.

На Шабат Тоша пригласила гостя. Элвис пришёл с бутылкой кошерного вина, направился в столовую, где хозяйка дома накрыла праздничный стол. У стеклянной двери террасы, сквозь которую просматривался ухоженный сад, стоял гость в светлом льняном костюме. Высокий и статный. На мгновение Элвис испугался, засуетился. Решил, – перед ним пляжный бонвиван, но он ошибся. Сердце забилось ровнее.

Тоша представила Пресли незнакомцу. Импозантный мужчина лет пятидесяти по-хозяйски обнял Тошу за плечи и снисходительно улыбнулся Элвису, как улыбаются бедному родственнику, самую малость поднадоевшему.

Сын в очередной раз пришёл на помощь. Он объяснил гостю, его отец известный украинский актёр. Слегка приукрасил. Гость приподнял левый уголок рта, скривился в полуулыбке. По-видимому Тоша рассказала о бывшем более детально. Элвис не расстроился. Он радовался. У него осталась надежда…

Тоша закрыла глаза, на невыгодные для неё обстоятельства. Умиротворенность окружающего мира создавала особый защитный слой. Там все жили долго и счастливо.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

Красивые с непониманием всматривались в Обычных. Они и замужем, и детей куча, и на работе почёт и уважение. Всё у них ловко складывается. Непросто, но складывается. В нужный момент поворачивается, становится в паз, закипает, не пережаривается. Соль-перец по вкусу. С собственными мамами шампанское попивают. Со свекровями курят на кухне, перекидываются анекдотами, хохочут. Весь спектр женской удачи налицо.

Красивые плакали. — Я к ним с открытой душою, они топчут мою душу ногами и ещё плюют туда. Отталкивают, двери перед носом захлопывают, гадости говорят, злобствуют, ненавидят. Если б могли закидали камнями или, того гляди, пристрелят на глазах всех собравшихся. Красивые прикидывались овечками. Овечками? Викуньями! Так точнее. Для овечек они слишком хороши. Обиды глотали большими упаковками. Где справедливость? Справедливость была. В неё верили, идолопоклонялись. Правда, никто не ведал, где именно она обитает. Как она выглядит? Лично с ней никто не встречался. Но вера есть вера.

Красивые замыкались. Чувствовали себя чужими на празднике жизни. Несчастливыми, одинокими. С подругами не складывалось. Мужчинам не верили. Одиночество под ложечкой подсасывало. Красивые мужчинам, в основном, нужны как дорогие часы фирмы «Breitling» или золотые запонки «Cartier». Красивых использовали, плюс-минус, как аксессуары. Понятно. Но куда девать чувства Красивых, если они родились с душой?

Обычные знали — ловить нечего. Опускались на землю. Мужей выбирали без капризов и пустых надежд. Красивым — любой, а им только этот. Рожали детей, вели дом, просто общались с родными и близкими. Их ценили и любили. За простоту, заботу и тепло. На стол выставляли холодцы, пироги, с хрустящей корочкой, запеченных поросят, рыб, фаршированных целиком. Гостей радовала обильная еда. Хвалили кулинарные способности хозяйки. От карьерного роста не отказывались. Занимали приличные должности.

Красивых на серьезные работы не брали.

— Да что у неё в голове? Только маникюры, косметологи, массажисты, фотки в купальниках на Багамах и Фиджи. И откуда у Красивых ум. Или то, или другое. Стикер на лоб, как ярлык, Красивой наклеивали, мол дура-дурой. Убедить в обратном — ох как непросто!

Обычные собирались стаями. Их огромное количество. Вместе они сила. Если где-то Красивая появлялась, Обычные её обступали, заклёвывали. Красивая одна, Обычные гуртом. За это их винить нельзя. Прописная истина: Красивые — угроза мирового значения. Обычные понимали, некоторые даже жалели Красивых. Но страх, что Красивые захватят стратегические позиции, и оставят Обычных с носом, сковывал их одной цепью. Зачем ждать проблем, легче изжить пока не началось. Срабатывал инстинкт самосохранения.

Красивые руки не опускали. Давали отпор. Привлекали на свою сторону всех, кого можно было переделать при помощи пластических операций. Правда процент качественного выхода маловат. Слабо помогала работа лучших хирургов. Из некрасивой слепить красавицу практически не удавалось. Ресницы подклеивали, ногти наращивали, прически увеличивали при помощи искусственных прядей. Еле-еле собирали небольшой отряд качественных. Правда, надо отдать должное, благоприятно влияло увеличение губ, особенно хорошие результаты получали при увеличении груди. Чем больше увеличение, тем значительнее эффект. Остальное не имело ни малейшего значения. Рядом с большой грудью терялся любой смысл.

А если с внешностью складывалось удачно, то внутреннее содержание хромало. Чувствовалась некая, остаточная озлобленность. Отсутствовала масштабность восприятия. Обычных выдавал испуганный взгляд.

Красивым казалось, весь мир у их ног. Коленопреклонённые богемные супермены, нишевые духи в шикарных коробочках, кабриолеты и яхты, особняки в Пунта-дель-Эсте или Ки-Уэст. Ожерелья, колечки и серёжки с бирками, на бирках цена со множеством нулей, и это мелочёвка и только. Меха в придачу с холодильником для шуб. Роскошь кидалась к ногам, не на долго, года на два-три, редко — на четыре. Затем на смену выходили молодые и совсем молоденькие, большая часть подарков отнималась и передавалась следующему поколению. Не может же олигарх бесконечно тратиться на дорогущие безделушки. Старым красавицам это уже ни к чему.

Красивые (сильно умные), готовили платформу к отступлению в виде дипломов, свидетельств и трудовых книжек. Обзаводились нужными знакомствами, демонстрируя окружающим не цацки и ножки, а эрудицию, ум и сообразительность. Добрые знакомые предоставляли работу. Красивые — умные, (но не слишком, скорее — хитрые), открывали счета в банках и понемногу копили денежные средства на, так сказать, чёрный день. Забывали, что деньги рано или поздно заканчиваются. Красивые (безмозглые) уходили с чем пришли, может с сумкой Fendi или в туфельках Chanel. Такая мелочь не спасала. Уходили налегке. То есть — ни с чем.

Обычные проживали расхожую жизнь, обходили острые углы, хотя конечно, беды валились и на их среднестатистические головы. Держались на четырёх «В». Выли, выкарабкивались, вылазили, выплывали. Надо было жить дальше. Судьба перед ними не прогибалась. Но у них всегда что-то припрятано на непредвиденный случай. Они знали — помощи ждать неоткуда. Своими руками лечили, выхаживали, налаживали, вынашивали. Падали от усталости, засыпали с мыслью:

«Почему Красивым всё, а нам ничего?» –– ответа, понятное дело, никто не давал. Риторические вопросы остаются безответными.

Годы шли и становилось ясно, грань между Красивыми и Обычными стиралась. Одни дурнели, другие с возрастом хорошели. Время дарило то, что каждая заслужила. Добрым — красота в прозрачной упаковке. Злобным — морщин целый мешок.

Годы шли...

Души становились в очередь, проходили реинкарнацию. Внешние данные отсутствовали за ненадобностью. Трудно представить, что на определённом этапе внешность перестаёт иметь значение. Наружная реклама перестала нести смысловую нагрузку. Фасадная атрибутика расслаивалась на тонкие, хрупкие фрагменты, рассыпалась под давлением вечности, превращалась в песок.

Распределение проходило по цветовому спектру внутреннего содержания.

Одни рождались новорожденными пупсиками, другие — беспородными собаками, кто-то возвращался в подлунный мир — тараканами, а кое-кто — слизняками.

Вне всякого сомнения, если бы знали кем явимся миру в следующей жизни — проживали достойно, отведённое земное время.

Меня, лично, больше пугает слизняк, чем ад.

А Вас?

Автор – Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

«Страна непуганых идиотов», непуганых родителей, непуганых учителей. И конечно же, абсолютно непуганых детей.

Я первоклассница, в коричневом платьице, чёрном форменном переднике, все это тетя привезла из Москвы, а значит – барская роскошь. Короткая стрижка под Маю Кристалинскую, ненавидимую мною и обожаемую папой, с портфелем в руке, ждала подружку – соседку, с которой мы шли вместе домой. Ко мне подошёл высокий, крупный мужчина, в сером плаще. Любой человек по сравнению со мной восьмилеткой, казался высоким. Этот был метр восемьдесят, немаленький.

- Деточка, ты знаешь где детская библиотека? — спросил он

Конечно же, я знала.

- На следующей улице, дядя, — ответила я, вежливая девочка.

- Может ты покажешь мне, где она находится.

- Сейчас выйдет моя подружка и мы Вас проводим, — пообещала я, воспитанная девочка.

Из школы выскочила Люська, схватила меня в охапку, закружила, бешеная.

Я объяснила, как мы должны помочь этому дяде. И мы вприпрыжку поскакали в библиотеку, мужчина еле за нами поспевал. Оказалось, его дочка занимается музыкой во Дворце железнодорожников, куда мы зашли и стали её ждать. Дядина дочка все не выходила. Становилось скучно. Вдруг мужчина достал черно-бордовую гулю, выросшую у него на животе, взял нас за руки и решил меня и Люську заразить своей страшной болезнью, захотел, чтобы наши руки коснулись его омерзительной, отвратительной, огромной гули. Я жутко испугалась. Сказала, портфель тяжелый, надо поставить его у стены. С криком: «Люська, беги! Он больной, заразный! », пулей выскочила из Дворца железнодорожников, Люся следом за мной бросилась на улицу. Дома ничего не рассказали, особенно молчали про нарост на животе. Каждый день проверяли, не выросло чего на наших пузиках. Обошлось, нарыв не появился. Тайну хранили. Только Ольке по секрету. Оля – могила. Не выдаст даже фашистам.

На стене в парадной гвоздем нацарапали незнакомое для меня слово. «Гандон». Вообще-то правильно «Кандом». Это фамилия изобретателя презервативов. Теперь став взрослой, я знаю: не стоит читать, то что написано на стене или на заборе. Но тогда, в прошлом, мне было двенадцать. Многого я не понимала. Мама от моего вопроса отмахнулась.

- Впервые слышу, понятия не имею, что это такое.

Подружки-соседки, почти все деревенские девочки, блистали сногсшибательной осведомленностью в разных областях житейских познаний. Сексуальные тайны для них были как дважды два. В сельской местности легко обсуждались запретные темы между взрослыми, в присутствии детей. В моем окружении, в окружении Оли и Люси секс находился под ста печатями. Ни словом, ни намёком. Дети появлялись неизвестно откуда. Соседские девочки объяснили. Мне повезло. Психика оказалась крепкая, устойчивая. Выжила. Фригидной «импотентной» не стала. Оле и Люсе все подробно передала. Каждое слово запомнила. Много непонятного, впервые услышанного. Выучила наизусть, как стихотворение Пушкина. Нет. Наверное лучше. Стихотворения я помню с пятого на десятое. А объяснения дворовых подружек, хоть ночью спроси, отвечу без запинки.

- У мужика есть палка, — объяснили девчата, — у нас есть дырка. Палку запихивают в дырку. Баба беременеет. Ребёнок вылазит через эту же дырку. Вот и вся любовь. Очень поэтичный рассказ, неправда ли?

Девушка лежала, абсолютно голая, член был в ней, принадлежащий этому члену мужчина, лежал на ней. Оба были с закрытыми глазами. Спали конечно, раз очи сомкнуты. На обратной стороне – похожая картинка. Тоже спят. Люся нашла в папиной тумбочке листок с двумя фотографиями, вырванный из порножурнала. В нашей стране порнопродукция была запрещена законом. Этим же законом карали за хранение неподобающих предметов. Храбрые моряки или дипломаты провозили эту гадость через границу чистого и светлого Государства, рискуя свободой. Один журнал не мог расточительно находиться в одних руках. Он разбирался на листочки. Всем хотелось такое иметь. Мы, три подружки четырнадцати лет внимательно разглядывали фото.

- Я не выйду замуж, — заключила Оля, — ни за что не смогу так спать. Он же такой тяжелый, во сне люблю с боку на бок ворочаться. Люблю спать на боку. Нет! Мне это замужество ни к чему. В гестапо пытали сном, спать не давали. Вот что значит замужество. Фи!

- Мужа надо выбирать маленького, легкого, — предложила я, — тогда не тяжело будет. Все мечтают о свадьбе. Не так страшно замужество, наверняка. Хотя, по большому счету, совершенно не понятно, что в этом хорошего. Спать, стопроцентно невозможно. Ужас, просто ужас.

Первой замуж вышла Люся за парня на шесть лет старше неё. Нам с Олей повезло. Мы ничего не понимающие девственницы, обученные Люсей, в нужный час все знали, все умели. После медового месяца, проведённого в Ялте, Люся беседовала с нами снисходительно, как с полными дебилками. Мы прощали мерзкий тон, поскольку очень-очень нуждались в информации. «Кто владеет информацией, тот владеет миром». Владеть миром – то, о чем мечтали.

- Значит так, — многозначительно заявила Люська, — Первое: член бывает в двух положениях. Он стоит или лежит.

- А мужчина где? — спросила обескураженная Оля.

- Дура, ты полная дура. Будешь задавать идиотские вопросы, вообще рассказывать не буду.

- Да я не понимаю. Мужчина стоит с членом и мужчина лежит со своим членом? Что здесь нового?

- Это невозможно, — не на шутку разозлилась Люся, — мужчина стоит без члена и лежит без члена, — орала замужняя дама. — Конечно, мужик снимает и надевает свой хрен когда захочет. Фалос — это член так называется, меняет форму, то стоит, то висит. Так понятно?

- Люсь, ты придираешься, — вступилась я за несправедливо обиженную Олю.

- Просто у нас нет такого опыта как у тебя, — польстила докладчику, опасаясь так ничего и не узнать.

- Понятно, понятно, - пропели мы. Подружка успокоилась.

- Второе: когда целуешь, вбираешь его губы своими губами и засовываешь язык ему в рот. Оля, одно слово и ты труп, лучше молчи.

- Третье: оргазм – это как-будто очень сильно хочешь по-маленькому, терпишь-терпишь, добегаешь до туалета и радостно писаешь. Молодожёнка, к тому моменту не испытала высшее блаженство. Видно черпала знания из сомнительных источников. Дальнейший рассказ заставлял меня и Олю охать, краснеть, потеть и кричать «Иди ты! », «Фу, какая гадость! », «Я ни за что такое делать не буду! ».

Поскольку секс в нашей стране ещё не появился, непонятно было, что делать с таким багажем знаний. Не собираясь окольцовываться, нам пришлось срочно выходить замуж. Оля – через неделю, я – через три. Повезло. Наши мужья имели сексуальный опыт. Мы рьяно принялись воплощать теорию в практику. Хотя я имела теоретические познания в данной области, лишившись, до смерти надоевшей, девственности, истерически смеялась, до слез, впервые в жизни увидев висячий «фаллос». И не был он похож на Фаллос, обыкновенный опустошенный член. Ну, может, разве что, пенис. Позже я узнала, фаллос – эрегированный пенис, соответственно все правильно я называла.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

Не стоит мне писать

Я, право, не отвечу.

В холодную тетрадь

Заглядывает вечер.

По звездам прочерчу

Зигзагами удачу

Я Вам не позвоню.

Не нагрублю в придачу.

На мой вчерашний зов —

Гудки грядущей ночи.

Количество звонков

В айфоне нерабочем.

Не стоит мне писать,

Вы мне не интересны.

На сургуче печать

Все объясненья пресны.

Кричать в глухой степи,

Возванья бесполезны.

Надежду сохрани.

Прощение — любезность.

Зеленым рисовать

Тоску и безразличье,

А темным — время спать,

Подлунное величье.

Мне Вам перезвонить —

Сплошное униженье.

Продеть в иголку нить,

Заштопать искаженье.

Раскидана постель,

Размазаны чернила,

Неяркая пастель 

В эстампы превратила.

Где водопада гул,

Отсутствие настройки,

Рассвет не дотянул,

Платить Вам неустойку.

Варьируют слова 

Сплетаясь в небылицы.

Окончена глава

Грусть улетает птицей.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger

- Как можно в этом проклятом дворе воспитать правоверного мусульманина?

- Плакала сквозь смех Адиля. Это имя арабское, в переводе означает «справедливая».

Адиля и вправду была очень справедливая и добрая. Ее все любили. Довел ее до нервного срыва, так называла это состояние моя бабушка, третий мой друг, сын Адили — Муса. Муса черноглазый, черноволосый больше походил на бешеного цыгана, чем на благонравного приверженца шариата. Адиля пыталась привить сыну ибадат (нормы регулирующие исполнение мусульманами религиозных обязанностей). А в нашем дворе действовали местные нормы, похожие на нормы поведения в Бермудском треугольнике.

Мы дружной шоблой целыми днями лазали по развалке, по кривым довоенным, многоруким деревьям, перепрыгивая на ветхие сараи. Колени у всех были стерты в хлам. Муса свалился с дворового душа нашего православного священнослужителя. Жена священника Александра, тетя Клава ругалась не хуже пьяного тракториста, прожив в нашем, почти мавританском патио пару лет, отшлифовала свой мат до полного идеала. 

- Чудовище цыганское, испортишь мой летний душ, убью на хрен. Другие предложения и отдельные слова не указаны. Слишком много звездочек и многоточий.

Муса расшиб локоть, Адиля — медсестра нашего дома, мазала Мусу зеленкой, он истошно орал, Адиля дула, мы дули, бабушка махала газетой, но он все равно вопил как резаный.

Зеленка пекучая, зараза. Крикливый дуэт в составе Мусы и Клавы разбудил весь дом, а было воскресенье.

Воскресенье — день благочестивый. Так называл его священник Александр Петрович. Потому что, Воскресный завтрак в Одессе священнодействие. Все как под копирку происходит в каждой квартире, независимо от вероисповедания. Евреи, православные, католики и мусульмане дружно совершают воскресное утречное, абсолютно священное действие.

Варим картошечку в мундире. Обязательно "Черный принц". Удлиненную, коричнево-бордовую. Картошка изнутри белоснежная с синими прожилками, рассыпчатая. Чистим темно-фиолетовый сладкий лук. Запах лучка будоражит аппетит. Нарезаем большими кусочками. Режем фонтанские розовые помидоры, крупно. Мелко крошим острый перчик. Перемешиваем помидоры с луком и чили. Солим. Перчим, свежемолотым вручную, перцем. Сверху поливаем жареным подсолнечным маслом. Чуть сбрызгиваем уксусом. Чуть-чуть. Не переборщите. Чистим дунаечку и ее крупными ломтями. Эти мелкие, спирохетные полосочки терпеть не могу. Хлеб белый, хрустящий, мажем базарным сливочным маслом — толсто, щедро. Масло непременно заранее достаньте из холодильника, оно должно согреться, стать мягким. В те времена, масло лежало в воде на подоконнике. Холодильников не существовало в природе. Ну, может один в Шушенском у Ленина? Точных сведений нет.

Бабушка в воскресенье в шесть часов утра покупала все для завтрака. Теплое, пахнущее сливками масло стояло на столе. 

И тогда попробуйте откушать. Нет. Не получится. Придется жрать за обе щеки. Извините. Издержки Одесской Кухни.

-Рюмку ледяной водки под селедочку? 

- Что Вы, что Вы! С утра? С раннего? Ни в коем случае! Вы меня не уговаривайте! Не надо уговаривать, — немного повышая тон. — Просто налейте полстопочки, — уже почти ласково. — Я же не пью.

И если вы так не завтракаете каждое воскресенье всей семьей, то вы не одессит, либо вы не в Одессе, либо после атомной войны нет больше селедки, картошки, лука и фонтанских помидоров. Не дожить нам до такого ужаса.

А еще часто к завтраку наш дворник Василий Иванович подносил угощения — малосольную ставридку. Поверьте — это бомба.

- Глотай, гаденыш малый, — кричала Зюма, кормившая Павлика творогом со сметаной. Тетя Лиля вышла на балкон и завопила истошно:

- Зюма, чтоб тебя, сколько можно издеваться над ребенком. Он скоро женится. Хватит запихивать его манкой, творогом со сметаной и твоим идиотским пюре. От твоей кормежки он как глиста в обмороке. Дай парню селедку с картошкой. Он на человека станет похож. Но до вырезания аппендицита теория тети Зюмы с места не двигалась.

Попадья Клавдия сидела на табуретке посреди двора. Вступать в перепалку между моей тетей Лилей и Зюмой жене служителя православного культа попросту было лень. Часы показывали 12.00 и ей, нежившейся на солнышке не хотелось этим заниматься. Время не то...

- У нас полным-полно золота, — рассказывал нам Муса, копошившийся в большой луже, оставленной вчерашней грозой. Ливень с громом и молнией залил почти весь двор. Воскресный день выдался солнечным. Детей лужи притягивали как магнит. Земля кое-где просохла. На одном из сухих мест сидела Клава, подставив морщинистое лицо для загара.

Бездействовать, услыхав про золото попадья не могла. Истошно закричала:

- Адиля, иди сюда! Тут твой такое говорит!

- Что случилось? Божешь ты мой! — подражала своим соседкам узбечка.

- Мелкий балбес рассказывает о твоем золоте.

- О моем золоте? Да откуда у меня золото. Обручалки даже нет. Сыночек, какое у нас золото?

- Мама, ну ты забыла. На трюмо стоит большая бутылка с золотой лентой, — поведал честный ребенок.

Соседи обступили выступающих, в надежде на очередной дворовой концерт.

- Муса деточка, это просто ленточка золотого цвета, это шёлк. Увы не золото.

Света, помирившаяся с мужем Толиком, собрались в кино. Рая оставалась играть с нами в лужах. Кинотеатр "Зірка", тогда еще кинотеатр, а не «готэль для трахания», показывал фильм "Жизнь без родственной души".

Рупа и Кундан бродячие артисты, ездят из города в город, дают представления. Кундана все устраивает, а Рупа хочет стать богатой и знаменитой. Однажды судьба преподносит им шанс. Сюжет банальный, но фильм смешной. Света с Толиком вернулись в хорошем настроении. Дома их ждал сюрприз. Рая, набегавшись во дворе, вымокла, купаясь в лужах, до нитки. Шурик, будущий трансвестит пригласил Раю в гости. Пока сохло платье, дети играли, но быстро поссорились. Дальше рассказывала Света, собравшимся на вечерний перебрех соседям: "У Раи две плюшевые собачки. С ними она пришла в гости к Шурику. Рая попросила Шурика жениться на ней, так как она одна не сможет прокормить двух собак. Шурик, понятное дело, отказался. Раю отказ обидел, она расплакалась и села в угол. Дальше прямая речь Раи: "Я села в углу и написала объявление: "Одинокая женщина с двумя собаками хочет выйти замуж! " Конец прямой речи. 

До ночи то там, то тут слышался смех. Вспоминали давешний рассказ Светы и объявление Раи.

- Я сейчас рожу, сил нет смеяться, — вытирала слезы Адиля.

Адиля была на сносях. Мужа Адили Андрея 1944 году раненного эвакуировали в Ташкент. Оттуда он привез красавицу жену после войны. Девчонка осталась сиротой. Старательно хранила традиции своей семьи, передавала мудрость Корана сыну. Муса столь трепетно обожал мать, старался вырасти настоящим мусульманином. Но наш безбашенный двор, сомнительная, узконаправленная нравственность его обитателей, привносили в его душу сомнения. Безверие заполнило его на три четвертых. 

А может я неправа. Может дикий интернационал Одесского двора, с замороченной религиозностью дал Мусе и нам всем прочную платформу, где каждому абсолютно было ясно, падлюки не имеют национальности, хороший человек, он и в Африке хороший человек. Никто из нас, выросших в одесском компоте не стал ортодоксом и, слава Богу, не стал гнидой.

Автор Алла Юрасова

Мои рассказы в Facebook / Instagram / Blogger